3
Творчество Есенина двух последних лет его жизни не оставляет сомнений в том, что поэт начал обретать прочную почву под ногами. Современная Есенину критика отмечала обозначившийся процесс духовного выздоровления поэта. В середине 1925 года мы встречаем такую характеристику, с которой вполне можно согласиться: "1924 год - переломный год в истории есенинского творчества. Перелом этот заключается в том, что... Есенин "остепенился", заявил о своем "возвращении на родину", принял, "признал" Русь Советскую, послеоктябрьскую, повернул в темах к революционно-советской действительности, а в стихе и манере - к прекрасной ясности пушкинского стиха"*. Об этом можно было судить не только по произведениям Есенина, но и по стремлению поэта окончательно порвать с обстановкой, омрачавшей его жизнь, пересилить старые привычки, подчинить свои действия рассудку. В декабре 1924 года он писал Г. Бениславской с Кавказа: "На зло всем не буду пить, как раньше. Буду молчалив и корректен. Вообще, хочу привести всех в недоумение, уж очень мне не нравится, как все обо мне думают. Пусть они выкусят. Весной, когда приеду, я уже не буду никого подпускать к себе близко. Боже мой, какой я был дурак. Я только теперь очухался. Все это было прощанье с молодостью. Теперь будет не так"**. Поэт чувствует прилив творческих сил, с надеждой заглядывает вперед: "Здесь не все сказано,- писал он в автобиографии в июне 1924 года.- Но я думаю, мне пока еще рано подводить какие-либо итоги себе. Жизнь моя и мое творчество еще впереди".
* (А. Цинговатов. Есенин на переломе, "Комсомолец", 1925, № 7, стр. 61.)
** (Письма Есенина к Г. Бениславской опубликованы в пятом томе упоминавшегося собр. соч. поэта.)
Действительно, только за 1924-1925 годы Есениным написано около 100 стихотворений. Это вдвое больше того, что им опубликовано с 1918 по 1924 год. В это время он создает такие крупные вещи, как "Песнь о великом походе", "Поэма о 36-ти", "Анна Снегина", отрывок из поэмы "Гуляйполе". За два месяца до смерти он задумывает большой цикл стихотворений о русской зиме ("Снежная замять крутит бойко...", "Плачет метель, как цыганская скрипка...", "Снежная равнина, белая луна..." и др.).
Первый ряд (слева направо): Екатерина Есенина и Софья Есенина (Толстая). Второй ряд: В. Наседкин, Шура Есенина, А. Сахаров, Сергей Есенин. 1925 г.
Сергей Есенин. 1925 г.
Передавая свой разговор с Есениным в 1925 году, В. Наседкин рассказывает:
"После одной читки стихов Есениным я искренне удивился его плодовитости.
Довольный Есенин улыбается:
- Я сам удивляюсь,- молвил он,- прет черт знает как. Не могу остановиться. Как заведенная машина"*.
* (В. Наседкин. Последний год Есенина (из воспоминаний). М., Никитинские субботники", 1927, стр 37.)
В стихах того же 1925 года мы довольно часто встречаем прямое выражение Есениным его любви PI привязанности к жизни, бодрого настроения, хорошего душевного равновесия. Об этом, например, можно судить хотя бы по таким его поэтическим признаниям: "Снова я ожил и снова надеюсь Так же, как в детстве, на лучший удел", "Мне все равно эта жизнь полюбилась, Так полюбилась, как будто вначале", "И земля милей мне с каждым днем" и т. п.
И все же Есенин не смог до конца порвать с богемой. Попытки поэта разбивались о страшную власть привычки, преодолеть которую у него не хватало сил.
Не хватало сил вырваться из грязных, равнодушных рук "друзей" и "приятелей", которые, предаваясь пьяному веселью, не желали замечать, что Есенин не только деньгами, но и кровью сердца платил за это "веселье". Есенин сам говорил о таких "друзьях": "Верно, предатели, я их знаю и не верю им..."*.
* (Воспоминания А. Назаровой. Архив Есенина, ЦГАЛИ, фонд 190, опись 1, ед. хр. 132.)
Однако у Есенина были и подлинные друзья, которые делали все возможное для того, чтобы вырвать его из губительной среды, старались спасти его талант, содействовать его литературной работе. Это были и сестры поэта, и некоторые люди, близкие к семье Есениных. Об одном таком человеке необходимо сказать подробнее.
Биография Есенина будет слишком неполной, если не коснуться его дружбы с Галиной Артуровной Бениславской (1897-1926). Поэт познакомился с ней в 1920 году.
Бениславская воспитывалась в интеллигентной среде. Она училась в Харьковском университете, когда Харьков был занят белогвардейцами. Не желая оставаться у белых, она перешла линию фронта и приехала в Москву. Некоторое время она работала в канцелярии ВЧК, а затем в редакции газеты "Беднота". Когда Есенин вернулся из-за границы, он поселился у Бениславской; сюда же переехали его сестры Катя и Шура. Они жили дружно, одной семьей. Всем своим существом Бениславская привязалась к Есенину и к его родным. Через год после смерти Есенина - 3 декабря 1926 года - она застрелилась на могиле поэта, оставив записку: "В этой могиле для меня все самое дорогое"*.
* (Архив Есенина, Всесоюзная государственная библиотека им. В. И. Ленина, фонд 218, картон 686, ед. хр. 5.)
