1

Октябрьская революция еще более усилила и обострила политическую борьбу в стране. Рушился и отходил в безвозвратное прошлое помещичий строй, рождалась новая, Советская Россия. Она создавалась в кровопролитной борьбе. Неизбежное крушение терпели любые попытки остаться в стороне от этой борьбы. "Вдруг уничтожились все середины - нет на земле никаких середин",- так коротко и ярко выразил В. Маяковский существенную сторону пролетарской революции. В одном из стихотворений советских лет Есенин назовет годы Октябрьской революции "расколом в стране".

Процесс политического размежевания с необыкновенной силой отразился в литературе.

Творчество Д. Бедного и В. Маяковского - это было безоговорочное служение революции. Вся грамотная и неграмотная Россия знала стихи, песни, агитки и поэмы Д. Бедного, его частушки распевались в самых отдаленных уголках страны. В. Маяковский быстро рос и формировался как советский поэт, проходя такую школу жизни и творчества, как работа в РОСТА. "Мы с Маяковским так работали, что временами казалось: нас только двое",- вспоминал Д. Бедный об этих незабываемых годах. Но уже тогда в поэзию вступали поэты-рабочие В. Казин, В. Александровский, Н. Полетаев, В. Кириллов, И. Садофьев. Решительно шли на сближение с революцией такие поэты, как Н. Тихонов, Э. Багрицкий, Н. Асеев и другие.

В первые годы революции Есенин не знал этих поэтов. Вернее, он знал их имена, слышал их голоса, но стоял в стороне от них. Среда этих поэтов тогда еще не стала его средой.

Многие же из тех литераторов, которых оп близко знал когда-то, оказались по ту сторону баррикад. И Мережковский, и Гиппиус, в салоне которых молодой Есенин когда-то читал стихи и выслушивал наставления, с проклятиями бежали от революции, оказались в стане ее злейших врагов. Навсегда рвались былые связи Есенина с этими людьми.

Но среда символистов, с которой у Есенина за два года до того установился довольно прочный контакт, не была политически однородной. Революция и здесь произвела резкий раскол. Она показала, насколько непрочным было внешнее единство этой среды, как глубоки были в ней внутренние противоречия. "В наших отношениях всегда было замалчивание чего-то; узел этого замалчивания завязывался все туже, но это было естественно и трудно, как все кругом было трудно, потому что все узлы были затянуты туго - оставалось только рубить. Великий Октябрь их и разрубил"^*,- писал А. Блок Гиппиус в мае 1918 года.

^* (Дневник Ал. Блока. 1917-1921. Л., 1928, стр. 118.)

Еще решительнее, чем А. Блок, перешел на сторону революции В. Брюсов, вступивший в члены Коммунистической партии. Более слояшыми путями, мучительно преодолевая свои индивидуалистические настроения, шел к революции А. Белый. Виднейшие поэты, чьими именами гордился русский символизм, не только не отвернулись от Октябрьской революции, но все более проникались сознанием ее исторической справедливости. И в этом еще раз сказалась великая притягательная сила идей пролетарской революции.

Наравне с Брюсовым и Блоком Есенин воспринимается враждебным лагерем как "изменивший" кругам, с которыми он ранее был связан. Характерна, например, дневниковая запись А. Блока от 22 января 1918 года, сделанная вскоре после опубликования его статьи "Интеллигенция и революция": "Звонил Есенин, рассказывал о вчерашнем "утре России" в Тенишевском зале. *** и толпа кричали по адресу его, А. Белого - и моему - "изменники". Не подают руки. Кадеты и Мережковские злятся на меня страшно. Статья "искренняя, но нельзя простить".

Господа, вы никогда не знали России и никогда ее не любили! Правда глаза колет"^*.

^* (Записные книжки Ал. Блока. Л., 1930, стр. 198.)

Ярким свидетельством тогдашней позиции Есенина служат его черновые наброски к поэме "Анна Снегина". Описывая Октябрьский переворот, он так изображал острую литературную борьбу, вызванную революцией:

 Возмездье достигло рока, 
 Рассыпались звенья кольца. 
 Тогда Мережковские Блока 
 Считали за подлеца. 
 "Двенадцать" во всю гремело, 
 И разве забудет страна, 
 Как ненавистью вскипела 
 Российская наша "шпана".

Весьма примечательно, что здесь Есенин намекает на поэму Блока "Возмездие" и прямо называет его "Двенадцать". И себя, и Блока Есенин относит к тому лагерю литературы, который противостоит Мерелшовским, злобно нападавшим на революцию, на тех писателей, которые приветствовали ее. Задыхаясь от злобы, З. Гиппиус писала в ту пору: "Скоро в старый хлев ты будешь загнан палкой, народ, не уважающий святынь". Как бы отвечая ей, Есенин так описывает одну из своих бесед с Блоком:

 И с ним я, бродя по Галерной, 
 Смеялся до боли в живот 
 Над тем, как хозяину верный 
 Взбесился затягленный "скот". 
 Скотом тогда некий писака 
 Назвал всю мужицкую голь...

Сам А. Блок считал Есенина человеком одного с собой настроения. Когда в белоэмигрантском журнале "Русская мысль" появилась статья, порочащая Блока и близких к нему поэтов, Блок, комментируя ее, писал в своем дневнике, что здесь "особенно разумеется" Есенин^*.

^* (Дневник Ал. Блока. 1917-1921. Л., 1928, стр. 235.)

Есенин равнялся на своих старших собратьев по перу, литературный авторитет которых высоко ценил. Вот что он писал о В. Брюсове вскоре после его смерти: "Много у него есть прекраснейших стихов, на которых мы воспитывались... Лучше бы было услышать о смерти Гиппиус и Мережковского, чем видеть в газете эту траурную рамку о Брюсове... Брюсов первый пошел с Октябрем, первый встал на позицию разрыва с русской интеллигенцией" (т. V, стр. 81, 82).

Благотворное влияние оказала на Есенина и статья А. Блока "Интеллигенция и революция", в которой он прочитал сразу же ставшие крылатыми слова поэта: "Всем телом, всем сердцем, всем сознанием - слушайте Революцию". Легко представить, как могли воздействовать эти слова на Есенина, еще задолго до этого считавшего А. Блока одним из крупнейших поэтов России. О том, что эти слова были созвучны тогдашнему настроению поэта, можно судить по тому, что в декабре 1917 года он присутствовал на митинге "Интеллигенция и народ", на котором собирался читать свои стихи. Митинг подготавливался и был проведен Горьким, прикладывавшим в ту пору немалые усилия к сплочению лучшей части русской интеллигенции вокруг советской власти. И тем примечательнее свидетельство В. Маяковского, относящееся к этому периоду: "Есенин мелькал. Плотно я его встретил уже после революции у Горького" (т. 12, стр. 94).

