1
В стихотворном вступлении, которое должно было открывать сборник произведений Есенина 1924 года, поэт писал:
Издатель славный! В этой книге Я новым чувствам предаюсь, Учусь постигнуть в каждом миге Коммуной вздыбленную Русь.
Эти чувства ярко отразились в есенинской поэзии. Поэт обретает более твердый и громкий голос в оценке революционной действительности.
В стихотворении "Русь бесприютная" (1924) монахи, принимавшие участие в борьбе против революции, "забыв о днях опасных", рассказывают:
- Уж как мы их.." Не в пух, а прямо в прах... Пятнадцать штук я сам Зарезал красных. Да столько ж каждый, Всякий наш монах.
Враги революции предстают здесь со всей своей гнусной откровенностью. И слова их как бы заставляют самого порта почувствовать свою вину в том, что он не принимал участия в борьбе за республику. Он испытывает внутреннюю необходимость сказать о своей кровной привязанности к революции:
Россия - мать! Прости меня, Прости! Но эту дикость подлую и злую, Я на своем недлительном пути Не приголублю И не поцелую.
Рассказу монаха противостоит рассказ красноармейца о гражданской войне в стихотворении того же года "Русь Советская":
Хромой красноармеец с ликом сонным, В воспоминаниях морщиня лоб, Рассказывает важно о Буденном, О том, как красные отбили Перекоп. "Уж мы его - и этак и раз-этак,- Буржуя энтого... которого... в Крыму..." И клены морщатся ушами длинных веток, И бабы охают в немую полутьму.
Смысл этой сцены также не оставляет сомнений в определенном и ясном отношении поэта к рассказчику - солдату революции.
Более четкая, чем раньше, оценка Есениным советской действительности содержится и в стихотворении "Русь уходящая", относящемся к тому же 1924 году. В нем говорится о том старом, что отмирает и уходит в прошлое в советской деревне. Есенин без тени сожаления говорит об Этом уходящем и противопоставляет ему зарождающееся новое, которое он сочувственно приветствует. Тяга крестьян к новой жизни дается именно как противоположность тому, что обречено на вымирание.
А есть другие люди - Те, что верят, Что тянут в будущее робкий взгляд. Почесывая зад и перед, Они о новой жизни говорят. Я слушаю. Я в памяти смотрю, О чем крестьянская судачит оголь. - С Советской властью жить нам по нутрю... Теперь бы ситцу... Да гвоздей немного.
Как бы то ни было, но несомненно одно: если в дореволюционных стихах Есенина крестьянская Россия выглядела как "край заброшенный", край - "пустырь", "горевал полоса" и т. п., то теперь поэт видит деревню совсем иной - разбуженной, возрождающейся к новой жизни. "Рад очень, что Вам понравилось в селе. Ведь оно теперь не такое. Ужас как не похоже",- писал он в 1924 году своей знакомой, побывавшей на родине поэта.
Не только литературная, но и жизненная позиция Есенина становится более активной. Вот характерный эпизод из его жизни этих лет, рассказанный человеком, близко знавшим семью Есениных:
"О крестьянах и с крестьянами Есенин особенно любил говорить. В приезды матери велись бесконечные разговоры о деревне...
Мать начинает ворчать, жаловаться: отец больной, управиться трудно, налоги большие, а хозяйство бедное, лошади нет.
Незаметно беседа принимает политический характер и, сопровождаемая крепким русским словом, переходит в большой спор.
- Чего ты разворчалась - "плохо да плохо!" Раньше лучше было? Царя, что ли, тебе захотелось? Нет, ты мне скажи, мать, раньше лучше было? Скажи, ну, скажи!
- Ну, Серег, ну, отстань. Я не знаю, лучше было или хужей.
- А не знаешь, так что же ты... скулишь? Ты ж, старуха, на советскую власть скулишь!
- Да не на нее, а на налог. Что-то он уж очень большой выходит, где же взять-то денег столько!
- Как столько? Какого черта говоришь - столько! Ведь теперь меньше платишь, чем при царе платила. Ведь меньше!
- Голубчик ты мой, как же меньше, когда теперь пять рублей, а тады четыре с полтиной.
- Ах, ты, дура, да ведь деньги-то теперь не те, ведь рубль-то другой, дешевый, ты вот посчитай. Ведь меньше выходит.
- Хоть меньше, а взять негде.
- Как взять негде? Ты, что ль, его платишь? Ведь я же этот налог плачу. А мне кто дает деньги? Советская власть. Ведь меня советская власть создала. Не будь ее, и меня бы не было, а ты, старая, скулишь на нее. Говори же, ты за кого, за царя или за советскую власть?
- Я за тебя, Сережа.
- А я за советскую власть! То-то! Мужики, говоришь, уважают меня?
- Уважают, Серега, уважают.
- Так передай ты этим сукиным сынам, что я за советскую власть, и если они меня уважают, то должны и власть советскую уважать.
Споры и защита советской власти не ограничивались матерью, а переносились и в круг друзей"*
* (Софья Виноградская. Как жил Сергей Есенин. М., б-ка "Огонек", 1926, стр. 13.)
В. Наседкин вспоминает: "Часто советскую власть он называл своею, рабоче-крестьянской. Не однажды довольно строго выговаривал своей младшей сестре Шуре: ты почему не комсомолка? В апрельском письме из Баку ко мне есть строчка: "Советская власть прекрасная"*. "Хорошо жить в Советской России",- писал Есенин своему другу Г. Бениславской в январе 1925 года.
* (В. Наседкин. Последний год Есенина (из воспоминаний). М., "Никитинские субботники", 1927, стр. 35.)
Последовательно меняется угол зрения поэта на действительность. На смену таким произведениям, как "Русь уходящая", "Русь бесприютная", является "Русь Советская", стихотворение, наиболее полно выражающее общественное настроение поэта того времени.
Еще в стихотворении "Возвращение на родину" Есенин писал о тех изменениях, которые поразили его:
Как много изменилось там, В их бедном, неприглядном быте. Какое множество открытий За мною следовало по пятам.
В стихотворении "Русь Советская" мы встречаемся с еще большей глубиной впечатлений. Поэт пишет о деревне через шесть лет после того, как он наблюдал ее в 1918 году. Отсюда и более значительные выводы, к которым он приходит. Главный из них тот, что деревня в сильной степени утеряла былые черты обособленности и ограниченности. Он думает:
Уже ты стал немного отцветать, Другие юноши поют другие песни. Они, пожалуй, будут интересней - Уж не село, а вся земля им мать.
Эти "другие песни" не только условное обозначение того, что настали другие времена, но и буквально - другие песни:
С горы идет крестьянский комсомол, И под гармонику, наяривая рьяно, Поют агитки Бедного Демьяна, Веселым криком оглушая дол.
Услышанная новая песня, естественно, приводит поэта к мысли о собственных прежних песнях, и он вынужден признать, что эти песни отошли в прошлое вместе со старой деревней ("Меня сегодня не поют", "Моя поэзия здесь больше не нужна"). Поэт испытывает острое и горькое чувство обиды за то, что в родных местах он "словно иностранец", "как пилигрим угрюмый". Но это обида на самого себя, а не на новое время, которое он стремится понять. У него возникает спор между чувством и разумом, и поэт доверяется разуму, признавая его лучшим советчиком в возникшем споре:
Но голос мысли сердцу говорит: "Опомнись! Чем же ты обижен? Ведь это только новый свет горит Другого поколения у хижин".
Голос разума одерживает победу над теми скорбными чувствами, которые посетили поэта:
Цветите, юные! И здоровейте телом! У вас иная жизнь, у вас другой напев. А я пойду один к неведомым пределам, Душой бунтующей навеки присмирев. Но и тогда, Когда во всей планете Пройдет вражда племен, Исчезнет ложь и грусть,- Я буду воспевать Всем существом в поэте Шестую часть земли С названьем кратким "Русь".
Как здесь, так и в других стихах позднего периода слово "Русь" не олицетворяет, как прежде, старую, патриархальную деревенскую Русь. Приведенная заключительная строфа имеет явственные признаки нового содержания, и смысл ее таков: даже после мировой революции, "когда во всей планете пройдет вражда племен" - наций, Есенин не перестанет быть русским портом, не откажется от той национальной почвы, которая питает его жизнь и творчество. В такой поэзии Есенина особенно очевидно его резкое, принципиальное отличие от Клюева, Клычкова и других псевдокрестьянских поэтов, которые были прикованы к патриархальной жизни стародавней Руси: к ее нравам, обычаям, поверьям, старозаветным порядкам. Только в них эти поэты искали "национальные особенности" русского народа, его "национальный характер". Особенности и характер народа были для них чем-то раз и навсегда данным, неподвижным, неизменным. И это неизбежно приводило таких "крестьянских" поэтов, как Клюев и Клычков, державшихся за старину, к конфликту с современной эпохой, к враждебному отношению к революции, неузнаваемо менявшей облик страны и народа.
Есенин же постепенно понял всю несостоятельность неподвижного, мертвого взгляда на русский народ ("клюевская Русь"), понял историческую неизбежность и правоту тех коренных перемен, которые начали происходить в жизни народа после Октябрьской революции. В этом и заключается отличие подлинно русского поэта Есенина, воспевающего "Шестую часть земли С названьем кратким "Русь", от Клюева с его однообразными националистическими заклятиями. Уже в одном названии стихотворения Есенина - "Русь Советская" - слились воедино национальное и современное. Таково же и содержание этого произведения, знаменовавшего новый этап в идейном развитии поэта.
И все же сложным был процесс постепенного освобождения Есенина от разного рода предрассудков. Некоторые из них иногда давали о себе знать и в зрелом творчестве поэта.