Близким человеком, другом, товарищем, помощником стала Бениславская для Есенина. "С невиданной самоотверженностью, с редким самопожертвованием посвятила она себя ему... Без устали, без ропота, забыв о себе, словно выполняя долг, несла она тяжкую ношу забот о Есенине, о всей его жизни"*. И Есенин испытывал к ней глубокое чувство душевного расположения, высоко ценил ее как человека. "У меня только один друг и есть в этом мире: Галя. Не знаешь? Вот будем в Москве, узнаешь! Замечательный друг!"** - говорил Есенин в 1924 году.
* (Софья Виноградская. Как жил Сергей Есенин. М., б-ка "Огонек", 1926, стр. 27.)
** (Вольф Эрлих. Право на песнь. Л., изд. писателей в Ленинграде, 1930, стр. 12.)
Обширная переписка Есенина с Бениславской позволяет довольно полно судить о характере их отношений*. "Всегда Ваша и всегда люблю Вас",- обычно заканчивала Бениславская свои письма. А вот что писал ей Есенин весной 1924 года: "Галя милая! Я очень люблю Вас и очень дорожу Вами... Повторяю Вам, что Вы очень и очень мне дороги. Да и сами Вы знаете, что без Вашего участия в моей судьбе было бы очень много плачевного... Привет Вам и любовь моя! Правда, это гораздо лучше и больше, чем чувствую к женщинам. Вы мне в жизни без Этого настолько близки, что и выразить нельзя".
* (Копии писем Г. Бениславской хранятся в архиве Есенина, ЦГАЛИ, фонд 190, ед. хр. 92, 105.)
Участие Бениславской в судьбе Есенина особенно возросло в 1924-1925 гг. Во время частых отлучек Есенина из Москвы Бениславская ведала всеми его литературными делами: публиковала его произведения в периодической печати, составляла сборники его стихов, вела деловые переговоры с издательствами. Она тщательно разыскивала по журналам стихи Есенина, забытые самим поэтом, восстанавливала их датировку, составляла сборники, заботилась об их редакторах, подбирала авторов для вступительных статей, художников для иллюстрирования Книг, постоянно заботилась о сохранении его черновиков, переписки, деловых бумаг.
С огромным интересом относилась Бениславская к каждому новому произведению Есенина, высказывала ему свое мнение о них. Ее оценки носили нелицеприятный характер, и Есенин считался с ними. Во время нападок кринки на "Стансы" она поддерживала поэта своей высокой оценкой этого стихотворения. Есенин делился с ней своими творческими замыслами и всегда находил живой отклик. "Над какой большой вещью работаете? Скоро ли получу отрывки? Жду, жду с нетерпением",- писала она во время работы поэта над "Анной Снегиной".
Бесконечными просьбами и поручениями пестрят письма Есенина к Бениславской. Их так много, что он вынужден извиняться ("Только просьбы и просьбы"). Он чрезвычайно внимательно прислушивается к советам Бениславской относительно публикации произведений, целиком полагается на ее вкус. "Все, что напишу, буду присылать Вам",- сообщает ей Есенин с Кавказа. "Перепечатайте эти стихи и сдайте, куда хотите",- пишет он, пересылая свои произведения из Батуми. "Продавать мои книги - можете не спрашивать меня. Надеюсь на Ваш вкус в составлении".
Во время своих отъездов из Москвы Есенин узнавал все литературные новости главным образом через Бениславскую, которая интересовалась современной литературой и хорошо разбиралась в ней. "Что слышно в литературной политике?" - спрашивал Есенин. "Отпишите мне на Баку, что делается в Москве. Спросите Казина, какие литературные новости". "Пришлите мне все, что вышло из новых книг, а то читать нечего",- просил он. Бениславская писала ему, что происходит в редакциях журналов и в издательствах, какие новые произведения опубликованы в последнее время, на что стоит обратить внимание. "Читаете ли наши московские газеты? Видели новогодний обзор литературы Осинского? Речь Демьяна Бедного о пролетарской литературе? Если нет, то пришлю Вам",- предлагала она в одном из писем.
Бениславская, беспредельно преданная Есенину, делала все возможное, чтобы спасти его от тлетворного влияния литературной богемы. Она была, может быть, единственным близким Есенину человеком, который со всей отчетливостью понимал, какой катастрофой угрожает поэту его образ жизни.
Твердо и решительно встала Бениславская на борьбу за Есенина. Это была борьба за человека и поэта, борьба страстная, самоотверженная и самозабвенная.
Только сама Бениславская могла бы рассказать, чего это ей стоило. Мы можем об этом лишь догадываться по ее двум письмам, датированным 1924 годом.
"Милый, хороший Сергей Александрович! Хоть немного пощадите Вы себя. Бросьте эту пьяную канитель",- начинала она одно из них. Стремясь сильнее подействовать на Есенина, Бениславская, не щадя его самолюбия, пыталась объяснить ему, каким неприглядным выглядит его поведение со стороны. "Ну, а то, что сейчас с Вами, все эти пьяные выходки, весь этот бред, все это выворачивание души перед "друзьями" и недругами, что это?.. Несчастье в том, что Вы себя не видите, какой Вы в такие моменты, Знаете об этом только по рассказам, а ведь нельзя передать это словами, надо почувствовать. Иначе, если бы Вы по-настоящему поняли, до чего Вы себя доводите, Вы бы сразу же спрятались от всех, до тех пор пока не вылечитесь. У Вас, ведь, расстройство души... Сразу же идите домой, запирайтесь и довольно, ведь не могу же я за Вас делать то, что Вы и только Вы один можете сделать - не выходить, не показываться в "общество"..."