Принятие Есениным Октябрьской революции не оставляет никаких сомнений. Сам поэт никогда не обходил этого вопроса в своих автобиографиях. В наиболее известной из них, "О себе", он писал: "В годы революции всецело был па стороне Октября..." (там же, стр. 22). В другой его автобиографии читаем: "Первый период революции встретил сочувственно, но больше стихийно, чем сознательно" (там же, стр. 17).

Признания поэта не были декларативными. Это подтверждается его произведениями, написанными вскоре после революционных событий^*.

^* (В 1918 году Есенин переезжает на постоянное жительство из Петрограда в Москву. Он писал в автобиографии: "Вместе с советской властью покинул Петроград" (т. V, стр. 13).)

В 1918 году по заданию советского правительства близкий друг Есенина С. Т. Коненков изготовил мемориальную доску для Кремлевской стены в честь бойцов, павших в боях за победу Октябрьской революции. Группа поэтов сложила "Кантату", которая была высечена на этой доске. Среди авторов был и Есенин, писавший:

 Спите, любимые братья, 
 Снова родная земля 
 Неколебимые рати 
 Движет под стены Кремля.

В 1918 году Есенин создает стихотворение "Небесный барабанщик". Основной пафос произведения - чувство свободы, вера в победу революции:

 Листьями звезды льются 
 В реки на наших полях. 
 Да здравствует революция 
 На земле и на небесах! 
 .   .   .   .   .   .   .
 Нам ли страшны полководцы 
 Белого стада горилл? 
 Взвихренной конницей рвется 
 К новому берегу мир.

Как далекий отголосок поэмы А. Блока "Двенадцать", звучат строки этого стихотворения, окрашенные в тона условной символики:

 Ратью смуглой, ратью дружной 
 Мы идем сплотить весь мир. 
 Мы идем, и пылью вьюжной 
 Тает облако горилл. 
 Мы идем, а там, за чащей, 
 Сквозь белесость и туман 
 Наш небесный барабанщик 
 Лупит в солнце-барабан.

В том же 1918 году Есенин в соавторстве с поэтами М. Герасимовым, С. Клычковым и писательницей Н. Павлович пишет киносценарий "Зовущие зори". При всем художественном несовершенстве этого сценария привлекает попытка отразить наиболее значительные революционные события. Основная идея сценария - руководящая роль рабочего класса в революции. Действие первой части ("Канун Октябрьской революции") протекает в стенах металлургического завода и в рабочем квартале. Вторая ("Преображение") рассказывает о захвате власти рабочими. В третьей ("Пролеткульт") изображается, как рабочий класс обогащает мировую культуру, внося в нее новые ценности. Заключительная, четвертая, часть ("На фронт мировой революции") говорит о международном значении Октября. Основная идея сценария выдержана не только в общем замысле, но и в его сюжете. Центральное место занимают образы рабочих: Назарова - убежденного революционера, страстного трибуна; Молотова - смелого и самоотверженного борца; его жены - работницы ткацкой фабрики. Они ведут за собой вчерашнего крестьянина Сахова, "бывшего офицера царской службы" Рыбинцева, его жену "буржуазного воспитания" (заметим, кстати, что сценарий был одной из первых попыток откликнуться на такую большую тему, как интеллигенция и революция).

В создании сценария Есенин принимал самое горячее участие. Н. Павлович вспоминает: "Есенин не мог не видеть недостатков нашего незрелого детища, но он своей рукой переписывает большую часть чистового экземпляра сценария, не отрекаясь от него, желая довести до печати".

Весьма примечательным является тот факт, что одним из соавторов Есенина по сценарию был Михаил Герасимов - весьма заметный литератор Пролеткульта. В этой организации ведущее положение занимали пролетарские писатели, из которых многие были активными участниками революционного движения в России, членами Коммунистической партии. В 1918 году Есенин явно тянулся к этим писателям, был очень близко знаком с некоторыми из них, дорожил этой близостью. Он принимал участие в занятиях литературной студии Пролеткульта, живо интересовался творчеством пролетарских поэтов. В том же 1918 году совместно с П. Орешиным, С. Коненковым, С. Клычковым Есенин подает заявление в московский Пролеткульт с просьбой организовать при нем секцию крестьянских писателей, с тем, чтобы поддержать "творческие силы крестьянства", оказать помощь писателям-крестьянам, способствовать "укреплению их революционно-коммунистического духа" (т. V, стр. 234). И хотя пролеткультовское руководство, проводившее сектантскую политику, отказалось впускать в свою организацию крестьянских писателей, для нас важен сам факт обращения Есенина в Пролеткульт с подобной просьбой. Он несомненно говорит о стремлении поэта в первый год Октября стать ближе к революционному искусству.

Стремление войти в Пролеткульт - не единственная попытка Есенина найти какие-то организоцанные формы общения с новой литературной средой. В 1918 году он подает заявление в профессиональный союз писателей (позже - Всероссийский союз писателей), в котором состоял до конца жизни. В 1919 году он обращается с просьбой принять его в члены "Дворца искусств" (при Наркомпросе). А вот его заявление того же 1919 года в литературно-художественный клуб советской секции Союза писателей, художников и поэтов, говорящее о политической и литературной позиции Есенина:

"Признавая себя по убеждениям идейным коммунистом, примыкающим к революционному движению, представленному РКП, и активно проявляя это в моих поэмах и статьях, прошу зачислить меня в действительные члены литературно-художественного клуба Советской секции писателей-художников и поэтов. Член секции: Сергей Есенин" (т. V, стр. 133-134).

И тем ярче становится тот революционный пафос, которым проникнуты произведения Есенина этих лет. Так, поэт восклицает в стихотворении "Иорданская голубица": "Мать моя - родина, я - большевик!" А в 1919 году он вновь повторяет это утверждение: "Говорят, что я большевик. Да. Я рад зауздать землю".

Не следует слишком прямолинейно судить об этом признании Есенина. Однако было бы несправедливым недооценивать подлинных политических настроений поэта в то время. Факты подтверждают, что слово "большевик" не было для Есенина только средством поэтического выражения, что поэт употреблял его и в конкретном политическом значении.

Это слово вошло в стихи Есенина в связи с реальными фактами его биографии. Не только в стихах, но и в жизни Есенин называл себя в ту пору большевиком. Ю. Либединский, передавая свой разговор с Есениным в 1924 году, пишет: "И вот, пересказывая свои деревенские впечатления, оп говорит: "Знаете, раньше отец меня ругал - "большевик", а я ему - "кулак"; это было в 1918 году..."^*.

^* ("На литературном посту", 1926, № 1, стр. 33.)