В "Руси советской" есть строчки, всегда обращающие па себя внимание, чему помогает их яркая афористическая выразительность:
Приемлю все. Как есть все принимаю. Готов идти по выбитым следам. Отдам всю душу октябрю и маю, Но только лиры милой не отдам. Я не отдам ее в чужие руки - Ни матери, ни другу, ни жене. Лишь только мне она свои вверяла звуки, И песни нежные лишь только пела мне.
Вспоминаются широко известные, крылатые строки из поэтических деклараций Маяковского: "Я всю свою звонкую силу поэта тебе отдаю, атакующий класс", "Я ж с небес поэзии бросаюсь в коммунизм, потому, что нет мне без него любви". Эти строки приводятся не для того, чтобы ими "уничтожить" Есенина, а чтобы лучше понять смысл только что приведенного признания поэта.
Мы справедливо считаем Маяковского зачинателем новой, социалистической лирики. В его творчестве отсутствовала какая-либо граница между миром личных чувств поэта и миром его гражданских идей.
Лирика Есенина не содержала в себе этого нового качества. Поэт чувствовал себя гражданином Советского Союза и в то же время совершенно искренне полагал, что это не имеет отношения к его "лире", которая остается только в его собственных руках и независима от эпохи.
В. Эрлих вспоминает, как однажды, читая "Музыкальные новеллы", Есенин высказал свое полное согласие со следующим утверждением Гофмана: "Какой художник, вообще, заботился о политических событиях дня? Он жил только своим искусством и только с ним проходил через жизнь..." По этому поводу произошел следующий диалог:
- Это неправда, Сергей! А Гейне? А Байрон?
- Великие не в счет! Если ты когда-нибудь захочешь писать обо мне, так и пиши: он жил только своим искусством и только с ним проходил через жизнь"*.
* (Вольф Эрлих. Право на песнь. Л., изд. писателей в Ленинграде, 1930, стр. 82.)
Здесь невольно приходит на память, как в это же время писатели из группы "Серапионовы братья", провозглашая свои лозунги, ссылались на того же Гофмана. "С кем же мы, Серапионовы братья? Мы с пустынником Серапионом"*,- писал идеолог группы Лев Лунц.
* ("Литературные записки", 1922, № 3, стр. 31.)
И. Оксенов передает слова Есенина, сказанные им в 1924 году: "Я просто русский поэт, я не политик... Поэт это тема, искусство - не политика"*.
* (В сб. "Памяти Есенина", М., изд. Всеросс. союза поэтов, 1926, стр. 114.)
Как видим, это было все то же представление о независимости художника в обществе, полную несостоятельность которого Ленин неопровержимо доказал еще в 1905 году в статье "Партийная организация и партийная литература". Есенин не понимал, каким иллюзорным является принцип той "свободы" творчества, которую он декларировал словами: "Но только лиры милой не отдам".
В стихотворении "Русь советская" было искреннее признание революции и новой эпохи, и с этим наивно соседствовало безнадежно устаревшее, чисто субъективное представление о независимости искусства от действительности. Это была незрелость с точки зрения эстетических принципов советской литературы. Это был разрыв между общественно-политическими взглядами Есенина и его художнической позицией, разрыв, который ощутимо давал о себе знать в его творчестве и являлся одним из источников мучительного состояния поэта. Оно выражалось, в частности, в признании своего бессилия воспеть новое время. Не случайно Есенин неоднократно заявляет об этом. Например, в очень важном для него стихотворении "Капитан земли" (1925), посвященном Ленину, говоря о победе революции и соотнося себя, поэта, с наступающей новой эрой, Есенин писал:
Тогда поэт Другой судьбы, И уж не я, А он меж вами Споет вам песню В честь борьбы Другими, Новыми словами.
Однако Есенин не был поэтом, который сознательно упорствовал в признании своего творческого бессилия перед новым временем. Иногда он даже выражал откровенную надежду стать певцом победившего нового, как например, в стихотворении "Мой путь" (1925).
Ну что же? Молодость прошла! Пора приняться мне За дело, Чтоб озорливая душа Уже по-зрелому запела. И пусть иная жизнь села Мепя наполнит Новой силой, Как раньше К славе привела Родная русская кобыла.
Надежда Есенина на поэтическое возрождение не была мимолетной. Сама социалистическая эпоха оказывала сильнейшее воздействие на поэта, формируя те черты его творчества, по которым мы вправе судить о Есенине как о советском писателе, несмотря на всю сложность его пути. В последние годы жизни советская тема становится органичной для его творчества,
В 20-е годы в советской литературе все более широкое звучание приобретает тема Ленина. К ней обратились такие разные писатели, как М. Горький, В. Маяковский, Д. Бедный, II. Тихонов, Н. Полетаев, А. Безыменский, В. Инбер. В решении этой важной для каждого из писателей темы был один общий оттенок, особенно характерный для очерка Горького "В. И. Ленин" и поэмы Маяковского "Владимир Ильич Ленин",- стремление осознать значение Ленина в своей собственной судьбе. Горький вспоминал о тех уроках жизни, которые давал ему Ленин; Маяковский писал: "Я себя под Лениным чищу, чтобы плыть в революцию дальше..." Эта "личная" линия в теме большого политического значения присутствует и в стихотворении Есенина "Капитан земли", написанном в первую годовщину смерти великого вождя революции.
С. А. Толстая вспоминала: "Есенин относился к Владимиру Ильичу с глубоким интересом и волнением. Часто и подробно расспрашивал о нем всех лиц, его знавших, и в отзывах его было не только восхищение, но и большая нежность. Смерть Ленина произвела на поэта огромное впечатление. Он выпросил через друзей корреспондентский билет одного из сотрудников "Правды" и несколько часов провел в Колонном зале у гроба вождя"*.
* (В сообщении С. Масчан "Из архива С. Есенина". "Новый мир", 1959, № 12, стр. 273.)
Не впадая в риторику, Есенин с глубоким внутренним чувством пишет о Ленине:
Не обольщен я Гимнами герою, Не трепещу Кровопроводом жил. Я счастлив тем, Что сумрачной порою Одними чувствами Я с ним дышал И жил.
Есть и еще один момент, приближающий Есенина к Горькому и Маяковскому в восприятии облика Ленина. Подчеркивая человечность Ленина, его естественность и простоту, Горький рисует его образ на фоне целой галереи охотно позирующих "вождей"; ту же мысль выражает Маяковский, отвергая метафоры такого рода, как "пророк", "дар божий" и т. п. Есенин так же отвергает условно-риторические фигуры ("Не обольщен я гимнами герою"...) и стремится отразить естественную простоту Ленина ("Слегка суров и нежно мил").
В поэме Маяковского Ленин - "штурман", в его руках "колесо рулевое", он уверенно ведет корабль революции к берегам социализма. Есенин близок к Маяковскому своим метафорическим сравнением Ленина с капитаном земли, рулевым революции, который "Открыл для мира, наконец, Никем не виданную сушу":
Он в разуме Отваги полный Лишь только прилегал К рулю, Чтобы об мыс Дробились волны,
Простор давая Кораблю. Он - рулевой И капитан, Страшны ль с ним Шквальные откосы? Ведь, собранная С разных стран, Вся партия - его Матросы. Не трусь, Кто к морю не привык: Они за лучшие Обеты Зажгут, Сойдя на материк, Путеводительные светы.
Автограф стихотворения 'Капитан земли'
Имена Горького и Маяковского названы здесь не для того, чтобы создать впечатление, будто бы Есенин в изображении Ленина ничем не отличался от виднейших зачинателей советской литературы. Нет, просто необходимо подчеркнуть, что, обратившись к важнейшей общественно-политической теме, Есенин оказался очень близким к основоположникам советской литературы.
В ажио отметить и то, что "Капитан земли" далеко не случайный эпизод в творческой биографии Есенина. Об Этом свидетельствует замысел поэмы "Гуляй-поле" (1924). Сохранился лишь отрывок этого произведения, указывающий на то, что Есенин предполагал изобразить Ленина в условиях гражданской войны ("Еще закон не отвердел, Страна шумит как непогода"... "Страну родную в край из края, Огнем и саблями сверкая, Междуусобный рвет раздор...").
Как мы помним, в "Стране негодяев" ("Номах") Есенин писал о махновщине. В поэме "Гуляй-поле" он выносит в заглавие название "резиденции" Махно. Очевидно, он предполагал в этом произведении вернуться к оценке махновщины. И поскольку в нем определенное место отводилось деятельности Ленина, можно предположить, что в "Гуляй-поле" Есенин думал показать роль и значение Ленина в борьбе с анархией, охватившей в годы гражданской войны определенную часть крестьянства:
Он мощным словом Повел нас всех к истокам новым. Он нам сказал: чтоб кончить муки, Берите все в рабочьи руки. Для вас спасенья больше нет - Как ваша власть и ваш Совет... . . . . . . . . И мы пошли под визг метели, Куда глаза его глядели: Пошли туда, где идел он Освобожденье всех племен.
"Того, кто спас нас, Больше нет",- говорит Есенин о Ленине. Основной смысл сохранившегося отрывка поэмы заключается в том, что Ленин спас Россию от метели анархии ("Гуляй-поле"), которая угрожала погубить всю страну.
Так, по мере укрепления Советского государства и новых успехов страны в социалистическом строительстве Есенин все более утверждался на советской платформе. Заметим, что в 20-е годы этот процесс был общим для довольно значительной группы молодых писателей, так называемых "попутчиков". Подчиняясь часто неверным первоначальным впечатлениям, не совсем отчетливо понимая содержание пролетарской революции, некоторые из них далеко не сразу обретали верную жизненную позицию. Не случайно в ту пору Горький неоднократно говорил о том, что молодые литераторы все еще плохо слышат "голос новой истории", призывал их видеть "то новое внутри человека, что уже родилось, будет жить века и не уничтожится, а только изменится на лучшее" (т. 29, стр. 97). Лишь постепенно, по мере того как ширились и крепли завоевания революции, лучшие из этих писателей начинали видеть то, чего не замечали раньше, осознавать всемирно-историческое значение Октября. Они могли бы сказать словами Есенина:
Лицом к лицу - Лица не увидать. Большое видится на расстояньи.