С болью говорит она о тяжелых для Есенина последствиях "пьяной канители". "Вы сейчас какой-то "не настоящий". Вы все время отсутствуете. И не думайте, что это так должно быть. Вы весь ушли в себя, все время переворачиваете свою душу, свои переживания, ощущения. Других людей Вы видите постольку, поскольку находите в них отзвук вот этому копанию в себе. Посмотрите, каким Вы стали нетерпимым ко всему несовпадающему с Вашими взглядами, понятиями. У Вас это не простая раздражительность, это именно нетерпимость. Вы разучились вникать в мысли, Вашим мыслям несозвучные. Поэтому Вы каждого непонимающего или несогласного с Вами считаете глупым. Ведь раньше Вы тоже не раз спорили и очень горячо, но умели стать на точку зрения противника, понять, почему другой человек думает так, а не по-Вашему. У Вас Это болезненное, это, безусловно, связано с Вашим общим состоянием. Что-то сейчас в Вас атрофировалось, и Вы оторвались от живого мира... Вы по жизни идете рассеянно, никого и ничего не видя. С этим Вы не выберетесь из того состояния, в котором Вы сейчас. И если хотите выбраться, поработайте немного над собой... Вы вовсе не такой слабый, каким Вы себя делаете. Не прячьтесь за безнадежность положения. Это ерунда! Не ленитесь и поработайте немного над собой; иначе потом это будет труднее".
Письма Бениславской не были нравоучением благополучно процветающего человека. Буквально все свои силы она отдавала тому, чтобы отвоевать Есенина. Она писала о себе: "Вот эти дни: я летала то к врачам, то к "Птице", сегодня к Мише ходила, поэтому не успела к Вам зайти, а Вы в это время ушли. Что же мне делать, ведь одновременно быть и тут и там я не могу". "А я сейчас на краю. Еще немного, и я не выдержу этой борьбы с Вами и за Вас... Вы сами знаете, что Вам нельзя. Я это знаю не меньше Вас. Я на стену лезу, чтобы помочь Вам выбраться, а Вы! Захотелось пойти, встряхнуться, ну и наплевать на все, на всех... "Мне этого хочется!" (это не в упрек, просто я хочу, чтобы Вы поняли положение)... Хожу через силу... Покуда Вы не будете разрушать то, что с таким трудом удается налаживать, я выдержу". Да, о таком друге мог только мечтать поэт, с горечью писавший в одном из стихотворений: "Сестра! Сестра! Друзей так в жизни мало!".
Но эти отчаянные призывы друга уж не могли спасти поэта. Невозможно спокойно читать воспоминания Маяковского о последней встрече с Есениным в 1925 году: "Последняя встреча с ним произвела на меня тяжелое и большое впечатление. Я встретил у кассы Госиздата ринувшегося ко мне человека с опухшим лицом, со свороченным галстуком, с шапкой, случайно держащейся, уцепившись за русую прядь. От него и двух его темных (для меня во всяком случае) спутников несло спиртным перегаром. Я буквально с трудом узнал Есенина. С трудом увильнул от немедленного требования пить, подкрепляемого помахиванием густыми червонцами. Я весь день возвращался к его тяжелому виду и вечером, разумеется, долго говорил (к сожалению, у всех и всегда такое дело этим ограничивается) с товарищами, что надо как-то за Есенина взяться. Те и я ругали "среду" и разошлись с убеждением, что за Есениным смотрят друзья-есенинцы.
Оказалось не так" (т. 12, стр. 95).
Нездоровая обстановка, окружавшая поэта, не могла не оказать своего воздействия. Как диссонанс к тем произведениям, в которых Есенин выражал желание понять новую Эпоху, найти в ней свое место, в его стихах последнего года жизни начинают звучать мотивы увядания, неправильно прожитой и загубленной жизни ("Увядающая сила. Умирать, так умирать!.."). "Есть одна хорошая песня у соловушки - Песня панихидная по моей головушке",- писал он в "Песне" (1925). Горячо любимая поэтом природа, для которой он всегда находил яркие, радостные краски и тона, все чаще в его стихах становится мрачной, печальной и зловещей:
Снежная равнина, белая луна, Саваном покрыта наша сторона. И березы в белом плачут по лесам. Кто погиб здесь? Умер? Уж не я ли сам?
Появляются мысли о том, что кончилась творческая пора, иссякли поэтические силы, поэту начинает казаться, что "Потеряла тальянка голос, Разучившись вести разговор". Неверие в собственные силы было самым страшным для Есенина. Он часто возвращался к этой мысли, высказывал ее в разговорах. И. Розанов вспоминает слова Есенина об одном поэте: "Обратите внимание, что ему уже за сорок. Следовательно, поэтический возраст для него прошел. И вот последняя книга его стихов уже говорит об упадке. Вообще, лирический поэт не должен жить долго. Или в известном возрасте он должен перестать писать. Исключения, как Фет, редки"*.
* (И. Розанов. Есенин о себе и о других, стр. 11.)
