2
Есенин писал: "В стихах моих читатель главным образом должен обращать внимание на лирическое чувствование и ту образность, которая указала пути многим поэтам и беллетристам".
Лирика - самая сильная сторона есенинского дарования.
Славу Есенину принесли не поэмы, а его лирические стихотворения. Даже в лучшей из его поэм, "Анне Снегиной", лирик одержал верх над эпиком.
Нельзя сужать понимание лирики Есенина. К ней целиком относятся те стихотворения, о которых речь шла выше и в которых отчетливо видна социальная, политическая подоснова. Стихи о городе и деревне, о Ленине, о Советской Руси, его "Кантата", "Стансы" - все эти произведения относятся к лирике Есенина. В них видно обнаженное "я" поэта, его глубоко личные чувства, мысли, переживания, подлинная эмоциональная глубина и взволнованность. Этого рода лирика занимает в творчестве Есенина очень большое и важное место.
Те, кто склонен был недооценивать или не замечать политическую лирику Есенина, сосредоточивали все внимание только на любовной теме в его поэзии. Однако видеть в Есенине-лирике только автора стихотворений на любовно-интимные темы - значит обеднять его поэтический облик. Любовная лирика Есенина не является основной темой его творчества, более того, она находится в прямой зависимости от тех же чувств и мыслей, которые вкладывал поэт в свою политическую лирику. Сам Есенин говорил: "Обратите внимание, что у меня почти совсем нет любовных мотивов... Моя лирика жива одной большой любовью, любовью к Родине. Чувство Родины - основное в моем творчестве"*.
* (И. Розанов. Есенин о себе и о других, стр. 13. "Хочешь добрый совет получить? Ищи родину! Найдешь - пан! Не найдешь - все псу под хвост пойдет! Нет поэта без родины",- вспоминает слова Есенина В. Эрлих. Вольф Эрлих. Право на песнь. Л., изд. писателей в Ленинграде, 1930, стр. 13.)
Вплоть до сегодняшнего дня бытует мнение, что любовная лирика Есенина изолирована от эпохи, лишена каких-либо примет времени, что в ней нет связи с общественной биографией поэта, а есть связь лишь с фактами узколичными. С этой точки зрения Есенин представляется целиком погруженным в себя "чистым лириком", которого не коснулось время и не заинтересовала эпоха. Это довольно живучее заблуждение. И ему особенно охотно следуют те, кто хочет остаться в стороне от современности. Но таким Есенин не был.
Его любовная лирика никогда не была оторвана от общих настроений и размышлений, владевших поэтом, она всегда была обусловлена его общественными взглядами, которые властно накладывали свой отпечаток на его стихи самого интимного содержания.
Уже упоминался цикл стихов Есенина 1921-1922 гг. "Москва кабацкая". Он отмечен печатью мучительного внутреннего состояния автора, переживавшего тогда тяжелый духовный кризис, который был следствием раздвоенности поэта, еще не сумевшего понять характер и содержание новой эпохи. Эта растерянность, подавленное состояние, пессимистические мысли накладывали тогда трагический отпечаток на любовную лирику поэта. Вот характерные строки одного из стихотворений этого цикла:
Пой же, пой! На проклятой гитаре Пальцы пляшут мои в полукруг. Захлебнуться бы в этом угаре, Мой последний, единственный друг. Не гляди на ее запястья И с плечей ее льющийся шелк. Я искал в этой женщине счастье, А нечаянно гибель нашел. Я не знал, что любовь - зараза, Я не знал, что любовь - чума. Подошла и прищуренным глазом Хулигана с ума свела. Пой, мой друг. Навевай мне снова Нашу прежнюю буйную рань. Пусть целует она другого Молодая красивая дрянь...
К началу 1923 года становится заметным стремление Есенина выйти из того кризисного состояния, в котором он оказался. Постепенно он обретает все более твердую почву, глубже осознает советскую действительность, начинает себя чувствовать не приемным, а родным сыном Советской России. Это в сильнейшей степени отразилось не только в политической, но и в любовной лирике поэта.
Именно к 1923 году относятся его стихи, в которых он впервые пишет о настоящей, глубокой любви, чистой, светлой и подлинно человеческой:
Заметался пожар голубой, Позабылись родимые дали. В первый раз я запел про любовь, В первый раз отрекаюсь скандалить. Был я весь - как запущенный сад, Был на женщин и зелие падкий, Разонравилось пить и плясать И терять свою жизнь без оглядки. . . . . . . . . . Я б навеки забыл кабаки И стихи бы писать забросил, Только б тонкой касаться руки И волос твоих цветом в осень.
Нельзя не обратить внимания на строку: "В первый раз я запел про любовь". Ведь о любви Есенин писал и в "Москве кабацкой". Значит, сам поэт не признавал настоящей любовь, о которой он писал в том мрачном цикле стихотворений. В отличие от стихов того периода Есенин создает целый цикл лирических произведений, в которых бесконечно привлекает светлая радость чувства любви, ее чистота, человеческое тепло.
Что желать под житейскою ношею, Проклиная удел свой и дом? Я хотел бы теперь хорошую Видеть девушку под окном. Чтоб с глазами она васильковыми Только мне - Не кому-нибудь - И словами и чувствами новыми Успокоила сердце и грудь,-
пишет Есенин в стихотворении "Листья падают, листья падают...", и мы видим разительное отличие этого стихотворения от тех, которые поэт еще не так давно создавал в настроении упадка, безразличия и отчаяния, в которых он называл любовь "чумой" и "заразой".
Новые стихи, рожденные новым настроением, поэт сам подчеркнуто отделяет от прежних. В стихотворении "Пускай ты выпита другим..." (1923) он пишет:
Я сердцем никогда не лгу, И потому на голос чванства Бестрепетно сказать могу, Что я прощаюсь с хулиганством. Пора расстаться с озорной , И непокорною отвагой. Уж сердце напилось иной, Кровь отрезвляющею брагой. . . . . . . . . Теперь со многим я мирюсь Без принужденья, без утраты. Иною кажется мне Русь, Иными - кладбища и хаты.
Это один из многих примеров того, как в любовной лирике Есенина неизменно отражались и его гражданские настроения.
В эту пору (1923-1925) в его произведениях появляется один настойчивый мотив, к которому оп неоднократно возвращается: поэт предупреждает себя и других от поспешных выводов о характере своего чувства, он более строго судит о настоящей любви, которую не следует смешивать со случайными порывами:
Этот пыл не называй судьбою, Легкодумна вспыльчивая связь,- Как случайно встретился с тобою, Улыбнусь, спокойно разойдясь. Да и ты пойдешь своей дорогой Распылять безрадостные дни, Только нецелованных не трогай, Только не горевших не мани.
Говоря о случайных встречах, которые не приносят подлинного счастья и радости, поэт подчеркивает значимость истинной чистой любви:
Не тебя я люблю, дорогая, Ты лишь отзвук, лишь только тень. Мне в лице твоем снится другая, У которой глаза - голубень. Пусть она и не выглядит кроткой И, пожалуй, на вид холодна, Но она величавой походкой Всколыхнула мне душу до дна. Вот такую едва ль отуманишь, И не хочешь пойти, да пойдешь, Ну, а ты даже в сердце не вранишь Напоенную ласкою ложь.
Противопоставляя настоящую любовь легкодумным случайным встречам, Есенин говорит о той страшной опустошенности сердца, которая с годами наступает у человека, без оглядки тратившего свои чувства. Как возмездие является к нему невозможность вернуть утраченное, познать любовь во всей ее глубине и всеохватывающей силе:
Мне грустно на тебя смотреть, Какая боль, какая жалость! Знать, только ивовая медь Нам в сентябре с тобой осталась. Чужие губы разнесли Твое тепло и трепет тела. Как будто дождик моросит С души, немного омертвелой. Ну что ж! Я не боюсь его. Иная радость мне открылась. Ведь не осталось ничего, Как только желтый тлен и сырость. Ведь и себя я не сберег Для тихой жизни, для улыбок. Так мало пройдено дорог, Так много сделано ошибок. Смешная жизнь, смешной разлад, Так было и так будет после. Как кладбище, усеян сад В берез изглоданные кости. Вот также отцветем и мы И отшумим, как гости сада... Коль нет цветов среди зимы, Так и грустить о них не надо.
Но Есенин не остановился на мотивах утраченной молодости и скорбных сожалений о прошлом. По мере того как наступало духовное возрождение порта, его лирика приобретала иное звучание, оптимистическую окраску.
Самое яркое свидетельство новых, более глубоких, светлых чувств и мыслей порта - цикл стихотворений "Персидские мотивы" (1924-1925), в основе которого лежит тема любви.
Эти стихи были написаны Есениным во время пребывания в Баку, где он всегда хорошо себя чувствовал и много писал. Вообще неоднократные поездки Есенина на Кавказ весьма благотворно отражались на его творчестве. Здесь он оказывался хотя бы на время оторванным от нездоровой среды.
Улеглась моя былая рана - Пьяный бред не гложет сердце мне. Синими цветами Тегерана Я лечу их нынче в чайхане,-
этими словами открываются "Персидские мотивы".
Стихи этого цикла могут навести на мысль, что они были написаны поэтом во время его пребывания в Персии. Действительно, Есенин собирался посетить рту страну. В 1924-1925 гг. он сообщал в письмах к Г. Бениславской: "Мне 1000 р. нужно будет на предмет поездки в Персию или Константинополь"; "Сижу в Тифлисе. Дожидаюсь денег из Баку и поеду в Тегеран. Первая попытка переехать через Тавриз не удалась"; "Несколько времени поживу в Тегеране, а потом поеду в Батум или Баку". Есенин так объяснял, почему его тянет на Восток: "Поймите и Вы, что я еду учиться. Я хочу проехать даже в Шираз и думаю, проеду обязательно. Там ведь родились все лучшие персидские лирики. И недаром мусульмане говорят: если он не поет, значит, он не из Шушу, если он не пишет, значит, он не из Шираза" (т. V, стр. 196, 180, 182, 204-205).