Это строки из стихотворения "Письмо к женщине" (1924), в котором поэт объясняет свое прошлое и говорит о своей сегодняшней позиции. В стихотворении "Капитан земли" он сравнивал революцию с кораблем, плывущим в бурном море. В "Письме к женщине" мы видим самого Есенина на этом корабле.
Поэт относит к прошлому то свое состояние, когда, не выдержав бурной качки, он, в отличие от людей "с опытной душой", не проявил устойчивости и сошел в трюм ("тот трюм - был русским кабаком"), и в этом трюме "себя растрачивал в скандалах":
Не знали вы, Что я в сплошном дыму, В развороченном бурей быте С того и мучаюсь, что не пойму - Куда несет нас рок событий.
Есенин подчеркнуто отделяет это прошлое от своего сегодняшнего состояния ("Я сообщить вам мчусь, Каков я был, И что со мною сталось!"):
Теперь года прошли. Я в возрасте ином. И чувствую и мыслю по-иному. И говорю за праздничным вином: Хвала и слава рулевому! . . . . . . . Любимая! Сказать приятно мне: Я избежал паденья с кручи. Теперь в советской стороне Я самый яростный попутчик. Я стал не тем, Кем был тогда. Не мучил бы я вас, Как это было раньше. За знамя вольности И светлого труда Готов идти хоть до Ламанша.
"Большое видится на расстояньи",- сказал поэт, отметив своеобразие собственного поэтического зрения. Правда, нам известны в советской поэзии примеры другого рода, когда это "большое" было увидено в процессе самих событий. Достаточно сослаться на пример Д. Бедного и Маяковского. Но для Есенина оказалась необходимой дистанция времени. В этом была сложность его идейной эволюции. И все же нужно оценить стремление поэта нарисовать картину революции такой, какой он понял ее несколько лет спустя. Есенин, который во многом отказался от своих прошлых взглядов и настроений, чувствовал в 1924-1925 гг. необходимость по-новому сказать о революции, не так, как он говорил о ней в своих поэмах 1918-1919 гг., написанных в духе условно-христианской символики. Именно этим объясняется о, что лишь в 1924 году он пишет "Песнь о великом походе" - произведение о защите революционного Петрограда от белогвардейских полчищ Юденича.
В этом произведении ярко выразилось то новое в поэтическом облике Есенина, что стало особенно характерным ля его творчества двух последних лет: сохраняя свою привязанность к исконно русскому, Есенин сочетает ее с не менее глубокой привязанностью к новой, революционной эпохе. В "Песне о великом походе" очень выразителен национальный колорит. Он чувствуется во всем стиле этого произведения: в его ритмике, лексике, образной системе. Легко заметить близость "Песни..." к стилевым особенностям поэзии Кольцова и Никитина:
Первый сказ о том, Что давно было. А второй - про то, Что сейчас всплыло.
В духе "Слова о полку Игореве" в "Песне..." Есенина рассказ начинается со стародавних времен (со времени основания Петербурга), силы природы принимают активное участие в ходе событий.
Национальная окраска "Песни..." органически сочетается с ее революционным содержанием. В ней нет той условной стилизации, которую так зло высмеивал Маяковский у псевдокрестьянских поэтов ("доспехи Карла Марксовича"). Когда поэт повествует о советском времени, мы чувствуем в языке не архаику, а современную народную речь:
Через двести лет, В снеговой октябрь. Затряслась Нева, Подымая рябь. . . . . . Веселись, душа Молодецкая. Нынче наша власть, Власть Советская.
Нетрудно заметить, что в основе этих строк лежит современная частушка, к которой так охотно прибегал в годы гражданской войны Д. Бедный. Чувствуется откровенная близость Есенина и к самому Д. Бедному. Каждому напомнит "агитки Бедного Демьяна" ("В Красной армии штыки, чай, найдутся...") такая строфа "Песни..." Есенина:
Красной Армии штыки В поле светятся. Здесь отец с сынком Могут встретиться.
Но в этой строфе еще важнее другое совпадение, свидетельствующее о крепнущей внутренней связи Есенина с советской литературой. Хорошо известно, что одна из особенностей гражданской войны, выраженная Есениным словами "Здесь отец с сынком могут встретиться", составляла основной мотив первых рассказов М. Шолохова о гражданской войне ("Донские рассказы"). Это сходство еще более усиливается, если иметь в виду такие строки:
Ну и как же ту злобу Не вынашивать? На Дону теперь поют Не по-нашему...
И опять же здесь дело не в том, чтобы сделать Есенина похожим на Д. Бедного и М. Шолохова, отразивших глубинные процессы в среде русского крестьянства в годы революции. Нет, речь идет о том, что зрелый Есенин, ничего не утратив как крестьянский поэт, в то же время становился советским писателем.
В "Песне о великом походе" важна попытка Есенина отразить роль Коммунистической партии в революции. Говоря о коммунистах и комиссарах гражданской войны, поэт прибегает к условному их обозначению - "кожаные куртки". Известно, что в начале 20-х годов к такому чисто внешнему определению обычно прибегали писатели, которые еще не в состоянии были раскрыть внутренний мир нового человека, героя эпохи. Большевики-командиры казались этим писателям людьми, самозабвенно преданными революционному долгу, но лишенными личной жизни, каких-либо индивидуальных особенностей. Такое представление неизбежно приводило к схематизации и обеднению образов коммунистов. В этом не было ничего злонамеренного, а лишь отражалась трудность овладения новым жизненным материалом. Многие авторы, схематично и условно изображавшие коммунистов в 20-е годы, позже сумели создать образ настоящего большевика - передового человека советского общества. Здесь достаточным, например, было бы сравнить ранние романы И. Эренбурга с его более поздней эпопеей "Буря" или роман К. Федина "Города и годы" с его известной трилогией.
Но нельзя забывать и того, что для ряда писателей обращение даже к условным образам коммунистов - "кожаным курткам" - свидетельствовало об их искреннем стремлении отразить важнейшие факты живой истории.
Мы встречаемся с этим и в "Песне о великом походе".
Есенин по-своему писал о "кожаных куртках": он стремился сказать о ведущей роли коммунистов по отношению к крестьянству, принимавшему участие в гражданской войне. Это очень важно для характеристики поэта "с крестьянским уклоном", каким считал себя Есенин.
Идет ожесточенная битва, которая решает судьбу революции. А что думает крестьянство?
Если крепче жмут, То сильней орешь. Мужику одно: Не топтали б рожь.
Поэт понимает, что такая пассивность может привести крестьянство только к гибели. Он рисует картину разграбления и опустошения русских сел белой армией:
И примят овес, И прибита рожь,- Где ж теперь, мужик, Ты приют найдешь?
Сразу вслед за этим и начинается тема "кожаных курток":
Но сильней всего Те встревожены, Что ночьми не спят В куртках кожаных, Кто за бедный люд Жить и сгибнуть рад, Кто не хочет сдать Вольный Питер-град.
В заключительной части "Песни..." эта тема становится основной. Коммунисты бьются за то, чтобы осуществилась "мечта городов и сел". Они первыми погибают в бою ("бьют и бьют людей в куртках кожаных"), но их сменяют все новые и новые.
Курток кожаных Под Донцом не счесть,- Видно, много в Петрограде Этой масти есть.
"Буйны-головы" крестьянского люда стекаются к коммунистам, которые ведут их в решительный бой за революцию:
Подымая вверх, Как тоску, глаза, В куртке кожаной Коммунар сказал: "Братья, если здесь Одолеют нас, То октябрьский свет Навсегда погас..."
Комиссар погибает, но бойцы-крестьяне приходят к победе. В одном из вариантов поэмы Есенин олицетворял "кожаные куртки" в таком образе: "Вот сильней и крепче ветер полуденный, С нами храбрый Фрунзе, удалой Буденный".
В эту пору Есенина явно привлекает историко-революционная тематика. Он пишет "Балладу о двадцати шести", посвященную бакинским комиссарам, погибшим от рук английских интервентов. Глубоким уважением к памяти погибших звучат слова баллады:
26 их было, 26. Их могилы песками не занесть. Не забудет никто их расстрел на 207-й версте
Сергей Есенин и Леонид Леонов. 1925 г.
Членский билет Сергея Есенина
Внимание поэта к революционному прошлому России видно и в небольшой поэме "36".
Много в России Троп. Что ни тропа - то гроб. Что ни верста - то крест. До енисейских мест шесть тысяч один сугроб,-
так начинается поэма о тридцати шести политических ссыльных, участниках революции 1905 года. Каждый из них мужественно переносит тяжесть каторжной жизни. А когда наступил "метельный семнадцатый год",
В каждом кипела месть. И каждый в октябрьский звон пошел на влюбленных в трон, чтоб навсегда их сместь.
Как и бакинские комиссары, как и люди "в куртках кожаных", старые большевики из поэмы "36" - в первых рядах революции в октябре 1917 года. Они без колебаний отдают свою жизнь за ее победу.
Так Есенин "на расстояньи" увидел то "большое", что свершилось в годы Октябрьской революции. В центре его внимания оказываются революционеры, комиссары, большевики, стоящие во главе борющегося народа. Как видим, это совсем новые мысли в творчестве поэта.
Вообще напряженная работа мысли не оставляет Есенина в эти годы. Он как бы торопится нагнать упущенное им время, восполнить эту потерю, стремится найти кратчайшие пути к верному осознанию революции.