Мрачным свидетельством пессимистических настроений Есенина этого времени является его поэма "Черный человек". Очень важно подчеркнуть, что она была задумана поэтом еще в 1922 году. Этот замысел отражал тогдашнее мучительное состояние поэта. Работать над поэмой Есенин начал также в неблагоприятных для него условиях, находясь за границей, где он чувствовал себя оторванным от родного края, одиноким и потерянным. Как мы видели, по возвращении в Советскую Россию Есениным овладело бодрое и оптимистическое настроение, и замысел "Черного человека" отошел на задний план. Сама поэма отразила колебания Есенина. В ее черновом автографе содержатся строки, говорящие о том, что сам поэт понимал спорадический характер того мрачного состояния, которое иногда отступало, а временами овладевало им с новой силой.
Друг мой, друг мой, Я знаю, что это бред, Боль пройдет, Бред погаснет, забудется. Но лишь только от месяца Брызнет серебряный свет, Мне другое синеет, Другое в тумане мне чудится.
Эти колебания ясно указывают на то состояние внутренней неуравновешенности, в которой создавалась поэма. Именно поэтому ее замысел то уходил, то вновь овладевал поэтом. Он где-то теплился в сознании Есенина и мог бы оказаться погашенным, но под воздействием очередных неблагоприятных условий 1925 года дал новую, очень острую вспышку: последний вариант поэмы Есенин закончил за полтора месяца до смерти. "В последние два года своей жизни Есенин читал поэму очень редко, не любил говорить о ней и относился к ней очень мучительно и болезненно",- пишет С. А. Толстая*.
* ("Новый мир", 1959, № 12, стр. 273.)
Сам Есенин говорил, что в этой поэме отразилось влияние маленькой трагедии Пушкина "Моцарт и Сальери". В этой трагедии "человек, одетый в черном", заказывает Моцарту реквием, но не приходит за ним. Это наводит Моцарта на мрачные мысли, он неотвязно думает о "черном человеке", который стоит перед его глазами, как предвестие несчастья ("Мне день и ночь покоя не дает Мой черный человек..."). "Черный человек" спать не дает мне всю ночь",- пишет Есенин в своей поэме.
Поэма - это разговор Есенина с мрачным пришельцем, который имеет страшную власть над поэтом. Он смеется над ним, издевается над его стихами - никому не нужной "дохлой лирикой", гнусавит, "как над усопшим монах". Страх и тоска охватывают поэта, он не находит в себе сил оказать сопротивление, он подавлен и жалуется далекому другу, как бы прося о помощи:
Друг мой, друг мой, Я очень и очень болен! Сам не знаю, откуда взялась эта боль. То ли ветер свистит Над пустым и безлюдным полем, То ль, как рощу в сентябрь, Осыпает мозги алкоголь.
"Черный человек" - двойник поэта, он живет в нем, и его нельзя уничтожить, не убив себя. Так наступало предвестие конца.
Временами Есенин начинал понимать гибельность того водоворота, в котором он беспомощно кружился, и делал попытки вырваться из заколдованного круга, найти другую среду. А. Луначарский вспоминает: "Он бывал у многих наших товарищей, он был и у меня. Он просил, чтобы его выручили, потому что он, как герой знаменитой английской повести, сначала по собственной воле, вполне свободно впустил в себя эту обезьяну гульни и разврата, а потом оказался в ее лапах. Как сейчас вижу перед собой Есенина с его прекрасным лицом, с испуганными синими глазами". На основе этого впечатления Луначарский делал вывод: "Есенин хотел жить, как настоящий человек, или не жить вовсе"*. H. Асеев так писал о том трагическом впечатлении, которое производил Есенин в это время: "Передо мной был человек, товарищ, поэт, видящий свою гибель, схватившийся за мою руку только затем, чтобы ощутить человеческое тепло. О таком Есенине я плачу"**.
* (В сб. "Упадочное настроение среди молодежи". М., 1927, стр. 37, 38.)
** (Альманах "Удар". М., 1926, стр. 166.)
Но и в этом тяжком положении Есенин еще боролся с собой. Он делал попытки вырваться из мрака окружавшего его, стремился преодолеть тяжелое настроение, еще пытался переменить жизнь. В письме к сестре Екатерине от 16 июня 1925 года он писал: "Случилось оч. многое, что переменило и больше всего переменяет мою жизнь. Я женюсь на Толстой и уезжаю с ней в Крым" (т. V, стр. 208). Есенин женился на внучке Л. Н. Толстого Софье Андреевне Толстой (1900-1957).
В декабре этого же года он уезжает в Ленинград. "Немедленно найди две-три комнаты. Двадцатых числах переезжаю жить Ленинград",- телеграфировал он В. Эрлиху накануне приезда (там же, стр. 215). Это было вызвано все тем же стремлением переменить жизненную обстановку. Провожавший его из Москвы старый знакомый Г. Устинов вспоминает: "Он забрал с собою все свое имущество, рукописи, книжки, записки. Он ехал в Ленинград не умирать, а работать"*. Близко знакомая с Есениным Е. Устинова, почти ежедневно встречавшаяся с поэтом после его приезда в Ленинград, вспоминает, что он приехал "с надеждами на будущее". "Есенин сказал, что из Москвы уехал навсегда, будет жить в Ленинграде и начнет здесь новую жизнь" (там же, стр. 233).
* (В сб. "Сергей Александрович Есенин. Воспоминания". М.- Л., ГИЗ, 1926, стр. 163.)