Есенин так и не побывал в Персии. В телеграмме, отправленной из Тифлиса в 1925 году, он сообщал: "Персия прогорела"*. Но он совершал довольно длительные поездки на Кавказ. Здесь он познакомился с творчеством крупнейших поэтов Востока - Фирдоуси (934-1020), Омара Хайяма (1040-1123), Саади (1184-1291). Есенин неоднократно упоминает их имена в "Персидских мотивах". Лирика этих поэтов всегда содержит философские мысли. Она пронизана чувством любви к жизни. Для нее характерно оптимистическое восприятие мира. Излюбленная тема этих прославленных лириков - тема любви, которая всегда связана с полнокровным ощущением жизни. В их стихах чувство любви согрето чувством дружбы к женщине, это любовь без роковых страстей, испепеляющих душу, она всегда светлое и естественное чувство, ничем не изуродованное проявление человеческой натуры.
* (См.: Николай Вержбицкий. Встречи с Есениным. Тбилиси, "Заря Востока", 1961, стр. 86.)
А. Жаворонковым высказана гипотеза, что "С. Есенин побывал в Персии и притом не один раз, а дважды в разное время". (Ученые записки Новгородского пед. ин-та, 1957, т. 2, историко-филологический факультет, вып. 2, стр. 177). Однако для подтверждения этого пока нет достаточно убедительного материала.
Сергей Есенин. 20-е годы
Сергей Есенин с матерью. 1925 г.
Вспомним одно из характернейших стихотворений Есенина из цикла "Персидские мотивы":
Я спросил сегодня у менялы, Что дает за полтумана по рублю: Как сказать мне для прекрасной Лалы По-персидски нежное "люблю"? Я спросил сегодня у менялы Легче ветра, тише Ванских струй, Как назвать мне для прекрасной Лалы Слово ласковое "поцелуй"? И еще спросил я у менялы, В сердце робость глубже притая, Как сказать мне для прекрасной Лалы, Как сказать ей, что она "моя"? И ответил мне меняла кратко: О любви в словах не говорят, О любви вздыхают лишь украдкой, Да глаза как яхонты горят. Поцелуй названья не имеет, Поцелуй не надпись на гробах. Красной розой поцелуи веют, Лепестками тая на губах. От любви не требуют поруки, С нею знают радость и беду. "Ты - моя" сказать лишь могут руки, Что срывали черную чадру.
В "Персидских мотивах" нет и следа натуралистических деталей, которые во многом снижали художественную ценность цикла "Москва кабацкая". Теперь в лирике Есенина любовь это не "чувственная дрожь", не "вспыльчивая связь". Поэтизация чувства любви, этот неотъемлемый признак классической поэзии,- вот что является наиболее характерной особенностью "Персидских мотивов". Оттого так чисты и прозрачны эти стихи, так светлы в них чувства и краски. "Сиреневые ночи", "месяца желтая прелесть", море, "полыхающее голубым огнем", "воздух прозрачный и синий", "ветер благоуханный" "розы, как светильники, горят" - таков в стихах пейзаж, оттеняющий их содержание. И в этих стихах живет не только буйное "половодье чувств", но и радостные мысли, неотделимые от этих чувств:
Руки милой - пара лебедей - В золоте волос моих ныряют. Все на этом свете из людей Песнь любви поют и повторяют. Пел и я когда-то далеко И теперь пою про то же снова, Потому и дышит глубоко Нежностью пропитанное слово. Если душу вы любить до дна, Сердце станет глыбой золотою, Только тегеранская луна Не согреет песни теплотою. Я не знаю, как мне жизнь прожить - Догорать ли в ласках милой Шаги, Иль под старость трепетно тужить О прошедшей песенной отваге? У всего своя походка есть: Что приятно уху, что - для глаза. Если перс слагает плохо песнь, Значит он вовек не из Шираза. Про меня же и за эти песни Говорите так среди людей: Он бы пел нежнее и чудесней, Да сгубила пара лебедей.
Как в этом произведении, так и в других стихах "Персидских мотивов" можно заметить, что Есенина интересовал не восточный орнамент сам по себе, а чувства, мысли и настроения восточной поэзии. Поэтому в "Персидских мотивах" нет навязчивой перегрузки экзотическими приметами Востока. Поэт называет восточные города (Шираз, Хоросан, Тегеран, Багдад) и имена (Шахразада, Лала, Шаганэ), упоминает бытовые детали (чадра, чайхана), рисует восточный пейзаж. Все это придает стихам характерный колорит. Но главное не в этом. Поэт не пошел по легкому пути воспроизведения внешних примет древнего Востока, он стремился вникнуть в сущность восточной поэзии, по-своему писать по ее мотивам.
С этим связана еще одна особенность "Персидских мотивов": они обращены не к прошлому, а к настоящему, это взгляд современника на Восток; меньше всего поэта интересует давно прошедшее:
Далеко-далече там Багдад, Где жила и пела Шахразада. Но теперь ей ничего не надо. Отзвенел давно звеневший сад. Призраки далекие земли Поросли кладбищенской травою. Ты же, путник, мертвым не внемли, Не склоняйся к плитам головою. . . . . . . . . . . Жить так жить, любить так уж влюбляться. В лунном золоте целуйся и гуляй. Если ж хочешь мертвым поклоняться, То живых тем сном не отравляй.
Тем не менее, в "Персидских мотивах" изображен не реальный, а лишь воображаемый поэтом Восток. Есенин го как бы конструирует из своих впечатлений о Советском Востоке (Грузия, Азербайджан) и представлений о древнем Востоке, почерпнутых из стихов Хайяма, Саади, Фирдоуси. Этот условный Восток обозначен как Персия, которая неоднократно упоминается в стихах ("Персия! тебя ли поки-аю?"). Сам поэт не скрывает этой условности. Он пишет: И хотя я не был на Босфоре - я тебе придумаю о нем". Но в это условное описание временами врывается острая злободневная тема, идущая от реальной жизни:
Мне не нравится, что персияне Держат женщин и дев под чадрой. Дорогая, с чадрой не дружись, Заучи эту заповедь вкратце, Ведь и так коротка наша жизнь, Мало счастьем дано любоваться. Заучи эту заповедь вкратце.
"Персидские мотивы" - это дружеская встреча поэта с Востоком. Он проявляет живой интерес к его людям, обычаям, поэзии, ко всему новому и незнакомому для него. Поэт предполагает и обратный интерес, он охотно рассказывает о России. Во всем цикле преобладает атмосфера сердечной дружбы с людьми Востока:
Шаганэ ты моя, Шаганэ! Там на севере девушка тоже, На тебя она страшно похожа, Может, думает обо мне... Шаганэ ты моя, Шаганэ.
Интересно отметить, что Шаганэ - реальное лицо. Это ахалцихская армянка, жившая в Батуми - Шаганэ Нерсе-совна Тертерян (по мужу - Тальян). Есенин встретился с ней в Батуми, между ними завязалась дружба. Поэт читал стихи своей новой знакомой, рассказывал ей о родном селе, о матери, о сестрах, о своей жизни. Расставаясь с нею, он подарил ей свой сборник стихов с надписью: "Дорогая моя Шаганэ, Вы приятны и милы мне"*.
* (См.: П. Данилов. Новое о Есенине. "Жовтень", 1960, 1 октября. Автор рассказывает о своей встрече с Шаганэ Тальян в 1960 году.)
В "Персидских мотивах" сильно звучит и русская тема. Даже тогда, когда поэт любуется Востоком, ему приходят на память картины родного края:
Отчего луна так светит тускло На сады и стены Хоросана? Словно я хожу равниной русской Под шуршащим пологом тумана.
И говоря о Босфоре, беседуя с персиянкой, он невольно вспоминает о родной стороне:
У меня в душе звенит тальянка, При луне собачий слышу лай. Разве ты не хочешь, персиянка, Увидать далекий синий край?
И каждый раз, возвращаясь с Востока, Есенин с новой силой переживал свою неиссякаемую любовь к родине:
Спит ковыль. Равнина дорогая И свинцовой свежести полынь. Никакая родина другая Не вольет мне в грудь мою теплынь. Знать, у всех у нас такая участь, И, пожалуй, всякого спроси - Радуясь, свирепствуя и мучась, Хорошо живется на Руси. Свет луны, таинственный и длинный, Плачут вербы, шепчут тополя. Но никто под окрик журавлиный Не разлюбит отчие поля...
С темой родного края связан еще один, весьма значительный цикл лирических произведений Есенина - его стихи родным.
Семья для Есенина была неотделима от Родины. Вот почему у него так много стихов, адресованных родным. В этих произведениях поэт делится своими самыми сокровенными чувствами и думами. Обращение к родным часто было для Есенина прибежищем от той среды, которая мучительно действовала на него. Поэт неоднократно обращается к матери, которой пишет: "Ты одна мне помощь и отрада, Ты одна мне несказанный свет". Знаменитое "Письмо к матери" (1924) построено на резком противопоставлении сыновней любви поэта и презрения к окружающему его "чужому и хохочущему сброду". Задушевны и доверчивы беседы поэта с матерью. В "Ответе" он пишет:
Но время будет, Милая, родная! Она придет, желанная пора! Недаром мы Присели у орудий: Тот сел у пушки, Этот - у пера.
"Милая, добрая, старая, нежная",- с такими словами, полными глубокой любви, обращался поэт к матери.
Неоднократно поэт адресуется и к деду (он, например, ведет с ним спор о преимуществе паровоза перед конем). Много стихов посвящено сестре Шуре. "Я красивых таких не видел",- писал о ней Есенин. "Ты запой мне ту песню, что прежде Напевала нам старая мать",- просит он ее, и под эту песню вспоминает родной дом. Семья и Родина - одно нераздельное целое для поэта. Поэтому он пишет сестре:
Потому и навеки, не скрою, Что любить не отдельно, не врозь - Нам одною любовью с тобою Эту родину привелось.
Есть еще одна группа лирических стихотворений Есенина. Такие стихи принято называть философской лирикой. В условном обозначении это приложимо и к целому ряду стихотворений Есенина, которые впрочем, точнее было бы назвать лирикой житейских раздумий. Большинство этих стихов написано в 1925 году - в последний год жизни поэта.
В этом году Есенину исполнялось тридцать лет. Он считал этот возраст значительным для лирического поэта, находил его критическим для себя, переломным:
Видно, так заведено навеки - К тридцати годам перебесясь, Все сильней, прожженные калеки, С жизнью мы удерживаем связь. Милая, мне скоро стукнет тридцать, И земля милей мне с каждым днем. Оттого и сердцу стало сниться, Что горю я розовым огнем.