В 1919 году Есенин делает попытку вступить в члены Коммунистической партии. С. Городецкий вспоминает: "И вот он в 1919 году решает вступить в партию. Не знаю в подробностях, как это произошло, но в партию он принят не был..."^*. Более подробные сведения об этом содержатся в воспоминаниях литератора Г. Устинова, работавшего в 1918-1919 гг. в редакции "Правды". В 1918 году Есенин переехал из Петрограда в Москву и довольно продолжительное время жил совместно с Г. Устиновым, близко сошелся с ним. Г. Устинов писал: "В начале 1919 года он однажды робко приносит мне на стол записку, написанную мелким прямым почерком, так похожим на почерк М. Горького. Это было заявление С. Есенина о его желании вступить в партию большевиков, "чтобы нужнее работать".

^* (В сб. "Есенин". М., "Работник просвещения", 1926, стр. 46.)

- Напиши, пожалуйста, рекомендацию... Я знаешь ли.., Я понял... И могу умереть хоть сейчас"^*. В других своих воспоминаниях Г. Устинов до некоторой степени объясняет, почему не осуществилось вступление Есенина в партию:

^* ("Звезда", 1926. № 1 Минск.)

"Перед тем как написать "Небесного барабанщика", Есенин несколько раз говорил о том, что он хочет войти в Коммунистическую партию. И даже написал заявление, которое лежало у меня на столе несколько недель". "Только немного позднее, когда Н. Л. Мещеряков написал на оригинале "Небесного барабанщика", предназначавшегося мною для напечатания в "Правде",- "нескладная чепуха. Не пойдет. Н. М.",- Есенин окончательно бросил мысль о вступлении в партию"^*.

^* (В сб. "Памяти Есенина". М., изд. Всеросс. союза поэтов, 1926, стр. 83, 84 (Н. Л. Мещеряков - в то время редактор "Правды").)

Конечно, отзыв Н. Мещерякова - видного партийного литератора - в какой-то мере мог побудить Есенина взять свое заявление обратно. В начале 1919 года у Есенина не было еще твердого убеждения о внутренней необходимости вступить в партию. Иначе отрицательная оценка одного из его стихотворений, ничем, кстати, не противоречащего революционной поэзии, не изменила бы решение поэта. Позже, работая над поэмой "Анна Снегина", Есенин напишет в одном из вариантов:

 Хотя коммунистом я не был 
 От самых младенческих лет, 
 Но все же под северным небом 
 Винтовку держал за Совет.

Очевидно, не бесследно прошли для Есенина те годы, когда он общался с революционно настроенными печатниками, принимал участие в маевках, распространял прокламации, писал такие стихи, как "Поэт", "Кузнец".

Несомненно одно: Есенин был захвачен пафосом революции. "Самое лучшее время в моей жизни считаю 1919 год" (т. V, стр. 9),- писал он. Празднично приподнятое настроение поэта бросалось в глаза. В. Ходасевич, которого никак нельзя заподозрить в расположении к советской власти и к Есенину и который с неодобрением писал, что поэт "в ту пору сблизился с "большевистскими" сферами", вспоминал: "Весной 1918 года я познакомился в Москве с Есениным. Он как-то физически был приятен. Нравилась его стройность; мягкие, но уверенные движения; лицо не красивое, но миловидное. А лучше всего была его веселость, легкая, бойкая, но не шумная и не резкая. Он был очень ритмичен. Смотрел прямо в глаза и сразу произвел впечатление человека с правдивым сердцем, наверное, отличнейшего товарища"^*.

^* ("Современные записки", 1926, т. XXVII, стр. 311.)

В первые годы революции складывалась новая форма общения писателей с читателями: писатели выступали перед широкой демократической аудиторией. Вспомним В. Маяковского, читавшего матросам "Левый марш", Д. Бедного, выступавшего перед красноармейцами. Есенин вместе с другими поэтами выступает с чтением своих произведений. Иногда эти стихийно возникавшие выступления приобретали довольно острый характер. Так было, например, весной 1919 года. Есенин гостил у своего хорошего знакомого Л. Повицкого в Харькове. Был первый день пасхи. Во время прогулки по многолюдному бульвару Есенин решил устроить публичное чтение своих стихов.

"Толпа гуляющих плотным кольцом окружила нас и стала сначала с удивлением, а потом с интересом слушать чтеца. Однако, когда стихи приняли явно кощунственный характер, в толпе заволновались. Послышались враждебные выкрики. Когда он резко, подчеркнуто бросил в толпу:

 Тело, Христово тело 
 Выплевываю изо рта! -

раздались негодующие крики. Кто-то завопил: - Бей его, богохульника!

Положение стало угрожающим, тем более что Есенин с азартом продолжал свое совсем не "пасхальное" чтение.

Неожиданно показались матросы. Они пробились к нам через плотные ряды публики и весело крикнули Есенину:

- Читай, товарищ, читай!

В толпе нашлись сочувствующие и зааплодировали. Враждебные голоса замолкли, только несколько человек, громко ругаясь, ушли со сквера.

Есенин закончил чтение, и мы вместе с матросами, дружески обнявшись, побрели по праздничным улицам города. Есенин рассказывал им про Москву, про себя, расспрашивал о их жизни. Расстались мы с матросами уже к вечеру"^*.

^* (Архив Есенина, Всесоюзная государственная библиотека им. В. И. Ленина, фонд 218, № 478-15.)

Несмотря на трудности с транспортом, Есенин в это время много и охотно ездил по стране, с интересом присматривался к тому, что делается вокруг. "В 19-20-21 г. ездил по России: Мурман, Соловки, Архангельск, Туркестап, Киргизские степи, Кавказ, Персия, Украина и Крым" (т. V, стр. 13),- вспоминал он позже^*.

^* (Об этих поездках Есенина известно очень мало. Есть сведения о посещении им Тулы. См.: Н. Добротвор. Страничка из истории тульской революционной организации, альманах "Литературная Тула", 1957, № 13.)

Таким предстает Есенин в первые годы революции. Но из этого, конечно, не следует, что уже тогда он внутренне самоопределился, как, скажем, Д. Бедный или Маяковский. Нет, ему было нелегко разобраться в происходивших событиях, осознать революцию в ее конкретно-исторических проявлениях, найти свое место в современности. Это было тем более сложно, что Есенин кровными нитями был связан с русским крестьянством, принявшим Октябрьскую революцию, но и отягченным многими предрассудками прошлого. В крестьянстве причудливо уживалось трезвое отношение к жизни с несбыточными социальными иллюзиями, подлинно революционное настроение и веками вскормленная приверженность к дедовским обычаям, к патриархальной жизни русской деревни. Лишь на этом фоне может быть понята идейная и творческая эволюция Есенина, в немалой степени отражавшая настроения русского крестьянства, поднятого к новой жизни.