Однако все то, что вселяло надежду, желание верить в будущее поэта, что вызывало радость истинных друзей, рухнуло 27 декабря 1925 года. В этот день Есенин покончил жизнь самоубийством в ленинградской гостинице "Англетер"*.
* (Прах Есенина был перевезен в Москву. Он похоронен на Ваганьковском кладбище.)
Трагическая смерть безусловно была связана с внутренним неуравновешенным состоянием поэта. Его не оставляли приступы жесточайшей меланхолии и пессимизма. Незадолго до своего приезда в Ленинград он находился на излечении. Отвечая на просьбу одного из молодых поэтов, он писал ему 12 декабря 1925 года: "Книги я постараюсь Вам прислать, как только выйду из санатории, в которой поправляю свое расшатанное здоровье" (т. V, стр. 215). Сестра поэта, А. Есенина вспоминает: "В это время Сергей тяжело болел и почти месяц лежал в больнице. Еще не оправившись как следует, он решил ехать в Ленинград"*.
* (В статье А. Лесс "На родине Есенина". "Нева", 1955, № 7, стр. 173.)
Несомненно, ближайшей, непосредственной причиной гибели поэта было его продолжавшееся болезненное состояние. Но тогда же стало понятным и другое: смерть Есенина не мгновенная катастрофа. Это гибель человека, внутренне надорванного задолго до своего смертного часа.
Смерть Есенина взволновала всю литературную общественность. Она вызвала многочисленные отклики в печати, ожесточенные споры о творчестве поэта. Статьи и воспоминания о Есенине исчислялись не десятками, а сотнями, все они отличались необыкновенно горячей полемичностью, непримиримостью точек зрения. У гроба поэта спорили так, как никогда не спорили при его жизни. Одни называли его "величайшим лириком своего времени", "певцом человеческой юности"*, утверждали, что он "как величайший мастер" создает целую эпоху в русской литературе"**. Другие не признавали поэтической ценности творчества Есенина, называя его произведения "пьяным бредом", а самого поэта наделяя кличкой "хулиган" и "пропойца". Печальную известность получили тогда бульварно-истерические брошюрки А. Крученых ("Черная тайна Есенина", "Есенин", "Москва кабацкая" и др.), в которых автор, не выбирая выражений, смешивал поэта с грязью, изображая его шизофреником. Маяковский назвал эти брошюрки "дурно пахнущими книжонками".
* (П. Орешин. Великий лирик. "Красная новь", 1927, № 1, стр. 242, 243.)
* (А. Манфред. Гибель Сергея Есенина. "Известия", 1926. 1 января.)
К этому примешивались еще десятки голосов: вопли поэтических плакальщиц и плакальщиков, вздохи кабацких "друзей" Есенина, изрядно отдающие фальшью, снисходительно-нравоучительные статьи и стихи тех, кто считал уместным и необходимым учить мертвого Есенина, напыщенно-солидные рассуждения на тему о "неразгаданной загадке" и "тайне крестьянской Руси" (П. Коган), припадочный "Плач о Сергее Есенине" Н. Клюева ("Роженое мое дитятко, матюжник милый...") и т. п. Вся эта "посвящений и воспоминаний дрянь" сливалась в нестерпимую какофонию. Понятен гнев Маяковского, возмущенно спрашивающего в стихотворении "Сергею Есенину": "Разве так поэта надо бы почтить?".
Тогда же были сделаны попытки изобразить Есенина отщепенцем и чуть ли не противником советского строя, отнести его, как тогда выражались, к "внеоктябрьской" литературе. Одновременно с этим враги советского государства пытались по-своему истолковать гибель Есенина, изображая дело таким образом, что якобы лирике вообще нет места в революционной эпохе. По своей сути такое объяснение ничем не отличалось от того, что писала о смерти Есенина озверевшая от злобы белоэмигрантская печать, например газета "Руль", стремившаяся возложить вину за смерть поэта на большевиков*.
* (Эту давно разоблаченную клевету нынче пытаются воскресить в целях "холодной войны" наши противники за рубежом. Но этому поводу журнал "Коммунист" писал: "В свете искренних исканий С. Есенина обнажается в полной мере фальшивость попыток представить его по своему духу далеким от советской поэзии, ее основных устремлений. Так, в "Словаре русской литературы" (Нью-Йорк, 1956) он сближается с "внутренней эмиграцией", изображается стоящим в одном ряду с такими враждебными новому строю поэтами, как И. Клюев, С. Клычков. Главная цель таких фальшивок - лишить творчество Есенина пафоса поэтических исканий, отделить его от исторического движения страны к новой жизни. На самом деле при всей сложности жизненного и творческого пути С. Есенина он стремился идти в ногу с пародом, с революцией". В. Щербина. Ответ фальсификаторам. "Коммунист", 1958, № 11, стр. 89.)
Советская литературная общественность тогда же выступила с разоблачением этих фальшивых и клеветнических измышлений. Этому была посвящена, например, статья Г. Якубовского "Лирика и современность", в которой утверждалась закономерность лирики в социалистическую Эпоху и Есенин признавался ее ярчайшим представителем. "Последние произведения поэта,- говорилось в статье,- Это достижения зрелого таланта, поднявшегося на большую высоту, постигшего творческую, созидательную силу революции"*. Особенно резко выступил против заведомо искаженных трактовок гибели поэта молодой тогда писатель В. Киршон, одним из первых давший верную оценку творчества Есенина**.
* ("Октябрь". 1926, № 5, стр. 122.)