Именно в 1925 году он пишет стихотворение "Мой путь", в котором как бы подводит итоги прожитому:
Ну что же? Молодость прошла! Пора приняться мне За дело, Чтоб озорливая душа Уже по-зрелому запела.
В эту пору Есенин много размышляет над жизнью. Он критически оценивает свое прошлое, учитывает опыт прожитого, задумывается над будущим. В есенинской лирике появляются новые мотивы, которые мы и называем философскими. Вот одно, весьма характерное стихотворение этого рода:
Свищет ветер, серебряный ветер, В шелковом шелесте снежного шума. В первый раз я в себе заметил - Так я еще никогда не думал. Пусть на окошках гнилая сырость, Я не жалею, и я не печален. Мне все равно эта жизнь полюбилась, Так полюбилась, как будто вначале. Взглянет ли женщина с тихой улыбкой - Я уж взволнован. Какие плечи! Тройка ль проскачет дорогой зыбкой - Я уже в ней и скачу далече. О, мое счастье и все удачи, Счастье людское землей любимо. Тот, кто хоть раз на земле заплачет, Значит, удача промчалась мимо. Жить нужно легче, жить нужно проще, Все принимая, что есть на свете. Вот почему, обалдев, над рощей, Свищет ветер, серебряный ветер.
И в философской лирике поэт не замыкается в собственном "я". Он думает о себе в связи с теми переменами, которые произошли в стране, в связи с самым значительным явлением эпохи - Октябрьской революцией:
Несказанное, синее, нежное, Тих мой край после бурь, после гроз, И душа моя, поле безбрежное, Дышит запахом меда и роз. Я утих. Годы сделали дело, Но того, что прошло, не кляну. Словно тройка коней оголтелая Прокатилась во всю страну. Напылили кругом. Накопытили. И пропали под дьявольский свист, А теперь вот в лесной обители Даже слышно, как падает лист. Колокольчик ли? Дальнее эхо ли? Все спокойно впивает грудь. Стой, душа, мы с тобой проехали Через бурный положенный путь. Разберемся во всем, что видели, Что случилось, что сталось в стране, И простим, где нас горько обидели По чужой и по нашей вине...
Как в этих, так и в других стихах подобного рода мы встречаем зрелые мысли поэта о жизни и видим, как он по-новому дорожит ею, приветствует ее.
Поэт был прав, сказав: "Моя лирика жива одной большой любовью, любовью к родине. Чувство родины основное в моем творчестве". Это чувство связывает воедино все лирические произведения Есенина: стихи с отчетливо выраженной общественно-политической тематикой, любовную лирику и стихи о природе, лирический цикл произведений, обращенных к сестре и матери, лирику философских раздумий. В этом заключалась своеобразная цельность поэта, несмотря на те внутренние противоречия, которые не покидали его до конца жизни.
Именно чувство Родины отразилось в таких, например, словах поэта, приводимых Вс. рождественским: "Россия! - произнес он протяжно и грустно.- Россия! - какое хорошее слово... И "роса" и "сила", и синее что-то"*.
* ("Звезда", 1946, № 1, стр. 106.)
Любовь к Родине нашла выражение не только в содержании произведений Есенина, но и в самой их художественной форме. Это прежде всего обнаруживается в глубокой внутренней связи его поэзии с народным устно-поэтическим творчеством.
Уже довольно давно вопрос о связи поэзии Есенина с народным творчеством стал предметом специальных исследований. В них встречаются интересные и верные частные наблюдения, чего, к сожалению, нельзя сказать относительно общих выводов и заключений*.
* (См.: Н. Кравцов. Есенин и народное творчество. В кн.: "Художественный фольклор". М., изд. Государственной академии художественных наук, 1929, вып. IV-V, стр. 193-203; Б. Нейман. Источники эйдологии Есенина. Там же, стр. 204-217.)
Так, Н. Кравцов считает, что интерес Есенина к народному творчеству целиком определяется его связью с имажинистами, а по мнению Б. Неймана, поэт якобы черпал образцы народного творчества исключительно из книжных источников. Такая трактовка вопроса является чрезвычайно узкой и до некоторой степени формалистической. Ведь уже в "Ключах Марии" видно серьезное расхождение Есенина с имажинистами в подходе к образотворчеству: поэт искал его основу в народном творчестве, тогда как имажинисты ограничивались одними формалистическими экспериментами. Столь же несостоятельно утверждение о том, что влияние народного творчества на поэтическую манеру Есенина шло только от книжных источников. Весьма возможно, что поэт учитывал их, но несомненно и другое: сам он неоднократно указывал, что уже с детских лет находился в живой атмосфере устного народного творчества. Самое же главное заключается в том, что стилевые признаки поэзии Есенина целиком обусловлены содержанием его творчества, которое не может быть сведено к "имажинистским" или "книжным" источникам.
Есенин говорил о восприятии им действительности "с крестьянским уклоном". Тот же самый "крестьянский уклон" во многом определял и средства ее художественного изображения.
Прежде всего необходимо отметить, что характер связи есенинской поэзии с народным творчеством менялся на протяжении всего творческого пути поэта. Эта связь претерпевала существенные изменения, становилась все более глубокой и оригинальной.
Еще в дореволюционном творчестве Есенина заметны Элементы стиха, характерные для народного творчества. Таковы, например, постоянные эпитеты ("темна ноченька", "кудри русые", "лиходейная разлука" и т. п.), краткие прилагательные ("алы зори", "белы снега", "горючи слезы", "сине море", "буйны головы"), зачины ("Сторона ль моя, сторонка", "Гой ты, Русь моя родная), частушечные ритмы ("Хороша была Танюша, краше не было в селе..."), подражания ("Песнь о Евпатии Коловрате"). Все это было лишь первым обращением поэта к народному творчеству, во многом оно оставалось чисто внешним. Молодой поэт еще не в состоянии был творчески воспринять его богатства.
Вскоре после Октябрьской революции, когда Есенин задумывал и писал "Ключи Марии", он попытался более глубоко и органически воспринять художественные особенности устного народного творчества. В наибольшей степени это отразилось в метафорическом строе его стиха, в его подчеркнутом внимании к разработке образа да основе народного образотворчества. Так, например, в рту пору у него встречается образ "месяц - пастух", который восходит к народной загадке: "Поле не мерено, овцы не считаны, пастух рогат" (небо, звезды, месяц). Известна и такая народная загадка: "Над бабиной избушкой висит хлеба краюшка. Собаки лают, а достать не могут". Есенин извлекает из нее собственный поэтический смысл, у него появляется целый ряд образов, берущих начало из этой загадки: "Ковригой хлебною над сводом надломлена твоя луна"; "Выплывает луна, ее не слопали собаки"; "Луну, наверно, собаки съели. Ее давно на небе не видать". Бесспорно, что в основе строк Есенина "Коромыслом серп двурогий Плавно по небу скользит" лежит народное сравпение месяца с коромыслом. "Гори звезда моя, не падай",- пишет поэт, и мы чувствуем здесь отголосок былого народного поверья, говорящего о том, что при рождении человека на небе загорается новая звезда, которая падает в момент его смерти.
Так постепенно углублялась связь поэзии Есенина с Народной поэтикой. Однако некоторые заимствования иногда осложняли и отяжеляли образную систему поэта, делали ее не всегда доходчивой. Действительно, представим себе неискушенного читателя, встречающегося со строчкой: "Хорошо бы, на стог улыбаясь, Мордой месяца сено жевать". Читатель будет немало озадачен такой загадкой (месяц жует сено!). Есенин в данном случае исходит из народного сравнения месяца с конем. Но образ как бы отделился от источника, чрезмерно осложнился, получилась некоторая нарочитость в использовании народного творчества, которую можно объяснить близостью Есенина в это время к имажинистам. К подлинно народной образности примешивается имажинистское "образотворчество", всегда рассчитанное на то, чтобы поразить читателя своей неожиданностью. В поэзии Есенина первых лет революции имажинизм иногда приводил к тому, что народность источника подавлялась вычурностью поэтической структуры, поскольку образ становился самоцелью. Так, например, метафора "Над тучами, как корова, Хвост задрала заря" действительно ошеломляла. Гораздо ярче и выпуклее было такое сравнение, очищенное от имажинистских влияний: "Заря над полем - как красный тын".
Но ни прямые заимствования из русского фольклора, ни осложненные переработки народной образной системы в духе имажинистского "образотворчества" не дают истинной картины связи ранней поэзии Есенина с народным творчеством. Это были лишь первые опыты освоения фольклорных богатств.
Для того чтобы составить верное представление о воздействии народного творчества на поэзию Есенина, необходимо обратиться к его произведениям 20-х годов, в которых с наибольшей полнотой и силой раскрывается его поэтический облик. Произведения этого периода наполняются конкретно-историческим содержанием эпохи. В связи с этим Есенин отказывается от поверхностной стилизации, творчески осмысляет художественные богатства фольклора, придает им своеобразный поэтический характер.
Как поэт-лирик, Есенин особенно близок своей поэтической системой к тем элементам устного поэтического творчества, которые связаны с лирической поэзией.
И здесь главным образом следует говорить о том принципе психологического параллелизма, который пронизывает все русское народное творчество и встречается еще в таком древнейшем памятнике, как "Слово о полку Игореве".
Характерной особенностью русского фольклора является то, что в нем почти не встречаются самостоятельные описания природы, она соотнесена с мыслями и чувствами человека, разделяет с ним радость и горе, сочувствует ему, остерегает его, вселяет в него надежду, плачет над его несбывшимися мечтами.
Эта исторически сложившаяся особенность русской народной поэзии лежит в основе всей лирики Есенина. И, пожалуй, нельзя признать правомерным обособление в его творчестве так называемой "пейзажной" лирики. Как можно обособлять то, что является основой всей его лирической поэзии? И недостаточно характеризовать главную особенность лирики Есенина как психологический параллелизм. Положив его в основу своей поэтики, Есенин творчески развил этот принцип, придал ему собственную окраску.
Есенин постоянно обращается к русской природе в тех случаях, когда высказывает самые сокровенные мысли о себе, о своем месте в жизни, о своем прошлом, настоящем и будущем.