Какие же изменения в творчестве Есенина произошли в связи с Октябрьской революцией? Поэт теперь не ограничивается своей излюбленной темой русской природы. Он стремится коснуться жизненно важных для русской деревни вопросов, пытается осознать значение великого исторического поворота в судьбах русского крестьянства. Однако эти попытки осложняются недостаточной четкостью его политических взглядов, некоторой беспомощностью перед трудными политическими вопросами и прежде всего перед одним из важнейших - о русском крестьянстве и пролетарской революции. Мучительные поиски в 1918-1919 гг. привели Есенина к сближению с эсеровскими кругами.

На первый взгляд может показаться странным, что Есенин, называвший себя большевиком, стремившийся стать членом Коммунистической партии, мог сблизиться с эсерами. Однако следует учесть, что в эти годы, когда обстановка в стране была необыкновенно сложной, далеко не один Есенин искал политического самоопределения. Его искали и некоторые другие писатели, впоследствии занявшие весьма видное место в советской литературе. Каждый искал по-своему. И труднее чем многим было найти верную позицию Есенину, многими духовными нитями связанному с патриархальной деревней.

Февральская буржуазно-демократическая революция оживила деятельность мелкобуржуазных политических партий. Лихорадочную активность начала развивать партия эсеров, и уже тогда наметились точки соприкосновения Есенина с ней.

Большую роль в этом сыграла близость Есенина к Н. Клюеву. Клюев, с его идеалами зажиточного мужика и кулацкого благополучия, с его идеализацией патриархального крестьянского быта, который должен был олицетворять "исконные", "нерушимые" устои крестьянства, сразу вызвал к себе интерес некоторых активных деятелей эсеровской партии. Публицист и литератор Р. Иванов-Разумник, хорошо знавший Н. Клюева, приблизил его к эсерам. Именно Клюев и свел Есенина с эсерами.

Имена Н. Клюева и Р. Иванова-Разумника тесно переплетались в сознании Есенина. В стихотворении 1917 года "О, муза, друг мой гибкий..." он говорил о них, как о своих наставниках ("Апостол нежный Клюев нас на руках носил..."; "Звездой нам пел в тумане разумниковский лик..."). В том же 1917 году, публикуя стихотворение "Осень", созданное еще в 1914 году, Есенин приписал к нему поселение Иванову-Разумнику. И навряд ли знал тогда Есенин, как оценивались труды Иванова-Разумника марксистской критикой. А он мог бы об этом узнать познакомившись с книгой Г. В. Плеханова "Идеология мещанина нашего времени", с работой А. Луначарского "Мещанство и индивидуализм". Плеханов и Луначарский указывали в своих трудах на реакционную политическую суть рассуждений Иванова-Разумника о русском народе.

В 1917 году Иванов-Разумник прикладывал немало усилий для того, чтобы объединить вокруг себя литераторов. С этой целью он организовал издание альманаха "Скифы", первый номер которого появился незадолго до Октября. Программу группы "скифов" формулировал он сам на страницах альманаха. Здесь воскрешались обветшалые идеи позднего народничества об "особом" пути России, националистические рассуждения об "исконной Руси", ничем не похожей на Запад, религиозно-мистическая трактовка "души" русского крестьянства и прочий словесный набор буржуазно-либеральной интеллигенции. В своих многочисленных статьях Иванов-Разумник выражал неуемные восторги по поводу февральской революции, которую изображал "вселенским" событием, сулящим райские перемены в жизни русского мужика. И в то же время он обходил лицемерным молчанием жестокую классовую борьбу в деревне, крестьяне изображались им как однородная масса, живущая в святой простоте.

Среди "скифов" оказались очень разные писатели: символисты (А. Блок, А. Белый) и крестьянские поэты (Н. Клюев, С. Есенин, П. Орешин). В первом сборнике рядом с мистическими "прозрениями" А. Белого помещались стихи Н. Клюева, воспевавшего дремучую деревенскую старину.

Каждый из этих писателей по-своему понимал "скифство". Есенин наивно искал в нем отзвуки своим крестьянско-демократическим настроениям.

Не разобравшись в том, что по сути своей "скифство" направлено против интересов трудового крестьянства, поэт примыкает к этой группе, печатается в сборниках "Скифы". В первом из них он публикует поэму "Марфа-Посадница" и цикл стихов "Голубень", во втором (1918 г.) - стихи о русской природе "Под отчим кровом".

После Октябрьской революции "скифство" Иванова-Разумника приобрело еще более реакционную политическую окраску, и стало окончательно ясно, что оно является не чем иным, как разновидностью эсеровских воззрений. В этом году Иванов-Разумник обосновывается в московской еженедельной политической и литературной газете "Знамя труда" - печатном органе ЦК левых эсеров. Сюда он перетягивает за собой и всех остальных "скифов", в том числе и Есенина.

На страницах этой газеты публикуются статьи Иванова-Разумника, откровенно приспособленные к эсеровской программе. Он объясняет Октябрьскую революцию как крестьянскую и совершившуюся только ради крестьянства, выступает за общую уравнительную демократию, за "общее" равенство и свободу. Сознательно отрешаясь от конкретной политической обстановки в стране, он погружается в рассуждения о "духовной революции", о "духовном преображении", о "новом вознесении духа", о "христианском смысле революции", о "религиозной идее социализма". Неоднократно разоблачая эсеровских теоретиков, В. И. Ленин указывал, что в их программах отражаются политические колебания мелкой буржуазии, ведущие их в стан врагов. Ленин писал в 1919 году: "Кто пытается решать задачи перехода от капитализма к социализму, исходя из общих фраз о свободе, равенстве, демократии вообще, равенстве трудовой демократии и т. п..., те только обнаруживают этим свою природу мелких буржуа, филистеров, мещан, рабски плетущихся в идейном отношении за буржуазией" (т. 29, стр. 389).

Именно таков был Иванов-Разумник, и тем более опасным было его влияние на писателей, которых он явно стремился приблизить к себе, предоставляя им неограниченную возможность печататься на страницах эсеровской газеты "Знамя труда". А влияние это было весьма ощутимо. В газете "Знамя труда" А. Белый вел мистические рассуждения о том, что "революция протекает религиозно", что она связана с "народной соборностью" и т. п. Здесь же была напечатана его поэма "Христос воскрес!", которая в большой мере воспринимается как поэтическое переложение рассуждений Иванова-Разумника о "религиозной идее социализма" (распятый Христос символизирует "распятие" современной России, которая должна воскреснуть через муки). В то же время в этой же газете впервые была опубликована поэма А. Блока "Двенадцать". Иванова-Разумника привлек не ее революционный пафос, а то обстоятельство, что в ней впереди красногвардейцев оказывается Христос.