** (В. Киршон. Сергей Есенин. Л., "Прибой", 1926.)
В те годы особенно большое значение имели высказывания о Есенине крупнейших представителей советской литературы, серьезно обеспокоенных ее судьбами, путями ее развития.
И в первую очередь были важны выступления Горького.
Горький очень высоко ценил лирическое дарование Есенина. Создавая литературные портреты русских писателей, он остановил свое внимание и на Есенине. В очерке "Сергей Есенин" (1927) Горький писал: "...Сергей Есенин не столько человек, сколько орган, созданный природой исключительно для поэзии, для выражения неисчерпаемой "печали полей", любви ко всему живому в мире и милосердия, которое - более всего иного - заслужено человеком" (т. 17, стр. 64). "Удивительно сердечными стихами" назвал писатель стихи Есенина. Однако Горький не склонен был преувеличивать значение Есенина в русской литературе и решительно возражал против подобных попыток. Так, в письме 1928 года к одному из начинающих поэтов он писал: "Еще хуже то, что Есенина Вы ставите выше Пушкина и Лермонтова,- это уже совсем скандал"*.
* (М. Горький. Письма к рабкорам и писателям. М., Б-ка "Огонек", 1936, стр. 24.)
В противоположность произвольным и часто ложным толкованиям гибели Есенина, Горький первый увидел в трагической смерти поэта социальную драму, отразившую Эпоху революционной ломки в крестьянской среде.
В одном из своих писем Горький, упоминая "Роман без вранья" А. Мариенгофа, отмечал, что автором "драма - не понята", и писал: "А это глубоко поучительная драма, и она стоит не менее стихов Есенина. Никогда еще деревня, столкнувшись с городом, не разбивала себе лоб так эффектно и так мучительно. Эта драма многократно повторится" (т. 30, стр. 158). Вновь и вновь возвращался Горький к причинам трагедии Есенина. В письме к Ромену Роллану он называл ее "одной из самых тяжелых" и давал ей свое объяснение: "Это драма деревенского парня, романтика и лирика, влюбленного в поля и леса, в свое деревенское небо, в животных и цветы. Он явился в город, чтобы рассказать о своей восторженной любви к примитивной жизни, рассказать о простой ее красоте" (т. 29, стр. 458).
Горький постоянно указывал на то, что причиной гибели Есенина явились неизжитые еще тогда противоречия между городом и деревней. "И жизнь и смерть его - крупнейшее художественное произведение, роман, созданный самой жизнью и крайне, как нельзя лучше характеризующий трагизм отношений города и деревни..."* - писал он А. Тихонову (1926).
Что подразумевал Горький под "трагизмом отношений города и деревни"? В чем он видел этот трагизм?
* (ИМЛИ. Архив Горького, Цг-рл. 44-10-49.)
Трагичной, по мнению Горького, была, конечно, не революционная действительность. Трагичной была лишь судьба отдельных людей из крестьянской среды, которые не прониклись сознанием неизбежности ликвидации патриархального уклада в эпоху пролетарской революции, необходимости коренного социалистического преобразования некогда крестьянской страны. То, что именно так осмыслял Горький трагедию Есенина, видно из его слов, сказанных в беседе с рабочими-корреспондентами в 1928 году: "Отличный поэт, писал прекрасные стихи. Его немного перехвалили. А в общем, можно сказать, что это трагедия глиняного горшка: глиняный горшок стукнулся о чугун-город. Деревенский человек, лирик, мечтатель, мягкий парень, не нашел себе места в городе, где работают очень Энергичные люди, поставившие перед собой весьма высокие задачи"*. Горький говорил это в год, когда советская страна начинала жить и работать по плану первой пятилетки. В свете величественных задач индустриализации страны становилась особенно ясной трагичность позиции людей, которые, не отвергая будущего России, с трудом расставались с ее вчерашним днем. Сам Есенин считал для себя "скандалом" то, что он "оказался в узком промежутке", с горечью он писал о себе:
* ("Заря Востока", 1937, 5 мая.)
Я человек не новый, что скрывать. Остался в прошлом я одной ногою. Стремясь догнать стальную рать, Скольжу и падаю другою.
В последние годы жизни поэт все острее осознавал заблуждения своей молодости. "Годы молодые с забубённой славой, Отравил я сам вас горькою отравой",- каялся он. "Слишком мало я в юности требовал",- признавался поэт. О том, в чем раскаивался Есенин, можно судить по таким его строкам:
Я тем завидую, Кто жизнь провел в бою, Кто защищал великую идею. А я, сгубивший молодость свою, Воспоминаний даже не имею.
Трагедия Есенина - трагедия человека, оказавшегося "в промежутке" между двумя эпохами в период великой исторической ломки. Подобные или близкие к ней трагедии неоднократно повторялись в ту пору в судьбах различных людей. Запечатлевая сложную и противоречивую обстановку первых лет революции, советские писатели с беспощадной правдивостью изображали мучительный процесс прощания с прошлым в крестьянской среде. Вспомним образ, глубоко очерченный М. Шолоховым,- образ Григория Мелехова. Сколько обаяния в этом образе! И каким опустошенным предстает перед нами Мелехов в конце Эпопеи! Попытка примирить непримиримое, найти какой-то третий путь, который не дан исторически,- все это держит его в мучительном состоянии внутренней борьбы, изнуряет его душевные силы, в конечном счете ломает его, лишает интереса к жизни, неизбежно ведет к внутренней гибели.