Нередко в стихах Есенина природа настолько сливается с человеком, что как бы оказывается выражением каких-то человеческих чувств, а человек, в свою очередь, предстает как частица природы:
Я покинул родимый дом, Голубую оставил Русь. В три звезды березняк над прудом Теплит матери старой грусть. Золотою лягушкой луна Распласталась на тихой воде. Словно яблонный цвет, седина У отца пролилась в бороде. Я не скоро, не скоро вернусь! Долго петь и звенеть пурге. Стережет голубую Русь Старый клен на одной ноге. И я знаю, есть радость в нем Тем, кто листьев целует дождь. Оттого, что тот старый клен Головой на меня похож.
Через семь лет Есенин возвращается к образу клена. Но теперь поэтом владеет не радость, а горькое чувство утраченной молодости, ощущение увядания. Яркий летний пейзаж сменяется картиной ледяной зимы:
Клен ты мой опавший, клен заледенелый, Что стоишь, нагнувшись, под метелью белой? Или что увидел? Или что услышал? Словно за деревню погулять ты вышел. И, как пьяный сторож, выйдя на дорогу, Утонул в сугробе, приморозил ногу. Ах, и сам я нынче чтой-то стал нестойкий, Не дойду до дома с дружеской попойки. Там вон встретил вербу, там сосну приметил, Распевал им песни под метель о лете. Сам себе казался я таким же кленом, Только не опавшим, а вовсю зеленым...
Как видим, и здесь "пейзаж" дан не сам по себе, он Великом соответствует внутреннему настроению поэта. Клен как бы живет теми же чувствами, что и автор.
Пейзаж у Есенина это не просто иллюстрация чувств, которые им владеют. Природа для поэта - это тот друг, чье настроение совпадает с его собственным. Так, например, прошлое, настоящее, грустные думы о будущем - все это сливается в единую картину осени:
Отговорила роща золотая Березовым, веселым языком, И журавли, печально пролетая, Уж не жалеют больше ни о ком. Кого жалеть? Ведь каждый в мире странник-" Пройдет, зайдет, и вновь оставит дом, О всех ушедших грезит конопляник С широким месяцем над голубым прудом. Стою один среди равнины голой, А журавлей относит ветер вдаль, Я полон дум о юности веселой, Но ничего в прошедшем мне не жаль. Не жаль мне лет, растраченных напрасно, Не жаль души сиреневую цветь. В саду горит костер рябины красной, Но никого не может он согреть. Не обгорят рябиновые кисти, От желтизны не пропадет трава. Как дерево роняет тихо листья, Так я роняю грустные слова. И если время, ветром разметая, Сгребет их все в один ненужный ком.., Скажите так... что роща золотая Отговорила милым языком.
"На душе лимонный свет заката И сирени шелест голубой",- писал Есенин в минуту тихого успокоения. "Языком залижет непогода Прожитой мой путь",- говорил он в час горьких раздумий. Выражение глубоких человеческих чувств через картины природы - самая характерная особенность есенинской лирики. И даже тогда, когда поэт, живя в каменном городе, непосредственно не наблюдает природу, не видит родного пейзажа, все же именно картины природы целиком выражают его внутреннее состояние:
Низкий дом с голубыми ставнями Не забыть мне тебя никогда,- Слишком были такими недавними Отзвучавшие в сумрак года. До сегодня еще мне спится Наше поле, луга и лес, Принакрытые сереньким ситцем Этих северных бедных небес. Восхищаться уж я не умею И пропасть не хотел бы в глуши, Но, наверно, навеки имею Нежность грустную русской души. Полюбил я седых журавлей С их курлыканьем в тощие дали, Потому что в просторах полей Они сытых хлебов не видали. Только видели березь да цветь, Да ракитник, кривой и безлистный, Да разбойные слышали свисты, От которых легко умереть. Как бы я и хотел не любить, Все равно не могу научиться, И под этим дешевеньким ситцем Ты мила мне, родимая выть. Потому так и днями недавними Уж не юные веют года... Низкий дом с голубыми ставнями, Не забыть мне тебя никогда.
И когда поэт жил за рубежом, где ничто вокруг не напоминало привычного и родного, он оставался самим собой, на всю жизнь влюбленным в русскую природу. Вот, например, что он писал, живя в шумном и веселом Париже:
Не искал я ни славы, ни покоя, Я с тщетой этой славы знаком. А сейчас, как глаза закрою, Вижу только родительский дом. Вижу сад в голубых накрапах, Тихо август прилег ко плетню. Держат липы в зеленых лапах Птичий гомон и щебетню. . . . . . . . Ах, и я эти страны знаю - Сам немалый прошел там путь,- Только ближе к родимому краю Мне б хотелось теперь повернуть,
Есенин, как и Маяковский, тоже видел страны, "где инжир с айвой", "где воздух, как сладкий морс", но никогда в жизни он не променял бы на эти страны свою кровную привязанность к родным местам, какими бы бедными они ему иногда ни казались. Он писал в конце жизни:
Мелколесье. Степь и дали. Свет луны во все концы. Вот опять вдруг зарыдали Разливные бубенцы. Неприглядная дорога, Да любимая навек, По которой ездил много Всякий русский человек. Эх вы, сани! Что за сани! Звоны мерзлые осин. У меня отец - крестьянин, Ну, а я - крестьянский сын. Наплевать мне па известность И на то, что я поэт. Эту чахленькую местность Не видал я много лет. Тот, кто видел хоть однажды Этот край и эту гладь, Тот почти березке каждой Ножку рад поцеловать...
Однако картины русской природы далеко не всегда окрашены у Есенина в унылые тона. В его поэзии родной край предстает расцвеченным в яркие и разнообразные краски. Он видит "синь и полымя", "полей малиновую ширь", "алый свет зари", "зелень озер", "синий вечер", "золото травы", "голубеющую воду", на деревьях "огонь Зеленый", "синий май", "июнь голубой", "черемуховую вьюгу" весной, "багряную метель" осенью и т. д.
Изображение собственных переживаний через картины родной природы естественно приводило поэта к тому, что мы называем очеловечиванием природы. Этот прием издавна известен народному творчеству. Но и здесь Есенин пошел по пути оригинального развития этой поэтической особенности.
Если в народном творчестве, как правило, олицетворяются стихийные силы природы (вьюга злится, ветер гуляет, солнце улыбается и т. п.), то в поэзии Есенина мы находим дальнейшую конкретизацию этого поэтического приема: "Отговорила роща золотая Березовым веселым языком", "Спит черемуха в белой накидке", она "машет рукавом", "где-то на поляне клен танцует пьяный". Природа способна поступать, как человек. О деревьях перед окнами родной избы говорится:
Там теперь такая ж осень... Клен и липы в окна комнат, Ветки лапами забросив, Ищут тех, которых помнят.
Особенно часто возвращается поэт к образу, который олицетворяет собой русскую природу - образу березы. В народном творчестве часто встречается условно-символическое обозначение деревьев: дуб - долголетие, сосенка - прямота, осина - горе, береза - девичья чистота и т. п.
Есенин углубляет этот принцип. У него береза - "девушка", "невеста", она олицетворение всего чистого и красивого. Поэт говорит о ней так, как можно говорить только о человеке, наделяет ее конкретными человеческими приметами: "Зеленокосая, в юбченке белой стоит береза над прудом".
В некоторых стихах Есенина мы встречаемся даже с фактами "биографии", с "переживаниями" березы:
Зеленая прическа, Девическая грудь, О тонкая березка, Что загляделась в пруд? Что шепчет тебе ветер? О чем звенит песок? Иль хочешь в косы-ветви Ты лунный гребешок? Открой, открой мне тайну Твоих древесных дум, Я полюбил - печальный Твой предосенний шум. И мне в ответ березка: "О любопытный друг, Сегодня ночью звездной Здесь слезы лил пастух. Луна стелила тени, Сияли зеленя. За голые колени Он обнимал меня. И так, вздохнувши глубко, Сказал под звон ветвей: - Прощай, моя голубка, До новых журавлей".
Такой принцип изображения необычайно приближает природу к человеку. В этом одна из сильнейших сторон лирики Есенина - он влюбляет человека в природу.
В народном творчестве мы встречаемся и с обратным перенесением тех или иных явлений природы на человека. И этот признак весьма ощутим в поэзии Есенина и также приобретает своеобразное выражение.
"Все мы яблони и вишни голубого сада",- говорит Есенин о людях. Поэтому так естественно звучат в его стихах слова о том, что "любимая отцветет черемухой", что у его подруги "глаз осенняя усталость". Но особенно сильно этот поэтический прием звучит там, где поэт говорит о себе. "Ах, увял головы моей куст",- пишет он об утраченной молодости и вскоре снова возвращается к подобному сравнению: "головы моей желтый лист". "Был я весь, как запущенный сад",- сожалеет он о прошлом. Варьируя этот прием, он все более углубляет его, создает ряд образов, внутренне связанных между собой: "Я хотел бы стоять, как дерево, При дороге на одной ноге"; "Как дерево роняет тихо листья, Так я роняю грустные слова". И, наконец, даже не упоминая слова "дерево", он вызывает этот образ словами: "Скоро мне без листвы холодеть".
Так характерный для народного творчества психологический параллелизм в изображении природы получил в лирике Есенина своеобразное развитие, творческую самостоятельность и законченность.
В устной поэзии нашего народа издавна существует один из приемов усиления эмоциональности стиха - повторение. Эта черта в высшей степени присуща есенинскому творчеству.
"Уж ты, радость ты, моя радость, Ты куда же, радость, девалась?" - пел народ в своих песнях. И, как отклик на это, звучат слова Есенина: "Где ты, где моя тихая радость?", "Где ты, моя радость? Где ты, моя участь?".
"Ветры мои, ветры, вы, буйные ветры!" - слышится голос народного певца. И ему как бы вторит поэт: "Ветры, ветры, о, снежные ветры!", "Эх, ты, молодость, буйная молодость...", "Клен ты мой осенний, клен заледенелый...", "Русь моя, деревянная Русь...", "Мир таинственный, мир мой древний...". Этот прием повторения однородных слов и выражений делает стихи эмоционально насыщенными, певучими, способствует усилению лирического настроения.
Используя прием повтора, Есенин вывел его за рамки обращения человека к природе. Словесные повторы помогают поэту вести напряженный лирический монолог, придают взволнованность его речи. А Есенин всегда взволнован - в грусти, в радости ли. Он никогда не бывает равнодушным и бесстрастным.