На страницах "Знамени труда" тогда же выступил и Есенин с произведениями "Октоих", "Пришествие", "Инония", "Сельский часослов". Все они были облечены подчеркнутой религиозной символикой, что по-своему сближало их и с "Двенадцатью" А. Блока, и с поэмой А. Белого "Христос воскрес!". И это не было случайностью. Еще до революции Есенин был связан с этой средой. Он писал: "В первую пору моего пребывания в Петербурге мне часто приходилось встречаться с Блоком, с Ивановым-Разумником. Позднее с Андреем Белым" (т. V, стр. 17). Тем легче произошло сближение Есенина со "скифами", а позже с эсеровскими кругами. Сам Есенин вспоминал: "В революцию (Февральскую.- Е. Н.) покинул самовольно армию Керенского и, проживая дезертиром, работал с эсерами не как партийный, а как поэт. При расколе партии пошел с левой группой и в октябре был в их боевой дружине" (там же, стр. 13).

Каждый из поэтов, выступавших в газете "Знамя труда", пришел к этому своим путем. Близкими, но не одинаковыми были пути А. Блока и А. Белого. Есенин пришел в эсеровские круги как поэт "с крестьянским уклоном". В. Шершеневич, часто встречавшийся с Есениным в первые годы революции, вспоминал: "Сначала он называл себя эсером, привлеченный разговорами о деревне"^*. Этот "крестьянский уклон" отразился и в характере использования Есениным религиозной символики в поэмах "Октоих", "Пришествие" и "Инония". Следует сразу же сказать, что "религиозность" в них - это не более как внешняя оболочка. И в этом несомненно сказалась крестьянская закваска поэта.

^* ("Звезда", 1926, 19 января. Минск.)

Еще Белинский в письме к Гоголю страстно возражал против приписывания русскому крестьянству всепоглощающей, фанатической религиозности. "По-вашему, русский народ самый религиозный в мире: ложь! - писал Белинский,- основы религиозности есть пиэтизм, благоговение, страх божий. А русский человек произносит имя божие, почесывая себе кое-где. Он говорит об образе: годится - молиться, а не годится - горшки покрывать.

Присмотритесь попристальнее, и вы увидите, что это по натуре глубоко атеистический народ. В нем еще много суеверия, но нет и следа религиозности". И далее Белинский писал о русском народе: "Мистическая экзальтация не в его натуре; у него слишком много для этого здравого смысла, ясности и положительности в уме, и вот в этом-то, может быть, огромность исторических судеб его в будущем"^*.

^* (В. Г. Белинский. Собрание сочинений в трех томах Т. III. M., Гослитиздат, 1948, стр. 710.)

Ни благоговения, ни религиозного верования лет в произведениях Есенина 1918-1919 гг., хотя именно в них наиболее сильна религиозно-христианская символика и образность. О каком религиозном содержании этих произведении может идти речь, если именно в них мы встречаем слова поэта: "Тело, Христово тело выплевываю изо рта"; "Даже богу я выщиплю бороду оскалом моих зубов"; "Пою и взываю: Господи, отелись!"; "Я кричу, сняв с Христа штаны", и т. п. Ничего подобного нельзя было встретить у А. Белого или даже у А. Блока.

Еще в 1922 году Н. Асеев верно заметил внешнюю обманчивость таких поэм Есенина, как "Пришествие", "Октоих" и др. Он писал, что в этих поэмах есть "священный акцент", что в них "церковнославянский, великопостный, с поджатыми губами словарь" ("прозри", "вижди", "плат" и т. п.), и в то же время замечал, что поэт в холодной московской комнате колет икону на растопку^*. И. Старцев, близко знавший Есенина, вспоминает, как в 1919 году, празднуя свои именины, Есенин растапливал самовар, нарезая лучину из иконы какого-то угодника, и что чай пили "тоже на святом угоднике"^**.

^* ("Печать и революция", 1922, № 8, стр. 40.)

^** (В сб. "Сергей Александрович Есенин. Воспоминания". М.-Л., ГИЗ, 1926.)

И. Франко писал о Шевченко в связи с религиозными образами в его поэзии: "Слова "бог", "божий" и т. п. являются у Шевченко скорее поэтической фразой, образным выражением, а не имеют никакого догматического, религиозного значения"^*. То же самое находим в поэмах Есенина 1918-1919 гг., которым он давал подчеркнуто "религиозные" названия. Сам Есенин позже писал:

^* (Иван Франко. Лiтературно-критичнi статi Киiв, 1950, стр. 100.)

"Я вовсе не религиозный человек и не мистик. Я реалист, и если есть что-нибудь туманное во мне для реалиста, то это романтика. Но романтика не старого нежного и домообожаемого уклада, а самая настоящая земная... бы просил читателей относиться ко всем моим Иисусам, божиим матерям и Миколам, как к сказочному в поэзии" (т. V, стр. 78).

"Пришествие" - так назвал Есенин одну из своих поэм 1918 года, которую посвятил А. Белому. В ней, как и в поэме А. Белого "Христос воскрес!", мучения Христа символизируют муки России. Образ Христа в поэме Есенина выражает идею "прозревшей" мужицкой России:

 По тебе молюся я 
 Из мужичьих мест: 
 Из прозревшей Руссии 
 Он несет свой крест.

В другой поэме того же года - "Преображение", посвященной Иванову-Разумнику, за религиозной оболочкой еще более реально ощущается ее истинная основа - тема избавления русского крестьянства от вековых мучений, начала светлых перемен в его жизни:

 Зреет час преображенья, 
 Он сойдет, наш светлый гость, 
 Из распятого терпенья 
 Вынуть выржавленный гвоздь. 
 .   .   .   .   .   .   .
 И из лона голубого 
 Широко взмахнув веслом, 
 Как яйцо, нам сбросит слово 
 С проклевавшимся птенцом.

Не религиозные проблемы, а судьба крестьянства волнует поэта. Причем проступают настроения, характерные для патриархального крестьянства: избавление мужика от мук и страданий ожидается от какой-то неведомой силы, вовсе не стоит вопрос о том, что само крестьянство должно в борьбе завоевать свое право на новую жизнь.

Еще более отчетливо подобные настроения заметны в поэме "Иорданская голубица" (1918 г.)^*. Именно в ней поэт восклицает: "Мать моя - родина, я большевик". И в то же время в ней нет и намека на ту революционную борьбу, которую ведут большевики, возглавляя рабочие и крестьянские массы. Здесь Есенин рисует картину крестьянского благополучия, явившегося неизвестно как. Он называет его "отчим раем", в котором тихо и смиренно живут "люди-миряне", лишенные чувства вражды. Вот эта картина блаженного "крестьянского рая" на земле:

^* (По евангельской легенде, в момент крещения Христа в реке Иордане над его головой появился белый голубь - знак божьего благословения.)