Советские писатели с болью писали о гибели Есенина, пытаясь объяснить ее причину. "Он горел во время революции и задохнулся в будни,- писал о нем А. Толстой.- Он ушел от деревни, но не пришел к городу. Последние годы его жизни были расточением его гения - он расточал себя.
Его поэзия есть как бы разбрасывание пригоршнями сокровищ его души.
Считаю, что нация должна одеть траур по Есенине"*.
* ("Новая вечерняя газета", 1925, 30 декабря.)
Глубокую мысль о причинах гибели Есенина высказал Н. Асеев. Он писал в статье 1926 года "Плач по Есенину": "Есенин был поэт своей эпохи. Его творчество было нарушено столкновением с прошлым, а не будущим. Не плачьте над Есениным, как над старой Россией"*.
* (Альманах "Удар". М., 1926, стр. 166.)
Действительно, можно ли говорить о том, что Есенин был в конфликте с советской эпохой? Более убедительной и верной представляется иная точка зрения: в первые годы революции (он не дожил даже до ее первого десятилетия), Есенин, как крестьянский поэт, оказался не в силах до конца порвать с укладом старой русской деревни и неизбежную ее историческую обреченность воспринимал как предвестие своей собственной гибели. В этом и заключалось столкновение поэта с прошлым. Он натолкнулся на него, как на жизненную преграду.
В первые годы революции некоторые советские писатели с большим трудом порывали со своими былыми привязанностями, с предрассудками той социальной среды, из которой вышли. Так, например, было с крупнейшими писателями, выходцами из интеллигенции. Они нередко с трудом преодолевали предрассудки старой интеллигенции. Не всем это удавалось и удалось в одинаковой степени. Но большинство из них вышло победителями из этого столкновения с прошлым, и их творчество является достоянием не только советской, но и мировой литературы.
Иная судьба постигла Есенина, отягченного тяжелейшим грузом крестьянских предрассудков, самых цепких и самых устойчивых.
Есенин не был безвольным человеком. Он боролся с этими предрассудками, бежал от них, "стремясь догнать стальную рать", но окончил эту борьбу не победителем, а побежденным. Но разве это может являться основанием для предъявления упреков и обвинений поэту? Гораздо более важно понять исторические корни его трагедии.
Смерть Есенина, конечно, не могла пройти незамеченной. И это относилось не только к литературе, но и к самой жизни.
В первой половине 20-х годов, когда отгремели залпы гражданской войны и наступили трудовые будни, некоторым людям, ранее захваченным революционной героикой, стало казаться, что в наступившей тишине уже нет места героическому. Подобные настроения усиливались еще тем, что новая экономическая политика оживила буржуазные Элементы в стране, усилила социальные контрасты, создала у недостаточно устойчивых людей ошибочное представление о том, что мы сдаем капиталу великие завоевания революции.
Свобода частной торговли, спекуляция, погоня за наживой, тяга к легкой жизни, поток низкопробной буржуазной литературы, преклонение перед "модами" Запада, бытовое разложение, проповедь "свободной любви" и т. п.- вся эта грязная накипь иногда скрывала от глаз здоровое и светлое в жизни.
В этой обстановке известие о самоубийстве Есенина прозвучало с необыкновенной силой. Смерть поэта стала как бы знаменем уставших от жизни, изношенных и отчаявшихся людей. "Над собою чуть не полк расправу учинил",- писал Маяковский в стихотворении "Сергею Есенину", имея в виду волну самоубийств после гибели поэта. Маяковский считал "легендарной" "есенинщину", которая родилась после смерти Сергея Есенина и пошла гулять по Советскому Союзу" (выступление на диспуте "Упадочное настроение среди молодежи" 13 февраля 1927 года). Пессимистические мотивы в лирике Есенина, его стихи, отражавшие смятенное состояние поэта, оказывали губительное воздействие на молодежь. Тогда и появился термин "есенинщина" как нарицательное название всего упадочного, нездорового, аморального.
В бой с "есенинщиной" за духовное здоровье молодежи выступили передовые советские писатели. Во всех городах Советского Союза читал Маяковский свои стихи "Сергею Есенину", "имеющие целью разбить поэтическую цыганщину и пессимизм" (статья "А что вы пишете?"). Говоря о той задаче, которую он ставил перед собой, создавая стихотворение "Сергею Есенину", Маяковский писал: "Целевая установка: обдуманно парализовать действие последних есенинских стихов, сделать есенинский конец неинтересным, выставить вместо легкой красивости смерти другую красоту, так как все силы нужны рабочему человечеству для начатой революции, и оно, несмотря на тяжесть пути, на тяжелые контрасты нэпа, требует, чтобы мы славили радость жизни, веселье труднейшего марша в коммунизм" (т. 12, стр. 97).
Демьян Бедный выступил против "есенинщины" на страницах "Правды". Поводом к этому послужило полученное им стихотворение девушки Поли Рыбаковой:
Я хочу быть такой, как Есенин! Так хочу, как Есенин, любить. Быть хочу, как Есенин, весенней Жизнь свою, как Есенин, прожить. . . . . . . . . Не дружа с прозаической дельностью, Он в вине свое горе топил. Жизнь давила тупою бесцельностью, И ее, эту жизнь, он убил.