Ах, постой. Я ее не ругаю. Ах, постой. Я ее не кляну,-
из двенадцати слов этого двустрочия не повторяются только два, но мы в первую очередь замечаем не само повторение слов, а то волнение, которым охвачен поэт.
Ах, Толя, Толя, ты ли, ты ли, В который миг, в который раз...-
казалось бы, здесь поэт просто повторяет одни и те же слова. Но такова природа есенинского стиха: повтор никогда не воспринимается в нем как простое повторение, а всегда как нагнетание настроения. Этому помогают вопросительные и восклицательные интонации. "Почему прослыл я шарлатаном? Почему прослыл я скандалистом?" - спрашивает поэт, и мы чувствуем его мучительное состояние. Соединяя повтор с восклицанием, поэт так же убедительно передает настроение, окрашенное в решительны© тона: "О верю, верю, счастье есть!", "Довольно скорбеть, довольно!" и т. п.
Принцип словесного повтора лег и в основу композиции подавляющего большинства лирических стихотворений Есенина. Такую композицию принято называть кольцевой. В ней начальные строки, выражающие главную тему, повторяются в конце как заключительный аккорд, как вывод. Возвращая читателя к первоначально высказанной мысли, поэт не просто повторяет ее, но настаивает на ней, создает определенное законченное настроение. Вот характерный пример такой композиции:
Дорогая, сядем рядом, Поглядим в глаза друг другу. Я хочу под кротким взглядом Слушать чувственную вьюгу. Это золото осеннее, Эта прядь волос белесых - Все явилось как спасенье Беспокойного повесы. Я давно мой край оставил, Где цветут луга и чащи. В городской и горькой славе Я хотел прожить пропащим. . . . . . . . Дорогая, сядь же рядом, Поглядим в глаза друг другу, Я хочу под кротким взглядом Слушать чувственную вьюгу.
Подобную композицию мы встречаем в большинстве лирических произведений Есенина ("Годы молодые с забубённой славой...", "Низкий дом с голубыми ставнями..." и многие другие).
Одна из характернейших особенностей лирики Есенина - ее монологичность. Эта особенность встречается и у других поэтов, но в творчестве каждого из них она приобретает свою особую окраску. В поэзии Маяковского монолог - это, как правило, страстная, блестящая митинговая речь "агитатора, горлана-главаря", которую поэт произносит во весь голос перед тысячной аудиторией. Есенин никогда не владел такой формой монолога, она не отвечала содержанию его поэзии. Поэтическая сила "интимнейшего лирика" (Горький) была в другом: в его умении говорить наедине с читателем.
Поэтический монолог Есенина - это доверительная беседа со слушателем. Поэт делится своими самыми сокровенными думами и чувствами, заведомо предполагая в собеседнике друга, на понимание которого он может вполне рассчитывать. То же мы встречаем и у Маяковского, который любую тему пронизывает лиризмом, дружески доверяет чуткости читателя. Ораторская интонация в стихах Маяковского и интимная интонация Есенина - это, разумеется, не враждующие течения в лирике. Они существуют в советской поэзии рядом, обогащая ее глубокими человеческими чувствами, многообразием лирических звучаний.
Кстати сказать, монологичность поэзии Маяковского и Есенина - еще одна точка соприкосновения этих двух, таких разных, поэтов. К лирике того и другого оказывается мало применимым понятие так называемого "лирического героя". Действительно, о каких других "героях" их лирики можно говорить, кроме самих поэтов? Ни один из них не предлагает вместо себя какую-либо условную фигуру в качестве посредника между поэтом и читателем. Такая лирика прямым путем доходит до сердца читателя, вызывая в его душе столь же прямую и непосредственную ответную реакцию.
Умению Есенина вести задушевный разговор с читателем, воздействовать на него в большой мере способствует афористичность языка поэта. Как и другие особенности поэзии Есенина, она внутренне связана с художественными принципами народного творчества.
Афористичность языка - одна из ярчайших особенностей фольклора. Достаточно вспомнить поговорки и пословицы, в которых народная мудрость выражена в предельно сжатых словесных формулах. На этом богатейшем художественном материале воспитывалось не одно поколение русских писателей, начиная от Пушкина и Грибоедова до Маяковского и Твардовского. Творчески осваивая это богатство национальной культуры, каждый из писателей обнаруживает свой собственный подход к нему. Использование афористичности языка приобретает у каждого автора свои особенности, обусловленные общим характером его творчества.
Что касается Есенина, то он иногда открыто декларирует свой интерес к афористичности русской народной речи:
Ведь недаром с давних пор Поговорка есть в народе: Даже пес в хозяйский двор Издыхать всегда приходит.
Лиризм, эмоциональность стиха Есенина, богатая гамма настроений и чувств в его произведениях отразились и на своеобразном использовании поэтом афористического склада русской речи. Формула чувства - так можно определить афоризмы Есенина, столь присущие его лирике. Они богато используются поэтом, скрепляя весь стих, делая его легко запоминающимся, придавая ему большую силу.
Таковы многие афористические выражения Есенина, краткие, веские по своему содержанию, легкие для восприятия: "Так мало пройдено дорог, Так много сделано ошибок"; "Коль нет цветов среди зимы, То и грустить о них не надо"; "Ведь разлюбить не можешь ты, Как полюбить ты не сумела"; "Кто любил, уж тот любить не может, Кто сгорел, того не подожжешь" и т. п.
В подобных формулах чувств у Есенина не нужно, разумеется, искать прямых параллелей с русскими поговорками и пословицами. Речь идет о принципиальной их близости, близости конструкций и интонаций. Но в есенинских стихах можно обнаружить и иную близость к народным афоризмам, близость по смыслу. Навряд ли мы ошибемся, заметив, что в основе таких строк Есенина, как "В саду горит огонь рябины красной, Но никого не может он согреть", лежит выражение "Светит, да не греет". И уже совсем откровенно близок Есенин к загадке "Крыльями машет, а улететь не может" в таких строках: "Так мельница, крылом махая, С земли не может улететь".
Есенин говорил: "Я всегда избегал в своих стихах переносов и разносок. Я люблю естественное течение стиха. Я люблю совпадение фразы и строки"*. Такое совпадение, действительно, характерно для есенинского стиха и это во многом способствовало его афористичности.
* (И. Грузинов. Есенин разговаривает о литературе и искусстве (воспоминания). М., 1927, стр. 17. Выделено нами.)
До конца дней Есенин сохранил свою силу в создании поэтических формул. И его предсмертные стихи тоже оказались формулой, трагической и особенно опасной по своей отточенной поэтической лаконичности: "В этой жизни умирать не ново, Но и жить, конечно, не новей...". Не будет преувеличением сказать, что в конце концов именно эта сторона поэтического таланта Есенина заставила Маяковского, именно заставила, написать знаменитое стихотворение "Сергею Есенину". Обратимся к статье Маяковского "Как делать стихи", в которой он рассказывает о зарождении замысла этого стихотворения:
"Я узнал об этом ночью, огорчение, должно быть, так бы и осталось огорчением, должно быть, и подрассеялось бы к утру, но утром газеты принесли предсмертные строки:
В этой жизни умирать не ново, Но и жить, конечно, не новей...
После этих строк смерть Есенина стала литературным фактом.
Сразу стало ясно, скольких колеблющихся этот сильный стих, именно - стих, подведет под петлю и револьвер.
И никакими, никакими газетными анализами и статьями этот стих не аннулируешь.
С этим стихом можно и надо бороться стихом и только стихом.
Так поэтам СССР был дан социальный заказ написать стихи об Есенине. Заказ исключительный, важный и срочный, так как есенинские строки начали действовать быстро и без промаха" (т. 12, стр. 95-96).
Маяковский очень хорошо понимал есенинское умение воздействовать на читателя своими формулами чувств. Именно поэтому он противопоставил упадочным строкам Есенина тоже формулу - формулу жизни, ее созидательного начала: "В этой жизни помереть не трудно, сделать жизнь значительно трудней". Кстати сказать, у Маяковского было ощущение того, что поэтика Есенина в основе своей связана с принципами народного творчества. Именно в этом смысле нужно понимать его строки о Есенине как о "подмастерье" "народа-языкотворца".
В творчестве Есенина обильно представлена народная лексика. И дело здесь не в рязанских диалектизмах, которые часто встречаются в его раннем творчестве: "жамкать" (жевать), "булдыжник" (буян), "корогод" (хоровод), "плакида" (плакальщица), "сутемень" (сумерки), "еланка" (поляна), "бластился" (мерещился) и т. п. И. Розанов вспоминает сказанное Есениным: "В первом издании у меня много местных, рязанских слов. Слушатели часто недоумевали, а мне это сначала нравилось. Потом я решил, что это ни к чему. Надо писать так, чтобы тебя понимали"*. Зрелый Есенин почти не употребляет диалектных областнических выражений, они встречаются у него чрезвычайно редко и, так сказать, употреблены к месту: обращаясь к матери, он представляет ее в "шушуне" (шубейка).
* (В сб. "Памяти Есенина". М., изд. Всеросс. союза поэтов, 1920, стр. 44.)
Язык Есенина целиком уходит своими корнями в русскую национальную почву, но это не приводит его к увлечению архаикой, хотя язык поэм первых лет революции, облаченных в религиозные одеяния, он насыщал архаизмами ("вежды", "небесные дщери", "отче" и т. п.). Скорее, это была стилизация под архаику, продиктованная условно-символическим замыслом этих поэм. Позже Есенин решительно отказывается от церковно-славянской архаики, что в конечном счете было связано с его идейной эволюцией: он хорошо понимал, насколько архаика в языке не соответствовала тому новому в жизни, которое постепенно становилось содержанием его произведений.
Вместе с тем Есенин не отказывается от исконно русских слов, дошедших до нас из глубокой древности: "благословенное страданье", "сонм чувств", "златой родник", "хладная планета", "мирные глаголы", "душой своей опальной" и т. п. Использование подобной лексики было подчинено все той же задаче усиления эмоционального воздействия стиха, о чем говорит такая, например, строфа:
Любимая! Меня вы не любили. Не знали вы, что в сонмище людском Я был как лошадь, загнанная в мыле, Пришпоренная смелым ездоком.