 Вижу вас, злачные нивы, 
 С стадом буланых коней. 
 С дудкой пастушеской в ивах 
 Бродит апостол Андрей.

Особенно рельефен "мужицкий рай" в поэме "Инония" (1918 г.). "Ино" - ладно, хорошо. "Инония" - условное место ладной крестьянской жизни.

"Так говорит по Библии пророк Есенин Сергей" - Этими словами начинается поэма.

И сразу же заметно, сколь условны здесь религиозные образы:

 Время мое приспело, 
 Не страшен мне лязг кнута. 
 Тело, Христово тело 
 Выплевываю изо рта. 
 Не хочу восприять спасения 
 Через муки его и крест. 
 Я иное постиг учение 
 Прободающих вечность звезд. 
 .   .   .   .   .   .   .   .
 Новый на кобыле 
 Едет к миру Спас. 
 Наша вера - в силе. 
 Наша правда - в нас!

Поэт пророчествует, что на смену христианскому раю, которому он призывает не верить, идет крестьянский рай - "Инония", "где живет божество живых":

 Говорю вам - вы все погибнете, 
 Всех задушит вас веры мох. 
 По-иному над нашею выгибью 
 Вспух незримый коровий бог.

Относительно "коровьего бога" небезынтересно привести такие слова Есенина:

"Я решил, что Россию следует показать через корову. Лошадь для нас не так характерна. Взгляни на карту - каждая страна представлена по своему: там осел, там верблюд, там слон... А у нас что? Корова! Без коровы нет России"^*. В поэме "Инония" "коровий бог" олицетворяет полное благополучие крестьянской жизни.

^* (И. Грузинов. Есенин. В сб.: "Сергей Александрович Есенин. Воспоминания". М.- Л., ГИЗ, 1926, стр. 129.)

Насколько устойчивой была у Есенина мечта об "Инонии", отражавшая патриархальные представления крестьянства, показывает тот же очерк "Ключи Марии", в котором он представляет будущее как "некий вселенский вертоград, где люди блаженно и мудро будут хороводно отдыхать под тенистыми ветвями одного преогромнейшего древа, имя которому социализм, или рай, ибо рай в мужицком творчестве так и представлялся, где нет податей за пашни, где "избы новые, кипарисовым тесом крытые", где дряхлое время, бродя по лугам, созывает к мировому столу все племена и народы и обносит их, подавая каждому золотой ковш с сыченою брагой" (т. V, стр. 43).

Так Есенин, начав осмысление Октябрьской революции средствами религиозной символики, постепенно переходит к символике крестьянской жизни ("коровий бог"), свободной от какой-либо идеи религиозности. Однако представления Есенина о сущности социализма на первых порах были весьма смутными. Сам поэт признавался в одном из писем этого времени: "Ведь идет совершенно не тот социализм, о котором я думал" (там же, стр. 140). И дело заключалось не только в том, что он воспринял Октябрьскую революцию ограниченно, "с крестьянским уклоном", а в том, что вначале он увидел ее глазами не революционного крестьянина, а крестьянства патриархального, ограниченного в своих взглядах, привязанного к вековому укладу крестьянской жизни, инертного, созерцательно мечтающего о лучшей доле.

За несколько лет до Октября В. И. Ленин писал, что в революции 1905 года крестьянство принимало самое активное участие, но в то же время он указывал, что разного рода иллюзии парализовали волю крестьянства, "порождали пустую мечтательность о "божьей земле" вместо натиска на дворян-землевладельцев с целью полного уничтожения этого класса" (т. 17, стр. 98). Естественно, что эти иллюзии не могли исчезнуть сразу же после Октября. Перечисляя в 1918 году пять укладов хозяйства России, В. И. Ленин указывал и на патриархальный уклад. И вполне понятно, что наличие его было связано с наличием патриархальных представлений у части крестьянства. С этой точки зрения и следует смотреть на поэмы Есенина 1918 года, в которых явно сквозит та "пустая мечтательность о "божьей земле", о которой говорил В. И. Ленин, и отсутствует реальная картина революционной борьбы крестьянства за свое будущее.

Весьма характерно, что именно за поиски "божьей земли" Есенина неустанно хвалил Иванов-Разумник. В своей статье "Инония и Россия", оперируя цитатами из евангелия, он пытался доказать, что социализм и христианство - "одинаково культурные силы", что Россия строит "град взыскуемый" и что Есенин - пророк новой веры России.

Следует заметить, что использование религиозной символики было тогда характерным не только для таких писателей, как А. Блок, А. Белый и Есенин. К ней прибегали и Д. Бедный, и В. Маяковский, что объяснялось их стремлением выразить грандиозные события революции, ее мировое значение с помощью библейских, "вселенских" образов. Однако в их произведениях эта символика не только была совершенно очищена от какого бы то ни было налета религиозности, но и направлена прямо против религии, как орудия эксплуатации. На это указывают и "Мистерия-Буфф" В. Маяковского, и "Земля обетованная" Д. Бедного, наполненные духом воинствующего атеизма.

Поэмы Есенина 1918 года, несмотря на богохульство, встречающееся в них, никак нельзя причислить к этому роду литературы. Это подтверждается и многими стихотворениями Есенина 1918-1919 гг., которые, кстати сказать, также публиковались в "Скифах" и на страницах эсеровской печати ("Заря над полем - как красный тын...", "К теплому свету, на отчий порог...", "Светлая дева в иконном углу..." и др.). Наиболее крупное из них - "Пантократор" (1919), выдержанное в тех же тонах и красках.

Как воспринимались все эти произведения современной критикой?

Похвальные отзывы о них встречались только на страницах эсеровской печати и выходили преимущественно из-под пера Иванова-Разумника.

Не случайно еще в 1918 году в критике указывалось, что Иванов-Разумник сбивает с толку молодого талантливого поэта, навязывая ему свои взгляды. Так, в одной из рецензий на литературный отдел газеты "Знамя труда" говорилось: "Порт (и не бездарный) Есенин живописует потусторонний смысл происходящих событий, провозглашая: "ей! Россияне, радуйтесь". Пользуется для этого порт образами преимущественно скотоводческими-мистическими. Русь - телица, глаза родины - коровьи и т. д. Хотя детская резвость и неизбежна, а на левоэсеровской лужайке шалить и прыгать на одной ножке сам Разумник велит, но все же... тяжко слушать, как поэт-телок в телячьем восторге кричит:

 Пою и взываю: 
 Господи, отелись"*

^* ("Новости дня", 1918, 20 апреля.)