Вот почему никак нельзя согласиться с теми скептиками, которые склонны были только снисходительно-насмешливо относиться к неоднократному упоминанию Есениным имени Карла Маркса.
В стихах 1924-1925 гг. Есенин весьма настойчиво упоминает это имя, которое олицетворяет для него новую эпоху. Так, описывая признаки новой жизни в деревне, он не оставляет без внимания того, что крестьяне "На Маркса смотрят, как на Саваофа". Но дело не в этом эпизодическом упоминании, в котором сквозит теплая улыбка поэта. В последние два года жизни Есенин обращается к имени Карла Маркса в тех стихах, в которых видно его глубокое раздумье над современностью, над своей судьбой.
Есенин писал о сестре-комсомолке:
"Ну, говори, сестра!" И вот сестра разводит, Раскрыв, как Библию, пузатый "Капитал", О Марксе, Энгельсе... Ни при какой погоде Я этих книг, конечно, не читал. И мне смешно, Как шустрая девчонка Меня во всем за шиворот берет...
На первый взгляд может показаться, что отношение поэта к Марксу несколько ироническое. Однако нельзя не заметить действительную иронию Есенина, обращенную к самому себе: поэт далеко не чувствует себя победителем в разговоре с сестрой ("Меня во всем за шиворот берет...").
К имени Маркса Есенин вновь обращается в своих "Стансах" (1924). Он начинает их постановкой вопроса о Родине и поэте, выступая против узколичной лирики:
Я о своем таланте Много знаю. Стихи - не очень трудные дела. Но более всего Любовь к родному краю Меня томила, Мучила и жгла. Стишок писнуть, Пожалуй, всякий может - О девушках, о звездах, о луне... Но мне другое чувство Сердце гложет, Другие думы Давят череп мне. Хочу я быть певцом И гражданином, Чтоб каждому, Как гордость и пример, Был настоящим, А не сводным сыном - В великих штатах СССР.
Именно в связи с этой четко выраженной гражданской темой Есенин обращается в "Стансах" к имени Карла Маркса. Поэт уже не может и не хочет отделять чувство от мысли, лирику от политики. Он ощущает острую необходимость понять и выразить в поэзии исторический смысл происходящего. А для этого мало жизненного опыта одного человека, необходимо обратиться к учению Маркса и Ленина. И вот Есенин пишет:
Я вижу все И ясно понимаю, Что эра новая - Не фунт изюму вам, Что имя Ленина Шумит, как ветер, по краю, Давая мыслям ход, Как мельничным крылам. Вертитесь, милые! Для вас обещан прок. Я вам племянник, Вы же мне все дяди. Давай, Сергей, За Маркса тихо сядем, Понюхаем премудрость Скучных строк.
Вспомним слова Маяковского: "Мы открывали Маркса каждый том, как в доме собственном мы открываем ставни..." Легко было бы этим кованым стихом Маяковского "убить" приведенные строфы Есенина. Легко, но несправедливо. Заметим, что сам Маяковский никогда не предпринимал подобных попыток. Наоборот, он радовался каждому шагу Есенина, приближавшему его к другим советским поэтам.
Трудным и очень сложным было поступательное движение Есенина. Он часто останавливался, иногда отступал назад, но вновь находил в себе силы двигаться вперед. В частности, на это указывают два его стихотворения 1924 года, в которых мы вновь встречаемся с именем Карла Маркса. Зная, с какой полнотой и откровенностью отразились в лирике Есенина все его думы и чувства, можно не сомневаться в том, что эти стихотворения имеют биографическую основу.
Одно из них - "Метель", в котором мы застаем поэта во власти крайней душевной усталости и горестных мыслей о смерти ("В ушах могильный стук лопат... Себя усопшего в гробу я вижу..."). В эти минуты поэту кажется, что "Живой души не перестроить в век", и он вкладывает такие слова в уста своего могильщика:
И скажет громко: - Вот чудак! Он в жизни Буйствовал немало... Но одолеть не мог никак Пяти страниц Из "Капитала".
Но рядом с этим стихотворением мы находим другое, под названием "Весна". В нем поэт как бы стряхивает с себя прежние мрачные мысли:
Припадок кончен. Грусть в опале. Приемлю жизнь, как первый сон. Вчера прочел я в "Капитале", Что для поэтов - Свой закон. Метель теперь Хоть чертом вой, Стучись утопленником голым,- Я с отрезвевшей головой Товарищ бодрым и веселым. . . . . . . . Земля, земля! Ты не металл,- Металл ведь Не пускает почку. Достаточно попасть На строчку И вдруг - Понятен "Капитал".
Поэт стремится понять взаимообусловленность человеческой жизни в обществе:
Закон вращенья в мире есть, Он - отношенье Средь живущих. Коль ты с людьми единой кущи - Имеешь право Лечь и сесть.
Весьма примечательно, что в черновом автографе эти два стихотворения имели один общий заголовок: "Над "Капиталом", затем следовало "I. Метель", "II. Весна". Есенин дорожил единством этих двух стихотворений. Литератор Н. Вержбицкий вспоминает, как был возмущен поэт, когда в сборнике "Страна советская" было напечатано стихотворение "Метель" без его продолжения - стихотворения "Вес-па": "Есенин гневно потрясал в воздухе сборником "Страна советская", где в самом конце было поставлено стихотворение "Метель", а стихотворение "Весна" вовсе отсутствовало.
- Провокация! - кричал Сергей..."*
* ("Звезда", 1958, № 2, стр. 173.)
Кстати, остановимся на одной, па наш взгляд, немаловажной детали. В черновом автографе Есенина первая строфа стихотворения "Метель" выглядит так:
Прядите, дни, свою былую пряжу, Живой души не перестроить ввек. Знать потому И с Марксом я не слажу, Что он чужой мне, Скучный человек.
Затем следуют строки: "Хочу читать, а книга выпадает..." и т. д. Приведенная строфа не зачеркнута в автографе Есенина. Однако на каком-то этапе авторской работы Есенин заменил эту первую строфу другой, которая сейчас и печатается во всех изданиях:
Прядите, дни, свою былую пряжу, Живой души не перестроить ввек, Нет! Никогда с собой я не полажу - Себе, любимому, Чужой я человек.
Как видим, в окончательном варианте Есенин склонен упрекать за свое состояние не Маркса, а самого себя. Этому настроению отвечает и строфа, полная горького самобичевания: "За то, что песней хриплой и недужной Мешал я спать стране родной".
Каким бы сложным и противоречивым не было отношение Есенина к Марксу, но факт остается фактом: в его лирике 1924-1925 гг. есть одна сквозная тема, связанная с именами Маркса и Ленина. Мы вправе говорить о целом цикле произведений Есенина на эту тему.
Искреннее стремление Есенина понять философскую сущность новой эпохи могло обещать многое в своем развитии. Но оно так и не получило законченного выражения.
Этому немало способствовала та современная поэту критика, которая старалась убедить Есенина в несостоятельности его внутренней перестройки, открыто выражая недоверие к тем стихам поэта, в которых он говорил о своем отказе от прошлого, о своей любви к Советской России. Эти стихи объявлялись фальшивыми, лишенными каких-либо художественных достоинств. Причем подобная критика занимала в те годы преимущественное положение. Не только недоверие, но, как это ни странно, даже негодование вызывала попытка идейного самоопределения Есенина, связанная с упоминанием им имен Маркса и Ленина.
Особенно неприглядная роль в этом принадлежит Веронскому, который выдавал себя в ту пору за правоверного марксиста. Именно о нем Маяковский сказал в связи с его отзывами о поэме "Владимир Ильич Ленин": "Отношение Воронского к попутчикам не только ласкательное отношение, но и ругательное. Тов. Воронский, однако, не откажется признать, что ругательное отношение возникает только с того момента, когда попутнический писатель хочет уйти от идеализма" (т. 12, стр. 268). Отношение Воронского к "попутчику" Есенину лишний раз подтверждает правоту Маяковского.
Воронский - редактор журнала "Красная новь" - охотно публиковал в журнале стихи Есенина, писал о них критические разборы. Некоторые его частные суждения были верными и тонкими. Но когда Воронский подходил к основному и важному, он делал недостаточно продуманные выводы, без учета того, как они могут повлиять на поэта. Так, например, Воронский верно писал, что "Стихи Есенина последнего периода несомненно свидетельствуют о повороте в его поэтическом творчестве". Но вместо того, чтобы поддержать поэта на новом пути, критик выражал "серьезные сомнения" в том повороте, который совершал Есенин. "Такие вещи, как "Стансы",- писал критик,- показывают, что в есенинском сдвиге пока есть еще много внешнего и меньше органического".
Именно тогда, когда Есенин со всей очевидностью пытался преодолеть свое кризисное состояние, Воронский писал о нем с недоверием и оскорбительной подозрительностью. "Стансы" Есенина, в которых он стремился стать "певцом и гражданином", вызвали у Воронского бурю негодования. "Стансам" не веришь, они не убеждают. В них не вложено никакого серьезного, искреннего чувства, и клятвы поэта Звучат сиро и фальшиво"*,- так начинал он разносить поэта. "Дурная манера, дурные стихи",- писал он о "Стансах", вновь заявляя, что они "фальшивы, внутренне пусты, не верны, не серьезны, их пафос неуместен". Он утверждал, что в "Стансах" Есенин ограничился "показной, внешней, напяленной на себя, взятой напрокат, наспех ррреволюционностью" (там же, стр. 306, 307). Полагая, что всего этого мало, Воронский объявлял, что в "Стансах" Есенина выражена "попытка внешне, показным образом приспособиться", что ему "лучше писать о звездах и девушках, чем о Ленине и Марксе" (там же).
* (А. Воронский. На разные темы, альманах "Наши дни". М., ГИЗ, 1925, стр. 306-307.)