Весьма характерно, что как в этой строфе, так и в ряде других случаев рядом с высокоторжественными словами ("сонмище людском") Есенин употребляет выражения обиходного просторечия (лошадь, загнанная в мыле"). Таким путем, избегая чуждого ему ложнопатетического стиля, Есенин вместе с тем сообщает поэтическую величественность простому человеческому чувству, не лишая его простоты.
Одна черта есенинской лексики особенно прочно связывает ее с древнейшими формами русского языка - это употребление кратких существительных типа "конский топ", "людская молвь". Стихи Есенина богаты такими словами, как "темь", "морозь и слизь", "синь и сонь", "гладь", "водь" и т. п. Развивая эту особенность русской речи, поэт вводит такие слова, как "солнь и стынь", "безгладь", "бредь", "звень", "трясь", "березь да цветь" и т. п.
Еще Пушкин обращал внимание русских писателей на народное творчество с тем, чтобы они лучше могли увидеть "свойства русского языка". Есенин был наделен редким талантом видеть и чувствовать эти свойства.
Воспринимая и творчески осваивая исторически сложившиеся особенности русской речи, Есенин в то же время широко использовал современный разговорный язык, справедливо полагая, что он в гораздо большей степени может помочь установлению того внутреннего контакта с читателем, которого порт настойчиво добивался. Есенина весьма привлекала современная ему лексика. Она властно проникала в его стихи. Так, он пишет о расцветающем клене: "Без ордера тебе апрель Зеленую отпустит шапку". Тяга Есенина к современной лексике выражалась и в его пристрастии к просторечиям, обиходным бытовым выражениям, характерным для 20-х годов: "Я сердцем влип", "Мечтать по-мальчишески в дым", "паршивый лорд Керзон", "не фунт изюму" и т. п.
Есенин охотно пользовался простыми рифмами, широко известными до него. В стихотворении "Памяти Брюсова" он писал: "Мы рифмы старые раз сорок повторим". В его стихах много самых обычных рифм: цветет - поет, плыть - жить, дорога - порога, слова - голова, тополя - поля, косогоры - просторы, избенка - лошаденка, сада - прохлада и т. п. Но поэт не только повторял давно известное. У него немало оригинальных находок, как например: заря - рыбаря, выи - впервые, удачи - чудачеств, хужего - сужевать, Азия - вязевый и т. п.
Есенин не был безразличен к рифме. Он ощущал необходимость ее художественного обогащения, наполнения ее музыкальным звучанием, необходимость освобождения ее от примитивизма, назойливых повторов. Развивая подобные мысли, он писал в 1921 году: "Но такие рифмы, которыми переполнено все паше творчество:
достать - стать, пути - идти, голубица - скрыться, чайница - молчальница,-
ведь это же только дикари могут делать такие штуки.
Поэтическое ухо должно быть тем магнитом, который соединяет в звуковой одноудар по звучанию слова разных образных смыслов. Только тогда это и имеет значение. Но ведь "пошла - нашла", "ножка - дорожка", "снится - синица" - это не рифмы.
Это грубейшая неграмотность, по которой сами же поэты не рифмуют "улетела - отлетела". Глагол с глаголом нельзя рифмовать уже по одному тому, что все глагольные окончания есть вид одинаковости словесного действия". И далее Есенин пишет: "Отказался от всяких четких рифм и рифмую теперь слова только отрывочно, коряво, легкокасательно, но разносмысленно, вроде: почва - ворочается, куда - дал и т. д." (т. V, стр. 147, 148).
Если вдуматься в это замечание Есенина о "легкокасательных" и "разносмысленных" рифмах, в использовании которых он видел путь художественного обогащения поэзии, то можно заметить, что Есенин сознательно или бессознательно, но близок к принципам рифмовки в устном поэтическом творчестве, в частности к частушкам, которые он так любил и хорошо знал с юношеских лет.
В народном творчестве довольно часто встречаются полные рифмы ("дрова - голова", "платок - цветок", "прятаться - свататься", "ловить - любить" и т. п.), но более характерными для народного стиха являются как раз "легкокасательные", "разносмысленные" рифмы, образованные по созвучию, а не по полному совпадению: "березовы - тверезые", "нужно - ружье", "канава - доконала", "коровья - не ровня", "велик - делить", "соколик - успокоит", "назад - сказать", "утеха-уехал", "ковер - довел" и т. п. Такая особенность рифмы весьма характерна для Есенина, у которого мы встречаем: "лип - крик", "мост - берез", "встанет - зубами", "грудь - пруд", "березка - звездный", "месяц - свесясь", "плачу - охваченный", "застенчив - бубенчик", "готовясь - новость", "осень - забросил", "Руси - донести" и т. п. Эта близость к принципам рифмовки народного творчества говорит о том, что поэта рифма интересует не с формальной стороны, а в ее живом произношении. Это целиком отвечает естественной интонации стихов Есенина.
Напевность - такова еще одна особенность есенинской лирики. Лирические произведения Есенина написаны как песни и легко могут быть положены на музыку. Лирика Есенина целиком пронизана песенной стихией. "Засосал меня песенный плен",- писал о себе поэт, подчеркивая эту особенность своих произведений. Сам он часто называл свои стихотворения песнями. "Песни, песни, о чем вы кричите?" - спрашивал он, имея в виду свои собственные стихи. "Я пел, когда мой край был болен",- говорил он о себе. "Степным пеньем" назвал поэт свое творчество.
"Больше всего он любил русские песни. За ними он проводил целые вечера и дни. Он заставлял петь всех, приходивших к нему... Он знал песню, как теперь редко кто знает, и любил ее - грустную, задорную, старинную, современную. Он понимал песню, чувствовал ее как-то по-особенному, по-своему. Большой радостью было для него подбить свою мать на песни; споет она, а он говорит: "Вот это песня! Сестры так не умеют, это старая песня"*.
* (Софья Виноградская. Как жил Сергей Есенин. М., б-ка "Огонек", 1926, стр. 6.)
Ты запой мне ту песню, что прежде Напевала нам старая мать. Не жалея о сгибшей надежде, Я сумею тебе подпевать,-
так начинал он стихотворение о русской песне, обращенное к сестре Шуре.
Многим своим стихотворениям Есенин дал название "Песня". Некоторые его стихи сразу же воспринимались народом как песни. Так, например, было с его "Письмом к матери", которое долгое время являлось одной из самых популярных песен:
Ты жива еще, моя старушка? Жив и я. Привет тебе, привет! Пусть струится над твоей избушкой Тот вечерний несказанный свет. Пишут мне, что ты, тая тревогу, Загрустила шибко обо мне, Что ты часто ходишь на дорогу В старомодном ветхом шушуне...
Популярности стихотворений-песен Есенина способствовало их плавное ритмическое течение, простой язык, отсутствие словесной и образной затрудненности. Есенина в русской песне, несомненно, пленяло то же, что и Горького, который писал: "Настоящая народная песня за внешней красотой, за формой - не гонится, а умеет говорить от души самыми простыми и, потому, красивыми словами" (т. 30, стр. 130).
Но дело не только в форме. Самый дух есенинской лирики близок к народной песенной стихии. Вспомним пушкинские строки о русской песне:
Что-то слышится родное В долгих песнях ямщика: То разгулье удалое, То сердечная тоска...
Сочетание таких сильных контрастных настроений в высшей степени характерно для песенной лирики Есенина:
Сыпь, тальянка, звонко, сыпь, тальянка, смело, Вспомнить, что ли, юность, ту, что пролетела? Не шуми, осина, не пыли, дорога. Пусть несется песня к милой до порога. Пусть она услышит, пусть она поплачет, Ей чужая юность ничего не значит. Ну, а если значит - проживет не мучась. Где ты, моя радость? Где ты, моя участь? Лейся, песня, пуще, лейся, песня, звяньше. Все равно не будет то, что было раньше. За былую силу, гордость и осанку Только и осталась песня под тальянку.
"Много дум я в тишине продумал, Много песен о себе сложил",- писал Есенин о своих стихах. Поэзия для Есенина и была по преимуществу песенным творчеством. "Имел он в себе песенное дарование, великую песенную силу в себе носил"*,- писал о Есенине Л. Леонов. Многие стихотворения Есенина оказались переложенными на музыку и, в частности, такие, как "Зеленая прическа, девическая грудь...", "Есть одна хорошая песня у соловушки..."" "Никогда я не был на Босфоре...", "Ты меня не любишь, не жалеешь...", "Вечер черные брови насопил..." и другие.
* ("30 дней", 1926, № 2, стр. 17.)
В 1956 году композитор Г. Свиридов создал вокально-симфоническую поэму "Памяти Сергея Есенина", в которую вошли многие лирические произведения поэта.
Таким образом, связь поэзии Есенина с народным творчеством является глубокой и многообразной. Однако Есенин шел не только от народного творчества, с которым был превосходно знаком. С большим вниманием и любовью относился поэт ко многим русским и зарубежным писателям прошлого, в особенности к тем, кто создавал картины крестьянской жизни. "Знаешь ли,- между прочим сказал Есенин,- я очень люблю Гебеля. Гебель оказал на меня очень большое влияние. Знаешь? Немецкий народный поэт... Этот самый Гебель, автор "Овсяного киселя"*. В "Ключах Марии" Есенин упоминает другое произведение Гебеля, "Ночной разговор". Здесь же упомянута "Песнь о Гайавате" Лонгфелло и "Калевала". И. Грузинов вспоминает, как Есенин читал "наизусть всю первую руну из Калевалы" (там же, стр. 132).
* (И. Грузинов. Есенин разговаривает о литературе и искусстве (воспоминания). М., 1927, стр. 4.)
По мере творческого развития Есенина его литературные интересы все более расширялись и углублялись. В 1923-1925 гг. Есенин особенно настойчиво обращается к двум великим русским лирикам: Лермонтову и Пушкину.
Есенина безгранично привлекала напевность лермонтовского стиха, его выразительный лаконизм, необычайная Эмоциональность. Вс. Рождественский так передает свои впечатления об отношении Есенина к Лермонтову: "От некоторых стихов Лермонтова готов был плакать и неподражаемо умел напевать вполголоса на какой-то собственный мотив его "Завещание"*. О том, насколько глубокое впечатление произвело на Есенина "Завещание", можно судить по некоторым есенинским стихам, в которых оно прямым образом отразилось.
* ("Звезда", 1946, № 1, стр. 111.)