"Туманное ожидание туманного мессии" - так была оценена поэма "Преображение" в журнале "Книга и революция"^*. Журнал "Вестник жизни" в статье "Отражение революции 1917 года в русской литературе" отмечал, что в поэмах Есенина нет "четкого и продуманного социального содержания", что в них сильны отзвуки "неопределенно-народнического настроения"^**.

^* ("Книга и революция", 1921, № 7, стр. 55.)

^** ("Вестник жизни", 1918, № 2, стр. 31.)

Следует остановиться и на отзывах пролеткультовских журналов. Известны те крайности в оценках литературы, которые встречались на страницах пролеткультовской печати. Но нам интересны оценки Пролеткультом Есенина с точки зрения отношения писателей-рабочих к крестьянскому поэту. Мы встречаем весьма внимательное и даже сочувственное отношение к Есенину и в то же время осуждение занятой им позиции. В журнале московского Пролеткульта "Горн" говорилось: "Жалко за Есенина. Жалко за пропадающее зря громадное дарование. Он мог бы стать великим народным поэтом, одним из наших революционных певцов". В статье отмечалось, что этому мешает то обстоятельство, что крестьянский поэт оказался в чуждом окружении. "Брось перекрашивать "под революцию" старую негодную ветошь, брось шутовские "пророческие" ризы, заговори простым человеческим языком". "Жив в нем тот боевой, мальчишеский задор,- говорилось к этой статье,- который может стать революционным порывом, если пойдет на дело, сольется с мощным потоком пролетарского строительства нового мира"^*. Несколько позже и сам Есенин поймет всю несостоятельность и полную бесперспективность попыток осмыслить современность путем аллегорий, почерпнутых из церковно-христианского арсенала. В автобиографии "Нечто о себе" он признавался: "Не будь революции, я, может быть, так бы и засох на никому не нужной религиозной символике, развернулся талантом не в ту сторону"^**.

^* ("Горн", 1919, № 2-3, стр. 115.)

^** (Архив Есенина, ЦГАЛИ, фонд 190, опись 1, ед. хр. 72.)

Что же в итоге можно сказать о произведениях Есенина, в которых он попытался осмыслить Октябрьскую революцию, ее историческое значение? Для того, чтобы разобраться в этом, необходимо учитывать конкретную политическую обстановку тех лет и прежде всего один из самых злободневных вопросов того времени: пролетарская революция и русское крестьянство.

В. И. Ленин указывал: "Первая стадия, первая полоса в развитии нашей революции после Октября была посвящена, главным образом, победе над общим врагом всего крестьянства, победе над помещиками" (т. 28, стр. 314). Характеризуя эту стадию борьбы, В. И. Ленин писал: "Это была общекрестьянская борьба. Тут еще внутри крестьянства не было деления между пролетариатом, полупролетариатом, беднейшей частью крестьянства и буржуазией" (там же, стр. 121). Разъясняя смысл этого периода революции, В. И. Ленин отмечал, что тогда большевики согласились на уравнительное землепользование, так как таково было желание большинства крестьян. В этой связи В. И. Ленин подчеркивал: "Мы хорошо знали, что крестьяне живут, точно вросшие в землю: крестьяне боятся новшеств, они упорно держатся старины" (там же, стр. 156). И тут же Ленин высказывал уверенность в том, что крестьяне вскоре поймут, что уравнительное разделение земли - "вздор", что от этого выиграют только деревенские богатеи.

В. И. Ленин разъяснял, что вслед за этим первым периодом общекрестьянской борьбы последовал другой, более сложный и трудный, который совершался в условиях военной интервенции, кулацких восстаний, резкого политического размежевания в деревне, когда беднейшее крестьянство в союзе с рабочими решительно выступило против кулачества. На этом новом этапе в деревню была внесена "сознательная социалистическая борьба" (там же, стр. 316), революция полностью перешла на социалистические рельсы. "...Октябрьская революция городов для деревни стала настоящей Октябрьской революцией только летом и осенью 1918 г." (там же, стр. 121).

В творчестве Есенина 1918-1919 гг. отразились крестьянские настроения лишь первоначального этапа революции в деревне, когда борьба была общекрестьянской и еще не вступила в стадию "сознательной социалистической борьбы". При этом нужно отметить, что Есенин, не успевая за временем, оставался на этой позиции еще и в 1919 году. Причина этого во многом объясняется именно тем Эсеровским окружением поэта, о котором речь шла выше и которое в 1918-1919 гг., несомненно, отрицательно сказывалось на идейном и творческом развитии поэта.

Однако это развитие не было остановлено. Довольно скоро начался внутренний отход Есенина от эсеровских кругов, от Иванова-Разумника, от его группы "Скифы". И прежде всего стало меняться отношение Есенина к Клюеву.

Еще незадолго до Октябрьской революции (июнь 1917 г.) Есенин в письме к А. Ширяевцу писал о Клюеве: "он очень и близок нам и далек по своим воззрениям" (т. V, стр. 128). Во втором сборнике "Скифов" (1918) Иванов-Разумник, расточая похвалы Клюеву, назвал его "подлинно первым народным поэтом". Вот что писал Есенин Иванову-Разумнику по этому поводу:

"Штемпель Ваш "первый глубинный народный поэт", который Вы приложили к Клюеву из достижений его "Песнь солиценосца", обязывает меня не появляться в третьих "Скифах". Ибо то, что вы сочли с Андреем Белым за верх совершенства, я счел только за мышиный писк.

Это я, если не такими, то похожими словами уже говорил Вам когда-то при Арсении Авраамове.

Клюев, за исключением "Избяных песен", которые я ценю и признаю, за последнее время сделался моим врагом. Я больше знаю его, чем Вы..." (т. V, стр. 129).

В стихотворении "О Русь, взмахни крылами", написанном в 1917 году, Есенин назвал А. Кольцова старшим братом, Клюева - "середним", себя - младшим. В приведенном письме к Иванову-Разумнику Есенин дает, казалось бы, неожиданное объяснение, почему он назвал Клюева "середним":

"Значение середнего в "Коньке-горбунке", да и вообще почти во всех русских сказках -

поэтому я и сказал: "он весь в резьбе молвы",- то есть в пересказе сказанных. Только изограф, но не открыватель,

и черт с ним, с Серафимом Саровским, с которым он так носится, если, кроме себя и камня в колодце небес, он ничего не отражает".

После Октябрьской революции расстояние между Есениным и Клюевым все больше и больше увеличивалось. Теперь их расхождения начали приобретать политический оттенок. Есенин прямо писал, что он "был всецело на стороне Октября". Клюев не только не выражал ничего подобного, но начал все более враждебно относиться к Советской власти, что тогда же было замечено Есениным.