Такого рода "критика" могла внести только сумятицу в сознание поэта, подорвать веру в собственные силы, заставить его вновь оказаться на распутье и переживать горькую обиду, услышав обвинение в приспособленчестве.
Касаясь вопроса о смерти Есенина, Н. Асеев верно замечал, что подобного рода критика могла только способствовать роковому исходу. Он писал: "Когда Есенин пытался перейти к мотивам революции, когда он заговаривал о Карле Марксе, ему кричали, что он сворачивает со своей дороги, изменяет самому себе и так далее. Его словно заставляли петь о том, от чего он сам хотел уйти"*.
* ("Вечерняя Москва", 1926, 21 декабря.)
Познакомившись с теми "обличениями" и "обвинениями", которые раздавались по поводу "Стансов", Есенин счел необходимым решительно и безоговорочно отмести их.
В стихотворении "1 Мая" (1925), в котором он с искренним волнением описывал первомайскую демонстрацию, Есенин отвечал Воронскому и подобным ему критикам:
Есть музыка, стихи и танцы, Есть ложь и лесть... Пускай меня бранят за стансы - В них правда есть.
Так говорил Есенин в стихах. И то же самое можно было услышать от него в ту пору в личном разговоре. В. Кириллов вспоминает: "При последних встречах я замечал, что Есенина крепко волнуют какие-то вопросы. Это были вопросы о советской власти, о революции и о близких нам людях...
- Ты ценишь свои революционные произведения?" Например, "Песнь о великом походе" и другие?
- Да, конечно, это очень хорошие вещи, и они мне нравятся..."*.
* (В сб. "Сергей Александрович Есенин. Воспоминания". М.-Л., ГИЗ, 1926, стр. 178.)
О том, что революционная тема все больше вторгалась в творчество Есенина этих лет свидетельствует и его небольшая поэма "Цветы" (1924). Поэт любуется яркими красками земли, многократно отраженными в цветах: вот левкой и резеда, василек, колокольчик, цветы рябины. И как бы неожиданно поэт восклицает: "Я поражен другим цветеньем" - и спрашивает: "А люди разве не цветы?" И вслед за этим дается метафорическая картина борьбы людей-цветов в Октябре 1917 года:
Цветы сражалися друг с другом, И красный цвет был всех бойчей. Их больше падало под вьюгой, Но все же мощностью упругой Они сразили палачей. Октябрь! Октябрь! Мне страшно жаль Те красные цветы, что пали. Головку розы режет сталь, Но все же не боюсь я стали. Цветы ходячие земли! Они и сталь сразят почище, Из стали пустят корабли, Из стали сделают жилища.
Так, казалось бы, чисто "пейзажная" тема наполнилась общественно весомым содержанием, приобрела определенную политическую окраску. Не случайно сам Есенин называл это произведение "философской вещью". Мы узнаем в ней все те же раздумья поэта о природе и о железе, которое еще недавно так пугало его, видим освобождение от этого ложного страха.
В своей автобиографии 1923 года Есенин подчеркивал: "Со всеми устоями на советской платформе" (т. V, стр. 12).
Есенин оказался в том же положении, в каком тогда находилась довольно большая группа писателей - "попутчиков", искавших свои пути в революции. Несмотря на искренние стремления большинства из них, разного рода литературные "вожди" и "наставники", самочинно присвоившие себе право раздавать награды и порицания, объявляли их чуждыми революции и советскому строю. Тот же Воронский, от которого однажды уже оборонялся Есенин, писал в одной из своих статей, что "многие попутчики насчет коммунизма очень неблагополучны, на то они и попутчики. Достаточно их перечислить..."*, и дальше следовал огромный список советских писателей, среди которых упоминались имена Н. Тихонова, И. Асеева, А. Толстого, Л. Сейфуллиной, Вс. Иванова, М. Пришвина, В. Маяковского и даже... М. Горького. На одном из первых мест в этом списке стояло имя Сергея Есенина.
* ("Краспая Новь", 1923, № 7, стр. 270.)
С недоверием к Есенину относился не только "покровитель" попутчиков Воронский, но и представители противоположного лагеря - так называемые "напостовцы", имевшие свой литературный орган - журнал "На посту", в котором из номера в номер "попутчики" объявлялись "насчет коммунизма" не то, что "очень неблагополучными", а прямо враждебными. Об отношении Есенина к "напостовцам" дает представление его незаконченная и неопубликованная статья "Россияне". После возвращения из-за границы Есенин задумал издание журнала под таким названием. Статья, очевидно, готовилась в качестве программы этого журнала. Но замысел остался неосуществленным, а статья незаконченной, В сохранившемся отрывке Есенин дает характеристику современной литературной обстановки. Нельзя согласиться с оценкой Есениным общего состояния советской литературы того времени. Ему кажется, что пролетарских писателей не существует, за исключением очень, редких имен. Он даже не упоминает Горького, Серафимовича, Бедного, Маяковского, Фурманова, Либединского, Вс. Иванова, Сейфуллиной и других зачинателей новой литературы. Вся современная литература ему представляется как литература, созданная только "попутчиками". Это, конечно, ошибочный взгляд на советскую литературу первой половины 20-х годов. Но совершенно правильна в статье Есенина защита "попутчиков" от административных наскоков разного рода "фельдфебелей", самочинно присвоивших себе положение "руководителей" литературы. С яростью пишет он об одном из них (Сосновском), который "трубит почти около семи лет все об одном и том же - что русская современная литература контрреволюционна и что личности попутчиков подлежат весьма большому сомнению". Такого рода разгромные тенденции были свойственны и некоторым "напостовцам". О таких Есенин писал: "Бездарнейшая группа мелких интриганов и репортерских карьеристов выдвинула журнал, который называется "На посту"*.
* (Архив Есенина, ЦГАЛИ, фонд 190, опись 1, ед. хр. 66.)
В "Письме к женщине" Есенин назвал себя "самым яростным попутчиком". Вот как он объяснял это слово:
"Я пишу: "В своей стране я самый яростный попутчик..." И я здесь под словом "попутчик" разумею: соратника, спутника, друга в пути, в делах, в намеченной цели"*.
* (Ник. Вержбицкий. Встречи с Сергеем Есениным. "Звезда", 1958, № 2, стр. 171.)
Известно, как решительно выступали тогда писатели-"попутчики" против попыток демагогически объявить их чуждыми советскому обществу. Отражая эти политически тяжкие обвинения, лишенные оснований, большая группа писателей-"попутчиков" объединилась в своем обращении в самый авторитетный политический орган - Центральный Комитет Коммунистической партии. Среди подписей под этим документом (А. Толстой, О. Форш, Н. Тихонов, А. Чапыгин, Вс. Иванов, В. Шишков, В. Катаев, В. Инбер, М. Шагинян, М. Слонимский и другие) стоит и подпись Есенина.
Вот что говорилось в этом документе, датированном 9 мая 1924 года:
"Мы считаем, что пути современной русской литературы - а стало быть, и наши - связаны с путями Советской, пооктябрьской России. Мы считаем, что эта литература должна быть отразителем той новой жизни, которая окружает нас, в которой мы живем и работаем...
Новые пути новой советской литературы - трудные пути, на которых неизбежны ошибки. Наши ошибки тяжелее всего нам самим.
Но мы протестуем против огульных нападок на нас. Тон таких журналов, как "На посту", и их критика, выдаваемые при том ими за мнение РКП в целом, подходят к нашей литературной работе заведомо предвзято и неверно. Мы считаем нужным заявить, что такое отношение к литературе недостойно ни литературы, ни революции и деморализует писательские и читательские массы. Писатели Советской России, мы убеждены, что наш писательский труд и нужен, и полезен ей"*.
* (Сб. "Вопросы культуры при диктатуре пролетариата". М.-Л., Госиздат, 1925, стр. 137-138.)
Известно, что в Резолюции ЦК РКП (б) от 18 июня 1925 года "О политике партии в области художественной литературы" говорилось относительно писателей-попутчиков: "Общей директивой должна здесь быть директива тактичного и бережного отношения к ним, т. е. такого подхода, который обеспечивал бы все условия для возможно более быстрого их перехода на сторону коммунистической идеологии"*.
* (О партийной и советской печати. Сборник документов, М., "Правда", 1954, стр. 345.)
Так Коммунистическая партия с большим доверием относилась к тем писателям, которые, преодолевая свои заблуждения, становились писателями Советской России. И среди этих писателей имя Сергея Есенина было далеко не последним.
Подпись Есенина под обращением группы писателей в Центральный Комитет партии - знаменательный факт его биографии. Он говорит о том, что Есенин в эту пору отходил от богемных настроений, искал здоровую литературную среду. Это в первую очередь бросалось в глаза тем, кто сам находился в этой среде. Маяковский вспоминал о Есенине этих лет: "Была одна новая черта у самовлюбленнейшего Есенина: он с некоторой завистью относился ко всем поэтам, которые органически спаялись с революцией, с классом и видели пред собой большой и оптимистический путь" (т. 12, стр. 95).
Может быть, самым ярким свидетельством тяги Есенина к передовым советским писателям является заметная перемена в его отношении к Маяковскому.
Маяковский и Есенин часто и много спорили между собой. Для этого было более чем достаточно оснований. Немалую роль играла здесь межгрупповая литературная борьба, столь характерная для 20-х годов. О литературной обстановке тех лет Горький писал: "Если А принадлежит к группе Б, то все другие буквы алфавита для него или враждебны или не существуют" (т. 24, стр. 323). Таковы были и взаимоотношения между имажинистами и лефовцами.