В "Завещании" Лермонтова ("Наедине с тобою, брат...") умирающий раненый воин просит друга скрыть правду от родителей, затем говорит:
Соседка есть у них одна... Как вспомнишь, как давно Расстались... обо мне она Не спросит... Все равно, Ты расскажи всю правду ей, Пустого сердца не жалей; Пускай она поплачет... Ей ничего не значит.
Плененный заключительными строками этого произведения, Есенин заканчивает одно из своих стихотворений словами:
Пусть она услышит, пусть она поплачет. Ей чужая юность ничего не значит.
Как своеобразная вариация на лермонтовские стихи звучат две заключительные строки другого стихотворения Есенина:
А теперь я милой ничего не значу. Под чужую песню и смеюсь и плачу.
С особой любовью относился Есенин к Пушкину. С его творчеством он познакомился очень рано. А. Мариенгоф вспоминает, что, работая над "Пугачевым", Есенин усиленно читал "Историю Пугачевского бунта" и "Капитанскую дочку". Очень часто обращался Есенин к имени Пушкина в своих стихах. В "Письме к сестре" он называл его "хорошим" и писал о нем:
Такой прекрасный и такой далекий, Но все же близкий, Как цветущий сад!
Но, очевидно, по-настоящему Есенин понял Пушкина только в последние годы жизни. Он писал в автобиографии 1924 года: "Из поэтов мне больше всех нравятся Лермонтов и Кольцов. Позднее я перешел к Пушкину" (т. V, стр. 17). К этому времени относится ряд стихотворений Есенина, в которых имя Пушкина не просто упоминается "к случаю", а присутствует в связи с серьезными размышлениями Есенина о себе и о своем творчестве.
В 1924 году в связи со 125-летним юбилеем со дня рождения Пушкина Есенин пишет стихотворение "Пушкину". В нем отчетливо звучит автобиографический мотив. Называя Пушкина "повесой", он пишет: "Но эти милые забавы не затемнили образ твой",- и выражает скрытую надежду, что его собственная "непутевая жизнь" тоже не погубит таланта. Он стоит перед памятником Пушкину и мечтает быть "сподобленным такой судьбе":
Чтоб и мое степное пенье Сумело бронзой прозвенеть.
Интересно стихотворение Есенина "На Кавказе", написанное в 1924 году в Тифлисе. Вспоминая имена Пушкина, Лермонтова, Грибоедова, которые когда-то на Кавказе, вдали от светской суеты, обретали новые силы и вдохновение, Есенин ищет в них пример для себя. Легко обнаруживается параллель, которую проводит Есенин: как некогда они на Кавказе исцелились от мук, порожденных окружением светской черни, так и он надеется здесь избавиться от окружающей его богемы. Он находит пример и в том, что здесь, в стороне от изнуряющей суеты и безалаберщины, великие поэты прошлого создавали свои крупные поэтические произведения. Есенин пишет:
А нынче я в твою безгладь Пришел, не ведая причины: Родной ли прах здесь обрыдать Иль подсмотреть свой час кончины! Мне все равно! Я полон дум О них, ушедших и великих. Их исцелял гортанный шум Твоих долин и речек диких. Они бежали от врагов И от друзей сюда бежали, Чтоб только слышать звон шагов Да видеть с гор глухие дали. И я от тех же зол и бед Бежал, навек простясь с богемой, Зане созрел во мне порт С большой эпическою темой. . . . . . . . . Чтоб, воротясь опять в Москву, Я мог прекраснейшей поэмой Забыть ненужную тоску И не дружить вовек с богемой. И чтоб одно в моей стране Я мог твердить в свой час прощальный: "Не пой, красавица, при мне Ты песен Грузии печальной".
В связи с этим интересна одна деталь: в 1924 году издательство "Круг" выпустило сборник стихов Есенина, один из разделов которого назывался "После скандалов". Первым в этом разделе было напечатано стихотворение "Пушкину". То, что поэт определял словами "После скандалов", выражало все то же его состояние - стремление порвать с богемой, углубиться в творчество, создать что-либо значительное. Именно в этом состоянии Есенин писал на Кавказе поэму "Анна Снегина". Еще при жизни поэта была замечена внутрення связь есенинской тяги к Пушкину с теми новыми мотивами его творчества, которые все сильнее давали о себе знать. Так, 24 октября 1924 года в "Правде" был опубликован литературный обзор И. Ионова, в котором говорилось о Есенине: "После долгих и бурных скитаний автор пришел к Пушкину. Его "На родине" и "Русь советская" определенно навеяны великим поэтом: "Здравствуй, племя, младое, незнакомое...". Особенно замечательна по силе и вместе с тем удивительной простоте стиха "Русь советская".
Настроение, навеянное Пушкиным, отразилось и в стремлении Есенина в эту пору порвать с безалаберной жизнью, наладить нормальный человеческий быт. В. Наседкин в своих воспоминаниях пишет, что в конце 1925 года в жизни поэта особенно часто бывали "мирные дни", когда он любил читать Пушкина в домашнем кругу. Тут же он замечает: "К простоте отношений с людьми, к простоте речи, одежды, так же, как и в творчестве, он тяготел весь 1925 год и теперь особенно"*.
* (В. Наседкин. Последний год Есенина (из воспоминаний). М., "Никитинские субботники", 1927, стр. 32.)
Пушкин в поэме "Домик в Коломне", иронизируя над манерностью в поэзии, призывал свою музу к простоте, к отказу от нарочитой позы ("Усядься, муза: ручки в рукава, под лавку ножки! Не вертись, резвушка!"), утверждал силу художественной простоты в поэзии и так писал о рифмах:
А чтоб им путь открыть широкий, вольный, Глаголы тотчас им я разрешу... Вы знаете, что рифмой наглагольной Гнушаемся мы. Почему? спрошу. Так писывал Шихматов богомольный; По большей части так и я пишу. К чему? Скажите; уж и так мы голы. Отныне в рифмы буду брать глаголы.
Вот что писал Есенин Г. А. Бениславской с Кавказа в декабре 1924
года:
"Только одно во мне сейчас живет. Я чувствую себя просветленным. Не надо мне этой глупой шумливой славы. Не надо построчного успеха. Я понял, что такое поэзия.
Не говорите мне необдуманных слов, что я перестал отделывать стихи. Вовсе нет. Наоборот, я сейчас к форме стал еще более требователен. Только я пришел к простоте и спокойно говорю: "К чему же? Ведь и так мы голы. Отныне в рифму буду брать глаголы...".
Я скоро завалю Вас материалом. Так много и легко пишется в жизни очень редко. Это просто потому, что я один и сосредоточен в себе. Говорят, я очень похорошел. Вероятно, оттого, что я что-то увидел и успокоился" (т. V, стр. 190-191, 192).
Это "что-то", несомненно, в большой степени зависело от влияния на Есенина Пушкина с его мудрой простотой, философским отношением к жизни, с глубокими размышлениями о смысле человеческого существования, о своем месте в жизни народа. Знаменательно такое свидетельство С. А. Толстой: За несколько недель до своей смерти Есенин перечитал письма Пушкина и страшно ими восторгался"*.
* ("Новый мир", 1959, № 12, стр. 273.)
Не впадая в крайность, можно сказать, что есть пушкинское отношение к жизни в таком, например, стихотворении Есенина 1925 года:
Синий май. Заревая теплынь. Не прозвякнет кольцо у калитки. Липким запахом веет полынь. Спит черемуха в белой накидке. В деревянные крылья окна Вместе с рамами в тонкие шторы Вяжет взбалмошная луна На полу кружевные узоры. Наша горница хоть и мала, Но чиста. Я с собой на досуге... В этот вечер вся жизнь мне мила, Как приятная память о друге. Сад полышет, как пенный пожар, И луна, напрягая все силы, Хочет так, чтобы каждый дрожал От щемящего слова "милый". Только я в эту цветь, в эту гладь, Под тальянку веселого мая Ничего не смогу пожелать, Все, как есть, без конца принимая. Принимаю - приди и явись, Все явись, в чем есть боль и отрада... Мир тебе, отшумевшая жизнь. Мир тебе, голубая прохлада.
В 1924 году в связи с пушкинским юбилеем редакция одного из журналов обратилась к писателям со специальной анкетой, на которую ответил и Есенин. "Как Вы теперь воспринимаете Пушкина?" - спрашивал журнал. Есенин ответил: "Пушкин - самый любимый мною поэт. С каждым годом я воспринимаю его все больше и больше, как гения страны, в которой я живу". Отвечая на вопрос о влиянии Пушкина на современную поэзию, Есенин писал: "Постичь Пушкина - это уже нужно иметь талант. Думаю, только сейчас мы начинаем осознавать стиль его словесной походки"*.
* ("Книга о книгах", 1924, № 5-6, стр. 18, 20.)
Проникновенный лирик в своем творчестве, Есенин оценивал русскую литературу взглядом лирика. Так он смотрел к на творчество Гоголя, которого любил самозабвенно. "Любимый мой писатель Гоголь",- писал он в автобиографии 1922 года (т. V, стр. 9). В разговоре с литераторами имя Гоголя не сходило с уст Есенина.
Н. Полетаев пишет о встрече с Есениным в 1918 году: "Я спросил его, чем он сейчас больше всего интересуется. "Изучаю Гоголя. Это что-то изумительное!" - Есенин даже приостановился, а потом неподражаемо прочел несколько гоголевских фраз и описаний природы"*. "С течением времени все больше и больше моим любимым писателем становится Гоголь. Изумительный, несравненный писатель"**,- вспоминает И. Розанов слова Есенина. "Самым же лучшим автором он считал Гоголя, с которым находил у себя кое-какие родственные черты"*** - пишет тот же мемуарист,
* (В сб. "Сергей Александрович Есенин. Воспоминания". М.- Л., ГИЗ, 1926, стр. 95.)
** (И. Розанов. Есенин о себе и о других, стр. 16.)
*** (В сб. "Есенин". М., "Работник просвещения", 1926, стр. 85.)
На первый взгляд ощущение Есениным родственной связи с Гоголем может показаться даже странным. Мы нередко воспринимаем Гоголя прежде всего как сатирического писателя. Но кому же не ясна необыкновенная лирическая сила произведений Гоголя? Именно она и привлекала Есенина.