В 1920 году Есенин жил в Москве в одной комнате с сестрой Катей и ее подругой А. Назаровой. Сохранились воспоминания А. Назаровой, написанные в 1926 году, в которых она рассказывает о личной жизни Есенина этого времени^*. В частности, она передает следующий эпизод.

^* (Воспоминания А. Назаровой хранятся в архиве С. Есенина в ЦГАЛИ, фонд 190, опись № 1, ед. хр. 132.)

Есенин получил из Петрограда письмо от Клюева: "Умираю с голоду, болен. Хочу посмотреть еще раз своего Сереженьку, чтоб спокойней умереть". Есенин немедленно выехал за Клюевым и привез его к себе в Москву. "Я увидела сытое, самодовольное и какое-то нагло-услужливое лицо..." - таково было первое впечатление А. Назаровой от Клюева. Далее А. Назарова вспоминает, что Клюев, "как дьячок великим постом", "соболезновал о России, о поэзии и прочих вещах, погубленных большевиками... Говорилось это не прямо, а тонко и умно, точно он, невинный страдалец, как будто и не говорил ничего". Эти "соболезнования" составляли суть всех речей Клюева, он постоянно, настойчиво возвращался к ним в разговоре с Есениным. А. Назарова вспоминает "беспрерывное ворчание Клюева и его рассуждения о гибели России", он хорошо запомнился ей "с его сладенькими речами и слезами о погибели Руси". А. Назарова говорит о том тяжелом впечатлении, которое произвел на Есенина Клюев своими лукавыми и слезливыми разговорами: "Когда Клюев ушел, он начал говорить, какой он хороший, и вдруг, как-то смотря в себя: "Хороший, но... чужой! Ушел я от него. Нечем связаться. Не о чем говорить. Не тот я стал. Учитель он был мой, а я его перерос". О многом говорит финал этой встречи: "Поняв, что у Есенина нет денег, ни поесть, ни попить вдоволь у нас нельзя, потому что всего было в обрез ..., продав книжку стихов за 50 червонцев, получил эти деньги и тихо, не зайдя даже проститься к своему Сереженьке, уехал сам в Ленинград. После этого Есенин никогда уже не говорил, что Клюев самый близкий ему человек, и не собирался спасать его от голодной смерти. Кажется, переписка тоже прекратилась".

К этому же времени относится тот отзыв Есенина о Клюеве, который мы встречаем в воспоминаниях А. Мариенгофа: "Над башкой Исус Христос в серебряной ризе, а в башке - корысть, зависть, злодейство"^*. Это было началом решительного отхода Есенина от Клюева, который означал вместе с тем его отход и от "скифства", и от тех эсеровских настроений, которым Иванов-Разумник стремился подчинить молодого поэта.

^* (Архив Есенина, Всесоюзная государственная библиотека им. В. И. Ленина, фонд 218, № 686, ед. хр. 5.)

О глубине и принципиальности расхождений Есенина с Клюевым свидетельствует письмо самого Есенина А. Ширяевцу, отправленное в июне 1920 года. По меньшей мере три обстоятельства обращают на себя внимание в этом письме: резко отрицательная характеристика Клюева, безоговорочное осуждение его позиции, предостережение от подражания Клюеву. Есенин писал:

"С старыми товарищами не имею почти ничего, с Клюевым разошелся, Клычков уехал, а Орешин глядит как-то исподлобья, словно съесть хочет... А Клюев, дорогой мой,- бестия. Хитрый, как лисица, и все это, знаешь, так: под себя, под себя. Слава богу, что бодливой корове рога не даются. Поползновения-то он в себе таит большие, а силенки-то мало. Очень похож на свои стихи, такой же корявый, неряшливый, простой по виду, а внутри черт...

Потом, брось ты петь эту стилизованную клюевскую Русь с ее несуществующими Китежами и глупыми старухами, не такие мы, как все это выходит у тебя в стихах. Жизнь, настоящая жизнь нашей Руси куда лучше застывшего рисунка старообрядчества. Все это, брат, было, вошло в гроб, так что же нюхать эти гнилые останки? Пусть уж нюхает Клюев, ему это к лицу, потому что от него самого попахивает; а тебе - нет" (т. V, стр. 138).

Столь резко и решительно переоценивая Клюева, Есенин вместе с тем переоценивал и "скифство", о чем свидетельствует его неотправленное письмо Иванову-Разумнику (1921 г.). По письму видно, что оно не первое, в котором Есенин критикует "скифов", в частности Клюева и Блока. Предполагая, что Иванов-Разумник обиделся за критику, Есенин спрашивает: "Уж не за Клюева ли и мое мнение о нем?" Далее он пишет: "Я очень много думал, Разумник Васильевич, за эти года, очень много работал над собой, и то, что я говорю, у меня достаточно выстрадано". Вновь и вновь возвращается он к Клюеву ("по-моему, Клюев совсем стал плохой поэт"), говорит, что тот "оболгал русских мужиков в какой-то неприсущей нам любви к женщине, к Китежу, к мистически-религиозному тяготению и показал любовь к родине с какого-то неприсущего нам шовинизма", что он "поет Россию по летописям и ложной ее зарисовке всех приходимцев на Русь" (там же, стр. 145, 146).

Как видим, Есенин принципиально расходился с Клюевым в вопросе о национальных особенностях русского народа. Есенин отказывается как раз от того, за что Клюева хвалил Иванов-Разумник. Он решительно отвергает "стилизованную клюевскую Русь" - идеализацию потемок деревенской жизни, умиление перед гнилыми останками отжившего и безвозвратно ушедшего в прошлое, любование заплесневелым бытом старой русской деревни, остатками религиозных настроений. "Жизнь, настоящая жизнь нашей Руси куда лучше",- пишет Есенин. Он очень верно уловил, что Клюев "показал любовь к Родине с какого-то неприсущего нам шовинизма". Воинствующий национализм - так можно определить эту позицию, безоговорочно осуждаемую Есениным.

Поэт ищет иную точку опоры, новую жизненную позицию. Идейно порвав с той средой, в атмосфере которой создавались "Преображение", "Иорданская голубица", "Сельский часослов", "Инония" и т. п. произведения, Есенин естественно, стал перед необходимостью искать иные средства художественного выражения.

Рассуждая в письме к Иванову-Разумнику о "фигуральности" русского языка, он писал: "Не люблю я скифов, неумеющих владеть луком и загадками их языка". "Я,- писал Есенин,- его хорошо изучил, обломал и потому так спокойно и радостно называю себя и моих товарищей "имажинистами".

Итак, Есенин заключал свое прощальное письмо Иванову-Разумнику словами о переходе в новую поэтическую веру. Что это была за вера? Что она дала ему и что отняла от него? И долго ли она держалась в сердце порта?