Для Маяковского была совершенно неприемлемой эстетская позиция имажинистов, последовательно и настойчиво выступал он против упадочнических мотивов в лирике Есенина, видя в них губительный пример для молодых поэтов. Совершенно чуждой была для Маяковского идеализация патриархальной деревни, "апология коровы", как он любил выражаться.
С другой стороны, в первые годы революции Есенин с необыкновенным раздражением относился к поэзии Маяковского, даже к самому его имени. Не вникая в значение агитационной поэзии Маяковского, он еще и в 1924 году называл его "штабс-маляром", поющим "о пробках в Моссельпроме". В этом сказывалось коренное отличие Есенина - романтика революционных чувств - от Маяковского - романтика не только чувств, но и будничных революционных дел. Несомненно претила "деревенскому" поэту Есенину "городская" поэзия Маяковского. Очевидно, в пылу досады он в одной из эпиграмм обвинил Маяковского в том, что тот якобы "обокрал Уитмена". Былая недоверчивость Есенина к городу несомненно отражалась на его отношении к Маяковскому - певцу пролетариата, индустриальной мощи страны.
И, может быть, самым сильным чувством, в котором сказывалась неприязнь Есенина к Маяковскому, было чувство, которое можно назвать патриотической ревностью. Есенину долгое время казалось, что любить Россию можно, только любя деревню, и что "городскому" Маяковскому не понять этого чувства. Н. Полетаев вспоминает, что как-то на новогоднем банкете в Доме печати "Есенин все приставал к Маяковскому и, чуть не плача, кричал ему:
- Россия моя, ты понимаешь,- моя, а ты... ты... американец! Моя Россия!
Затем он, по обыкновению, стал говорить, что Россия, вся Россия - его, а не моя и не Казина, а тем более не Маяковского"*.
* (В сб. "Сергей Александрович Есенин. Воспоминания". М.-Л., ГИЗ, 1926, стр. 129.)
И тем более значительной представляется перемена, которая произошла в отношении Есенина к Маяковскому. В последние годы жизни Есенин уже не ищет предлогов для столкновений с Маяковским, между ними устанавливаются довольно миролюбивые отношения. Маяковский так вспоминает конец 1923 - начало 1924 гг.:
"Потом Есенин уехал в Америку и еще куда-то и вернулся с ясной тягой к новому...
В эту пору я встречался с Есениным несколько раз, встречи были элегические, без малейших раздоров" (т. 12, стр. 94, 95).
Позже Маяковский отмечал: "В последнее время у Есенина появилась даже какая-то явная симпатия к нам (лефовцам): он шел к Асееву, звонил по телефону ко мне, иногда просто старался попадаться" (там же). Н. Асеев вспоминает, как в 1924 году Есенин пришел к нему на квартиру, "говорил, что хочет свести знакомство поближе, говорил о своей семье, о женитьбе, был очень искренен и прост"*. Между ними завязалась долгая беседа на литературные темы. "Есенин жаловался, что ему "не с кем" работать. По его словам выходило, что с имажинистами он разошелся. "Крестьянские" же поэты ему были не в помочь. Он говорил, что любит Маяковского и Хлебникова. Они ему нравились не только как книжные поэты, но нравилась ему их жизнь, их борьба, их приемы и способы своего становления (там же, стр. 184). Когда Асеев с одобрением отозвался об одном из произведений Есенина, указал, что "по технической свежести, по интонации" оно близко к Маяковскому, "он привстал, оживился еще более, разблестелся глазами, тронул рукой волосы. Заговорил о своем хорошем чувстве к нам, хотел повстречаться с Маяковским" (там же, стр. 194). Н. Вержбицкий вспоминает о встречах Есенина и Маяковского в Тифлисе в 1924 году: "Я сообщил, что недавно приехал в Тифлис Маяковский. Сергей сразу и охотно согласился навестить его"**. Поэты мирно беседовали, проявляя живой интерес друг к другу.
* (В сб. "Сергей Александрович Есенин. Воспоминания". М.-Л., ГИЗ, 1926, стр. 129.)
** ("Звезда", 1958, № 2, стр. 154.)
Чувствуя тягу Есенина к новому, Маяковский пытался привлечь его к сотрудничеству в журнале "Леф", которому он отводил большую роль в борьбе за революционное искусство. Предложение Маяковского выражало его глубокое доверие к Есенину. Н. Асеев вспоминает беседу Маяковского с Есениным по этому поводу, из которой было видно, что Есенин "явно был заинтересован в Маяковском больше, чем во всех своих вместе взятых сообщниках"*. Есенин соглашался на это предложение при условии, что в журнале ему будет предоставлен целый отдел "в полное его распоряжение", на что Маяковский не мог пойти. И хотя Есенин не стал сотрудником "Лефа", знаменателен сам факт "заинтересованности" Есенина в Маяковском.
* (Н. Асеев. О Маяковском. "Литература и жизнь", 1960, 13 апреля.)
Эта перемена в отношении к Маяковскому позволяет говорить о том, что Есенин несколько иначе стал относиться и к его поэтической манере, которая прежде казалась ему далекой и чуждой русской поэзии.
Правда, еще и раньше Есенину нравились некоторые образы поэзии Маяковского. Вот как один из мемуаристов вспоминает слова Есенина, сказанные в 1920 году: "Мне нравятся строки о глазах газет: ах, закройте, закройте глаза газет!" И он вспоминает отрывки из двух стихотворений Маяковского о войне: "Мама и убитый немцами вечер" и "Война объявлена"*.
* (И. Грузинов. Есенин разговаривает о литературе и искусстве (воспоминания). М., 1927, стр. 9.)
И все же в то время Есенин весьма отрицательно отзывался о поэтических приемах Маяковского, в частности о его рифме.
В 1921 году в неотправленном письме к В. Иванову-Ра-зумнику Есенин писал о Маяковском: "У него ведь почти ни одной нет рифмы с русским лицом... (гипербола - теперь была, лилась струя - Австрия)"*. Как видим, он порицал составные рифмы, в которых Маяковский видел одно из средств обогащения русского стиха. А в 1924-1925 гг. Есенин сам охотно пользуется составными рифмами, принципиально ничем не отличающимися от подобных рифм Маяковского. Вот некоторые из них: ужином - нужно нам, Деникина - вник она, перевешаем - по плеши им, коровьих - кровь их, дерево - трель его, четвертый - укор ты, профессия - весь я и т. п.
* ("Красная новь", 1926, № 2, стр. 205.)
Не следует думать, что Есенин заимствовал принцип составных рифм у Маяковского. Они были известны и поэтам XIX века. Но Есенин, отвергавший этот принцип прежде, теперь сам прибегает к нему. И в этом, возможно, сказалось восприятие Есениным поэтического опыта Маяковского. Во всяком случае Маяковский стал более приемлем для Есенина. Здесь невольно приходят на память слова Есенина о Маяковском, сказанные им еще в 1921 году: "Что ни говори, а Маяковского не выкинешь"*. По своей тематике некоторые стихи Есенина становятся родственными произведениям Маяковского ("Капитан земли", "26", "Пушкину", "1 Мая", "Стансы" и некоторые другие). Таков был закономерный результат все более крепнущей связи Есенина с советской действительностью.
* (И. Старцев. Мои встречи с Есениным. В сб. "Сергей Александрович Есенин. Воспоминания". М.- Л., ГИЗ, 1926, стр. 73.)
Переоценка Есениным творчества Маяковского - наиболее показательный, но не единственный факт, говоривший о стремлении поэта сблизиться с передовыми советскими литераторами. То же произошло и в отношении Есенина к другому поэту революции - Д. Бедному.
Я вам не кенар! Я порт! И не чета каким-то там Демьянам. Пускай бываю иногда я пьяным, Зато в глазах моих Прозрений дивных свет,-
с таким высокомерием писал Есенин о популярнейшем советском поэте 20-х годов, считая, очевидно, его агитационные стихи, дышащие современностью, несравненно ниже своих собственных поэтических прозрений*.
* (Близкий друг Есенина Г. Бениславская, с литературным вкусом которой поэт всегда считался, писала ему по поводу этих строк: "Русь уходящая" очень правится; "Стансы" (П. Чагину) нравятся, но не могу примириться с "Я вам не кенар" и т. п. Не надо это в стихи совать. И никому это, кроме Вас и Сосновского, не интересно". Архив Есенина, ЦГАЛИ, фонд 190, опись 1, ед. хр, 105.)
Однако действительность говорила о другом: Есенин воочию убеждался, что современная крестьянская молодежь поет не его стихи и песни, а "агитки Бедного Демьяна". Часто встречавшийся с Есениным И. Грузинов передает в своих воспоминаниях такую сцену:
"Он пел песню Демьяна Бедного ("Как родная мать меня провожала" - Е. Н.), кое-кто из присутствующих подтягивал.
- Вот видите! Как никак, а Демьяна Бедного поют. И в деревне поют. Сам слышал! - заметил Есенин"*.
* (Н. Грузинов. Есенин разговаривает о литературе и искусстве (воспоминания). М., 1927, стр. 18.)
Новое в отношении Есенина к Маяковскому и Д. Бедному связано с отходом Есенина и от имажинизма, от узко групповых интересов в литературе. В этой связи особый интерес представляет то, что писал Есенин в автобиографии, относящейся к середине 1924 года: "Сейчас я отрицаю всякие школы. Считаю, что поэт и не может держаться определенной какой-нибудь школы. Это его связывает но рукам и ногам" (т. V, стр. 18-19). Маяковский вспоминал об этом периоде: "Я с удовольствием смотрел на эволюцию Есенина: от имажинизма к ВАПП'у. Есенин с любопытством говорил о чужих стихах" (т. 12, стр. 95).