Его ни в какой степени не интересовал Гоголь-сатирик, ни разу Есенин не говорит о его сатирическом таланте. Но он сразу и безошибочно уловил глубокую лирическую основу произведений Гоголя, отражавшую горячую любовь писателя к Руси.
А. Воронский, часто встречавшийся с Есениным, вспоминает: "Любимым прозаиком его был Гоголь. Гоголя он ставил выше всех, выше Толстого, о котором отзывался сдержанно. Увидев однажды у меня в руках "Мертвые души", он спросил:
- Хотите прочту Вам место, которое люблю у Гоголя,--и прочитал наизусть начало 6-й главы первой части"*.
* ("Красная новь", 1926, № 2, стр. 209.)
Вспомним начало этой главы:
"Прежде, давно, в лета моей юности, в лета невозвратно мелькнувшего моего детства, мне было весело подъезжать в первый раз к незнакомому месту: все равно, была ли то деревушка, бедный уездный городишко, село ли, слободка, любопытного много открывал в нем детский любопытный взгляд. Всякое строение, все, что носило только на себе напечатленье какой-нибудь заметной особенности, все останавливало меня и поражало...
Теперь равнодушно подъезжаю я ко всякой незнакомой деревне и равнодушно гляжу на ее пошлую наружность, моему охлажденному взору неприятно, мне не смешно, и то, что пробудило бы в прежние годы живое движенье в лице, смех и неумолчные речи, то скользит теперь мимо, и безучастное молчание хранят мои недвижные уста! О моя юность! О моя свежесть!"
Вряд ли стоит искать в творчестве Есенина точных совпадений с описанной картиной. Несомненно другое: созвучие того лирического настроения, которое запечатлено Гоголем и которое многократно отражено в стихах Есенина. Очень часто Есенин передает настроение, подобное гоголевскому, через изображение родных мест, когда-то близких и любимых, которые с годами теряют былые краски, не вызывают прежнего интереса, кажутся чужими и незнакомыми. Те перемены, которые видит поэт, еще сильнее подчеркивают неумолимое течение времени, навсегда ушедшую молодость, порождают настроение, выраженное словами: "О, моя утраченная свежесть, Буйство глаз и половодье чувств!" На этом принципе строятся многие стихотворения Есенина ("Возвращение на родину", "Низкий дом с голубыми ставнями", "Русь Советская", "Русь уходящая", "Мой путь", "Синий туман, снеговое раздолье..." и другие). По свидетельству жены поэта С. А. Толстой, Есенин говорил, что стихотворение "Не жалею, не зову, не плачу..." прямо навеяно только что приводившимся отрывком из шестой главы "Мертвых душ".,
Вот еще одно из стихотворений с характерным "гоголевским" настроением:
Этой грусти теперь не рассыпать Звонким смехом далеких лет. Отцвела моя белая липа, Отзвенел соловьиный рассвет. Для меня было все тогда новым, Много в сердце теснилось чувств - А теперь даже нежное слово Горьким плодом срывается с уст. И знакомые взору просторы Уж не так под луной хороши. Буераки... пеньки... косогоры Обпечалили русскую ширь. Нездоровое, хилое, низкое. Водянистая серая гладь. Это все мне родное и близкое, От чего так легко зарыдать. Покосившаяся избенка, Плач овцы, и вдали на ветру Машет тощим хвостом лошаденка, Заглядевшись в неласковый пруд. Это все, что зовем мы родиной, Это все, отчего на ней Пьют и плачут в одно с непогодиной, Дожидаясь улыбчивых дней. Потому никому не рассыпать Эту грусть смехом ранних лет. Отцвела моя белая липа, Отзвенел соловьиный рассвет.
Вообще нужно заметить, что литературные интересы поэта были гораздо более широкими, чем об этом принято думать. Проявляя горячий интерес к Лермонтову, Пушкину, Гоголю, выделяя писателей крестьянской темы - А. Кольцова, Г. Успенского, Ф. Решетникова, Есенин в то же время с увлечением относился к писателям совсем другого направления. Он любил поэзию А. К. Толстого, читал наизусть его "Сватовство", "Алешу Поповича", "Садко". Есенин отстаивал свою точку зрения на этого писателя. "Нет! - кричал Есенин,- не прав Чехов, когда говорит, что Толстой, как надел боярскую шубу на маскараде, так забыл ее снять, выйдя на улицу. Это не шуба, это душа у него боярская. Он своей Руси не выдумывал. Была, должно быть, такая"*,- вспоминает Вс. Рождественский разговор с Есениным. "Мне и ряду других лиц Есенин не раз говорил о своей любви к Фету"**,- свидетельствует другой мемуарист. Как-то Есенин "захотел читать Языкова"***,- пишет Ин. Оксенов. Немалый интерес проявлял Есенин и к зарубежным писателям: цитировал на память Шекспира, читал Флобера, Эдгара По, с большим увлечением относился к рассказам Джека Лондона, был знаком с творчеством Гомера и Данте. "У меня ирония есть. Знаешь, кто мои учитель? Если по совести-Гейне - мой учитель! Вот кто!"**** - вспоминает В. Эрлих слова, как-то оброненные Есениным.
* ("Звезда", 1946, № 1, стр. 112.)
** (М. Бабенчиков. Есенин. В сб.: "Сергей Александрович Есенин. Воспоминания". М.- Л., ГИЗ, стр. 41.)
*** (В сб. "Памяти Есенина". М., 1926, стр. 113.)
**** (Вольф Эрлих. Право на песнь. Л., изд. писателей в Ленинграде, 1930, стр. 14.)
Широкий литературный кругозор Есенина, творческое усвоение им опыта великих писателей делают совершенно несостоятельной попытку изобразить его как "нутряного" поэта, который якобы не прилагал никаких усилий в процессе создания своих произведений. Такой взгляд имел хождение. Мало того, усилиями некоторых "мемуаристов" создавалось то ложное впечатление, что Есенин вообще неряшливо относился к творческой работе, писал стихи в нетрезвом виде и т. п.
Гораздо большего доверия заслуживают свидетельства другого рода, говорящие о том, что поэт упорно работал над стихами, был требователен к себе как к художнику.
"Обычно, когда он усаживался писать, он просил поставить на столе горячий самовар, который кипел все время. Чаю он выпивал тогда много. Вино же исчезало из комнаты. Даже нарзану он не позволял ставить на стол, даже пустые бутылки выбрасывал"*. "Разговор шел о литературе. Есенин сказал: "Знаешь, прихожу я к товарищу... А он сидит за столом, пишет. Сам неумытый, в комнате грязно. Я вот так не могу писать, когда я неумытый и в комнате нечисто, и вообще, знаешь, я пьяный никогда не писал"**. А вот свидетельство о творческой лаборатории поэта - человека, долго жившего рядом с Есениным, часто наблюдавшего его за работой: "Напишет строчку, зачеркнет, снова ее напишет и опять зачеркнет; потом напишет совершенно новую строчку. Отложит в сторону лист бумаги с начатым стихотворением, возьмет другой лист бумаги и напишет почти без помарок. Потом, спустя некоторое время, принимается за обработку. Вначале осторожно, но потом иногда изменял так, что от первого варианта ничего не оставалось"***.
* (Софья Виноградская. Как жил Сергей Есенин. М., б-ка "Огонек", 1926, стр. 28.)
** (Ю. Либединский. Воспоминания о Сергее Есенине. "На литературном посту", 1926, № 1, стр. 34.)
*** (М. Мураше в. Сергей Есенин в Петрограде. В сб.: "Сергей Александрович Есенин. Воспоминания". М.- Л., ГИЗ, 1926, стр. 50.)
Н. Вержбицкий вспоминает другой эпизод:
"Раз я застал его в подавленном состоянии. Он никак не мог простить себе плохой перенос в строках:
Не бродить, не мять в кустах багряных Лебеды и не искать следа...
- Лебеда,- говорил он,- должна была войти в первую строку, обязательно! Но я поленился...
Мне пришло в голову такое построение:
Лебеды не мять в кустах багряных, Не бродить и не искать следа...
Есенин подумал, потом сказал:
- Тоже не годится - слишком большое значение придается "лебеде". Ведь главное во фразе - "бродить". Второстепенное - бродя, мять лебеду. И потом уже объяснение - зачем я это делал? "Искал след"... В общем, надо совсем переделать всю строфу!.."*.
* ("Звезда, 1958, № 2, стр. 170.)
Только невнимательному читателю может показаться, что Есенин относился к словам без достаточного отбора, легко пользовался ходячими, даже избитыми выражениями. Казалось бы, действительно, банальными выглядят такие выражения, как "очарованная даль", "жизнь - обман с чарующей тоскою", "на склоне наших дней", "наша жизнь пронеслась без следа" и т. п. Есенин часто пользовался подобными выражениями, но в его стихах они не производят впечатления уже примелькавшихся. Есенин писал начинающему поэту: "Не берите и не пользуйте избитых выражений. Их можно брать исключительно после большой школы. Тогда в умелой рамке в руках умелого мастера они выглядят по-другому" (т. V, стр. 215-216).
Так "по-другому" выглядят эти выражения и в стихах самого Есенина. Сила искреннего лирического чувства заставляет читателя воспринимать их как впервые услышанные. "Умелой рамкой" к ним часто служит напряженный внутренний сюжет, стройная композиция, тщательно отработанная образная система и то, что мы называем определенным настроением, которое поэт вызывает у читателя.
Упорная работа Есенина над стихом вела к большой глубине и точности в выражении мысли, к совершенствованию стиха. Об этом, например, можно судить по двум вариантам заключительной строфы стихотворения "Русь советская":
Первый вариант:
И, может быть, приду я, как шарманщик, Опять сюда, в последний, может, раз, И запою опять, как пел когда-то раньше, О том, что навсегда неведомо для вас.
Окончательный вариант:
Но и тогда, Когда во всей планете Пройдет вражда племен, Исчезнет ложь и грусть,- Я буду воспевать Всем существом в поэте Шестую часть земли С названьем кратким "Русь".
Нет нужды доказывать, насколько глубже, выразительнее и сильнее второй вариант этой важной по смыслу строфы в одном из программных стихотворений Есенина.
Черновой автограф стихотворения 'Русь советская'
При использовании материалов обязательна установка активной ссылки:
http://s-a-esenin.ru/ "Сергей Александрович Есенин"