В это время Есенин дружит с пролетарскими поэтами - В. Александровским, В. Казиным, В. Кирилловым, близко сходится с Л. Леоновым, высоко ценившим его творчество, тесно общается с писателем И. Касаткиным - старым большевиком, с Л. Сейфуллиной, Вс. Ивановым, А. Чапыгиным, которые занимали в те годы видное место в литературе. Крепкими узами дружбы был связан Есенин с известным скульптором С. Конненковым. Он одному из первых давал ему читать только что написанное, никогда не обижался на его замечания. Есенин любил скульптуру С. Конненкова, даже собирался писать о нем монографию. Круг товарищей Есенина в писательской среде постепенно расширялся. А. Безыменский вспоминает, что при первых встречах с ним Есенин сначала проявлял недоверчивость, но вскоре она сменилась дружеским расположением. Есенин с интересом следит за советской поэзией, за новыми именами, которые в ней появляются. В одном из писем он огорчался из-за неудачного стихотворения В. Казина ("Читал "Май" и поставил 2") и замечал: "Даже Тихонов, совсем неизвестный до него, и тот насовал ему в зубы" (т. V, стр. 171, 172). "Я занимаюсь просмотром новейшей литературы,- говорил он в это время.- Нужно быть в курсе современной литературы. Хочу организовать журнал. Буду издавать журнал. Буду работать, как Некрасов"*.
* (И. Грузинов. Есенин разговаривает о литературе и искусстве (воспоминания), 1927, стр. 14.)
Крепкой дружбой был связан Есенин с большой группой грузинских поэтов. Эта дружба возникла во время его поездки в Тбилиси в конце 1924 года и не прерывалась. Есенин всречался с Паоло Яшвили, Шалве Апхаидзе, проявлял острый интерес к творчеству Е. Чаренца, который перевел "Сорокоуста" на грузинский язык. Особенно крепкой была дружба Есенина с Тицианом Табидзе, которому он подарил свой сборник "Страна Советская" с надписью: "Милому Тициану в знак большой любви и дружбы". "Милый друг Тициан! - писал Есенин после отъезда из Грузии.- Вот я и в Москве. Обрадован страшно, что вижу своих друзей и вспоминаю и рассказываю им о Тифлисе" (т. V, стр. 201), Тициан Табидзе вспоминал: "В письмах ко мне из Москвы С. Есенин писал, что зима в Тифлисе остается лучшим воспоминанием"*. Об истинно товарищеских чувствах Есенина к грузинским друзьям говорит его стихотворение "Поэтам Грузии" (1924), в котором он, обращаясь к "товарищам по чувству, по перу", писал:
* ("Заря Востока", 1927, 6 января.)
Самодержавный Русский гнет Сжимал все лучшее за горло, Его мы кончили - И вот Свобода крылья распростерла. И каждый в племени своем, Своим мотивом и изречьем, Мы всяк По-своему поем, Поддавшись чувствам Человечьим...
"Я - северный ваш друг и брат", "Я вас люблю, как шумную Куру..." - писал Есенин в этом стихотворении.
Так расширялся круг литературных интересов Есенина.
В этой связи становится понятной заметная в эту пору тяга Есенина к Горькому. Поэт общался с великим пролетарским писателем еще до Октябрьской революции. Они встречались в Петрограде в 1915-1916 годах. Горький - редактор журнала "Летопись" - опубликовал стихотворение Есенина "Засушила засуха засевки...". Он предполагал опубликовать и поэму Есенина "Марфа посадница". Но цензура не разрешила этого. В феврале 1916 года Есенин подарил Горькому свой первый сборник стихов "Радуница" с подписью: "Максиму Горькому, писателю земли и человеку от баяшника соломенных суемов Сергея Есенина на добрую память". Во время своей заграничной поездки Есенин встречался с Горьким в Берлине на квартире у А. Толстого. Эта встреча произвела большое впечатление на Горького, о чем он позже рассказал в очерке "Сергей Есенин". Что же касается Есенина, то до последних дней своих он с любовью и уважением вспоминал о Горьком. И, очевидно, серьезные и искренние побуждения продиктовали Есенину в июле 1925 года следующее письмо Горькому:
"Дорогой Алексей Максимович! Помню Вас с последнего раза в Берлине. Думаю о Вас часто и много. В словах и особенно письменных можно сказать лишь очень малое. Письмо не искусство и не творчество. Я все читал, что Вы присылали Воронскому. Скажу Вам только одно, что вся Советская Россия всегда думает о Вас, где Вы и как Ваше здоровье. Оно нам очень дорого! Посылаю Вам все стихи, которые написал за последнее время, и шлю привет от своей жены, которую Вы знали еще девочкой в Ясной Поляне.
Желаю Вам много здоровья, сообщаю Вам, что все мы следим и чутко прислушиваемся к каждому Вашему слову. Любящий Вас Сергей Есенин" (т. V, стр. 210).
В этом письме многое заслуживает внимания: и постоянные думы поэта о Горьком, и интерес к его произведениям, и отправка своих стихов Горькому, и обращение к нему не только от своего имени. Это письмо не было случайной вспышкой чувств. В декабре 1925 года, переезжая в Ленинград, Есенин строил различные планы на будущее, в частности было задумано посещение Горького. "А по весне, пожалуй, следует съездить за границу к М. Горькому"*,- передает В. Наседкин слова Есенина, сказанные во время прощальной беседы.
* (В. Наседкин. Последний год Есенина (из воспоминаний). М., "Никитинские субботники", 1930, стр. 45.)
Так, по-новому вырисовывается литературное окружение Есенина 1924-1925 годов. И дело не в количестве встреч с новыми людьми, с подлинно советскими литераторами, к которым Есенин обнаруживает явное тяготение. В первую очередь важна та новая литературная атмосфера, которая способствовала духовному выздоровлению поэта. С. Виноградская, близко знавшая Есенина в последние годы его жизни, упоминает мнимых друзей поэта и в то же время пишет: "Но у Есенина было много настоящих, преданных ему друзей. Много друзей у него было среди коммунистов: у них он черпал то, что ему подчас не хватало, ценил их мнения, уважал их, советовался с ними, любил их"*. Одним из таких близких друзей Есенина был Петр Иванович Чагин - в то время второй секретарь ЦК компартии Азербайджана, редактор газеты "Бакинский рабочий". П. И. Чагин прилагал немало усилий для того, чтобы привлечь внимание Есенина к фактам социалистического переустройства страны. Он помогал поэту в напечатании его лучших произведений. Не случайно Есенин посвятил ему свои "Стансы", полные чувства гражданского самосознания, "Персидские мотивы", в которых отразились впечатления Есенина от пребывания в Баку. В весьма близких дружеских отношениях находился Есенин с участником Октябрьской революции коммунистом Г. Устиновым - известным в ту пору журналистом и прозаиком, сотрудником "Правды" и "Известий". Есенин был знаком с выдающимся деятелем Коммунистической партии - Сергеем Мироновичем Кировым, который проявлял большой интерес к поэту и к его творчеству. Эта близость к большевикам, к участникам революционных событий иногда оставляла и прямой след в творчестве Есенина. Так, например, свою "Поэму о 36", изображающую борцов революции, не сдавшихся и в царской ссылке, поэт написал по воспоминаниям своего близкого знакомого И. Ионова - бывшего политкаторжанина, узника Шлиссельбургской крепости.
* (Софья Виноградская. Как жил Сергей Есенин. М., б-ка "Огонек", 1926, стр. 26-27.)
Таким образом, обнаруживая иногда резкие колебания, Есенин все больше осознавал исторический смысл революционной эпохи, и это все более заметно отражалось в его творчестве. Наиболее полным и законченным произведением Есенина на эту тему явилась его поэма 1925 года "Анна Снегина" - самое значительное произведение во всем его творчестве. В этой поэме, как в фокусе, сошлись все те нити, которые тянулись от многих его произведений 1924-1925 годов.
Эпиграфом к ней можно поставить уже приводившиеся строки Есенина: "Лицом к лицу - лица не увидать. Большое видится на расстояньи".
В поэме Есенин вновь обращается к тем важнейшим событиям, которые в свое время находили отклик как в его ранних, так и поздних произведениях. Но теперь он делает попытку осознать эти события в их последовательности и взаимосвязи, дать целостное представление о пережитой Эпохе.
Самое важное и существенное в этой поэме - новая точка зрения Есенина на то, о чем он когда-то писал, переоценка многих первоначальных впечатлений, более широкий исторический кругозор поэта, зрелость его оценок крупнейших исторических событий.
Поэма построена на биографической основе, причем отобраны те факты биографии, которые относятся ко времени крупнейших событий в стране. Само по себе это является новым принципом в творчестве Есенина. Не противореча лирической настроенности поэта, такое построение придает поэме глубокое общественное значение.
Что же увидел поэт на "расстояньи"?
Первое историческое событие, которого Есенин касается в поэме,- империалистическая война 1914 года.
В стихах Есенина, относящихся к 1914-1916 гг., преобладали мотивы любви поэта к родине, описания родного края и картин природы, но в этих стихах не было даже попыток оценить войну со стороны ее политической и социальной сущности. Это объяснялось, в частности, отчуждением Есенина в ту пору от общественной жизни России. Теперь, много лет спустя, взгляд поэта на империалистическую войну, оценка ее становятся совершенно определенными:
Я думаю: Как прекрасна Земля И на ней человек. И сколько с войной несчастных Уродов теперь и калек. И сколько зарыто в ямах. И сколько зароют еще. И чувствую в скулах упрямых Жестокую судоргу щек. Нет, нет! Не пойду навеки За то, что какая-то мразь Бросает солдату-калеке Пятак или гривенник в грязь.
Теперь он вспоминает такие обстоятельства жизни деревни в годы войны, которые никак не упоминались в его ранних стихах: говорит о решительном протесте крестьян против помещичьего гнета (убийство Проном Оглоблиным старшины).
В 1917 году, откликаясь на Февральскую революцию, Есенин изображал ее как освобождение крестьянской Руси от векового гнёта ("О, Русь, взмахни крылами..."). А вот описание Февральской революции в поэме "Анна Снегина":
Свобода взметнулась неистово. И в розово-смрадном огне Тогда над страною калифствовал Керенский на белом коне. Война "до конца", "до победы". И ту же сермяжную рать Прохвосты и дармоеды Сгоняли на фронт умирать.
И опять, в отличие от стихотворений 1917 года, Есенин говорит о революционном брожении среди крестьян в эту пору. Взбаламучено крестьянское море, слышится "горестный мужицкий галдеж", крестьяне "толкуют о новых законах", требуют землю помещиков и, не получая ее, настойчиво спрашивают: "За что же тогда на фронте мы губили себя и других?". Они уже услышали имя Ленина, у них есть свой политический вожак Прон Оглоблин, возглавляющий их борьбу против помещицы.
Уже говорилось и о тех условно-стилизованных произведениях 1918-1919 гг., в которых Есенин впервые откликнулся на Октябрьскую революцию, неверно толкуя ее как всеобщее надклассовое примирение в духе патриархальных иллюзий крестьянства.
В "Анне Снегиной" решительно ничего не осталось от этой позиции. Теперь идейный кругозор Есенина значительно расширился, поэт пытается осмыслить революцию с позиций социалистических, общенародных. Прон Оглоблин говорит об Октябрьском перевороте:
Дружище! С великим счастьем. Настал ожидаемый час. Приветствую с новой властью! Теперь мы всех р-раз - и квас' Без всякого выкупа с лета Мы пашни берем и леса. В России теперь Советы, И Ленин - старшой комиссар.
Прежняя сусальная картина "мужицкого рая" в "Инонии" сменяется реальной картиной борьбы за советизацию русской деревни. "Я первым сейчас же коммуну устрою в своем селе",- объявляет Прон Оглоблин.
Таковы важнейшие исторические этапы жизни России, получившие отражение в поэме Есенина. Такова их политическая окраска. Свет и тени резко контрастируют в этой поэме. И в остром политическом взгляде ее автора, и в определенности его позиции мы видим результат воздействия на Есенина самой советской действительности, которая последовательно убеждала его в великой исторической правоте Октябрьской революции. В этом произведении с большой силой сказалось воспитательное значение советской эпохи для Есенина. И становится ясным насколько предубежденными и злонамеренными были попытки изобразить Есенина "отвернувшимся от революции", "не понявшим" ее и т. п.
В "Анне Снегиной" есть еще один важный момент, свидетельствующий о глубине проникновения Есенина в сущность советской эпохи. Речь идет о существенных изменениях во взглядах поэта на русскую деревню.
В дореволюционных стихах и даже в произведениях 1917-1922 гг. Есенин говорил о русской деревне "вообще", как бы не замечая среди русского крестьянства различных социальных прослоек. В поэме "Анна Снегина" Есенин впервые открыто заговорил о политическом расслоении крестьянства в годы революции.
В. И. Ленин говорил в 1919 году, что "пролетариат должен разделять, разграничивать крестьянина трудящегося от крестьянина собственника,- крестьянина работника от крестьянина торгаша,- крестьянина труженика от крестьянина спекулянта" (т. 30, стр. 92). Имея в виду конкретные обстоятельства сурового 1919 года, Ленин указывал, что крестьяне-собственники продают излишки хлеба в целях обогащения, "а продавать излишки хлеба в голодной стране,- "значит превращаться в спекулянта, эксплуататора, потому что голодный человек за хлеб отдаст все, что у него есть" (там же, стр. 125).
В поэме Есенина есть прямой отклик на это. Описывая "суровые грозные годы" - первые годы революции, он с презрением говорит о тех, кто, "Сжимая от прибыли руки, ругаясь на всякий налог", обогащается на бедствиях народа:
Эх, удаль! Цветение в далях. Недаром чумазый сброд Играл по дворам на роялях Коровам тамбовский фокстрот. За хлеб, за овес, за картошку Мужик залучил граммофон,- Слюнявя козлиную ножку, Танго себе слушает он.
Этому кулацкому "чумазому сброду" противостоит бедняк Прон Оглоблин - выходец из деревни, о которой сказано:
Житье у них было плохое - Почти вся деревня вскачь Пахала одной сохою На паре заезженных кляч.
Так обострился взгляд Есенина на современную деревню, на крестьянство, которое перестает быть в его восприятии однородным. Теперь он видит различные социальные группы среди крестьянства. И главное свое внимание он останавливает на носителях революционного переустройства деревни. Таким является Прон Оглоблин, которому отведено в поэме очень большое место.
Прон Оглоблин - первый образ реального советского крестьянина в творчестве Есенина. Это крестьянин-большевик, возглавляющий борьбу бедноты и расстрелянный деникинцами. Он напоминает нам образы крестьян - борцов за установление советской власти в деревне, знакомые по многим произведениям ранней советской прозы; у него можно найти много общего с героями "Партизанских повестей" Вс. Иванова, повести Л. Сейфуллиной "Перегной".
Критики, не желавшие видеть в Есенине советского поэта, стремившиеся отлучить его от революции, нередко утверждали, будто в тех произведениях, в которых Есенин открыто декларирует свою связь с советской эпохой, он теряет свое основное поэтическое качество - лиризм. С подобной точкой зрения можно встретиться до сегодняшнего времени.
Поэма "Анна Онегина" - лучшее и самое убедительное опровержение этих глубоко ошибочных суждений.
В поэме несомненны черты эпического повествования. Мы чувствуем в ней дыхание переломной эпохи в жизни русского народа, видим народ, разбуженный революцией, те великие перемены, которые она внесла в историю страны. И все же эту поэму трудно просто назвать эпосом, настолько она лирична. Ведь и название поэмы выражает не эпическую, а лирическую ее суть. Сам Есенин называл это произведение "очень хорошей" "лироэпической" поэмой (т. V, стр. 196).
"Лироэпическая" манера многих поэтов хорошо известна советской литературе 20-х годов. Каждый из них по-своему разрабатывал эту форму, придавая ей свои очертания. Так, свой индивидуальный почерк имеет замечательная поэма Маяковского "Хорошо!", почти целиком совпадающая по историческому отрезку времени с поэмой "Анна Снегина". В поэме "Хорошо!" Маяковский нашел такое внутреннее соотношение в "лироэпической" композиции, при котором эпическое повествование, составляющее основу всей поэмы, целиком содержит в себе лирическую тему. Это отвечало всему духу поэзии пламенного певца революции.
По-иному строится лироэпическая поэма Есенина. В ней Эпическая и лирическая темы развиваются рядом. Расстояние между ними незначительно, но они лишь временами приходят в непосредственное соприкосновение. Это происходит тогда, когда мы наблюдаем самого поэта в гуще общественной жизни, как например, в его разговоре с крестьянами на сходке. Но подобных сцен сравнительно мало в поэме.
Эпические события в поэме Есенина - это, скорее, тот Яхизненный фон, на котором раскрывается лирическая тема. Эти события отбрасывают свой романтический свет, и не будь их - лирическая тема стала бы тусклой и невыразительной. И все же не они являются сюжетной основой поэмы. Ее сюжет - лирический: история любви.
Уже в первой главе поэмы мы встречаемся со строками, ничем не отличимыми от лирических стихотворений поэта:
Когда-то у той вон калитки Мне было шестнадцать лет, И девушка в белой накидке Сказала мне ласково: "Нет". Далекие, милые были. Тот образ во мне не угас... Мы все в эти годы любили, Но мало любили нас.
Все более нарастая, лирическая тема получает преимущественное положение в поэме, и ее поэтическое выражение все более окрашивается в тона типично есенинской лирики.
Теперь я отчетливо помню Тех дней роковое кольцо. Но было совсем не легко мне Увидеть ее лицо.
Лиризм поэмы подчеркивается и ее кольцевой композицией, характерной для подавляющего большинства стихотворений поэта. Вся поэма заканчивается почти буквальным повторением тех строф, которые открывали ее лирическую тему:
Иду я разросшимся садом, Лицо задевает сирень. Так мил моим вспыхнувшим взглядам Погорбившийся плетень. Когда-то у той вон калитки Мне было шестнадцать лет. И девушка в белой накидке Сказала мне ласково: "Нет". Далекие, милые были... Тот образ во мне не угас, Мы все в эти годы любили, Но, значит, Любили и нас.
В поэме "Анна Снегина" Есенин не только полностью сохранил, но и намного углубил свое лирическое дарование: в ней уже нет той изолированности от общественной жизни, которая прежде в известной мере была присуща лирике Есенина. Во всяком случае теперь это была уже не та любовная лирика, которую Маяковский определял эпитетом "любовно-водочная". Поэма "Анна Снегина" дает развитие лирической темы в созвучии с общественными думами и чувствами автора, и это было движением в направлении той поэзии, сущность которой так глубоко и естественно выразил Маяковский словами:
В поцелуе рук ли,
губ ли,
В дрожи тела
близких мне
Красный
цвет
моих республик
Тоже
должен
пламенеть.
Эти слова выражают одну из существенных сторон новой, социалистической лирики. Не замечать зарождения ее принципов в поэзии Есенина - значит отворачиваться от того, что обещало выход его творчества на магистральные пути советской поэзии.
Хорошо улавливая противоречивость поэзии Есенина, Д. Фурманов в то же время отмечал: "Более позднее: Годы молодые, Русь советская, На родине, Персидские мотивы, Анна Снегина - идеологически и художественно крепко"*.
* ("Вопросы литературы", 1957, № 5, стр. 206.)
При использовании материалов обязательна установка активной ссылки:
http://s-a-esenin.ru/ "Сергей Александрович Есенин"