"Я знал Есенина, я за него страдал",- так начинал Д. Бедный свой ответ этой девушке, уставшей от жизни, потерявшей ее перспективы. И далее, разъясняя причины гибели Есенина, Д. Бедный заканчивает свой ответ строчками:
Цель жизни - для того, кто хочет к ней идти - Не на "есенинском" пути*.
* (Демьян Бедный. Где цель жизни? (Ответ Поле Рыбаковой.) "Правда", 1927, 28 апреля.)
Против пагубного влияния "есенинщины" выступили тогда А. Луначарский, Н. Асеев, А. Безыменский и другие советские писатели. У них была одна цель: "отобрать Есенина у пользующихся его смертью" (Маяковский).
В далекое прошлое отошло то время, когда мог появиться поэт такой драматической судьбы, как Сергей Есенин.
Отошло в далекое прошлое и само понятие "есенинщины". Но мы не вправе закрывать глаза на то, что пессимистические мотивы в творчестве Есенина и сегодня могут оказать вредное влияние на некоторую часть молодежи. Эта часть очень невелика, но все равно об этом нельзя забывать в нашей борьбе за коммунистическое воспитание молодого поколения.
Надо объяснять молодому читателю, что рассматривать творчество Есенина сквозь призму "есенинщины" - Значит не увидеть в нем главного и основного.
"Самый крупный борец против есенинщины был сам Есенин"*,- писал А. Луначарский, утверждая этим, что сам Есенин не только не идеализировал упадочные мотивы своего творчества, но внутренне тяготился ими, пытался освободиться от них.
* ("На литературном посту", 1927, № 5-6, стр. 106.)
Любоваться в творчестве Есенина тем, что являлось мучительным для самого поэта,- значит отнестись без уважения к его памяти, нарочито не замечать в его произведениях того, что является душой его творчества - горячей любви к родине, к прошлому нашей страны, к ее настоящему, не замечать его любви к людям.
Не случайно Маяковский, непримиримо относившийся к "есенинщине", ко всему упадочному, неутомимо боровшийся за идейную чистоту советской поэзии, ни в какой мере не склонен был оставлять Есенина за бортом советской поэзии, советской жизни. Он писал: "Надо понимать литературное значение Есенина, роль его в нашей литературе, размеры его дарования, то, что пригодно в нем для нас и что не пригодно..." (т. 12, стр. 313).
Эти слова Маяковского подводят нас к теме "Есенин и советская поэзия".
Навсегда отошла в прошлое та историческая обстановка, в которой жил и творил поэт. Мы понимаем то трагическое положение, в котором оказался он на рубеже двух эпох. Трагедия поэта учит необходимости решительного отказа от груза прошлого в сознании, необходимости понять и принять то новое, что возникает в ходе исторического развития общества. Она учит смотреть вперед и видеть рассвет завтрашнего дня, твердо определить свою позицию борца за лучшие мечты человечества. В этом смысле трагедия Есенина - урок для тех, кто отстает от поступательного хода истории, от нашего народа, идущего к коммунизму.
Есенин близок и дорог нам совсем другими качествами своего глубокого таланта, своего творчества. А между тем известны попытки ориентировать советских писателей именно на трагические мотивы в творчестве Есенина. Подобные попытки были сделаны еще очень давно, сразу же после смерти поэта. Об одной из них нужно сказать подробнее, так как она связана с общим принципиальным вопросом о Есенине и советской поэзии.
В 1926 году была опубликована статья Федора Жица "Почему мы любим Есенина"*. Не обременяя себя доказательствами, Ф. Жиц целиком отделял Есенина от революции ("Есенин не революционен") и утверждал, что причина нашей любви к поэту заключается "в трагичности наиболее зрелых есенинских вещей". К ним он относил преимущественно "Исповедь хулигана", "Москву кабацкую", "Любовь хулигана". В них он видел "подлинного, центрального Есенина". "Есенин спускается с небесной мансарды Саваофа в сводчатые подвалы Москвы кабацкой" - такова схема эволюции Есенина по Ф. Жицу. Сделав мимоходом открытие, что "у счастливого человека нет своего места в искусстве. Его биография скучна и неинтересна", Ф. Жиц утверждал, что интересны только писатели трагической судьбы, в творчестве которых мы встречаем лишь "случайный оптимизм". К таким писателям он и от" носил Есенина - певца "трагедийных мотивов", имеющих своим источником "боль и неудовлетворенность". В заключение Ф. Жиц писал: "В нашей современной поэзии много краснощекой молодости, много обывательского самодовольства, но нет трагедийной зрелости. И поэтому она мало любопытна. Есенин - единственная трагическая фигура в нашем сегодняшнем искусстве. И за боль и кровь его поэзии так приковано любим мы его".
* ("Красная новь", 1926, № 5.)
По Ф. Жицу, советский писатель должен черпать вдохновение в "боли и неудовлетворенности", отражать лишь трагические стороны действительности. Не стоит и доказывать, насколько такая "концепция" чужда жизнеутверждающему началу литературы социалистического реализма. Противопоставляя Есенина всей советской литературе, Ф. Жиц по сути дела исключал из нее "любимого" поэта. Немногого стоила эта любовь!
Советская критика сразу же поняла несостоятельность и вредность рассуждений Ф. Жица. Первым ему ответил В. Ермилов темпераментно написанной статьей "Почему мы не любим Федоров Жицей"*. Критик правильно определил взгляды Ф. Жица как олицетворение обывательщины, как опошление и принижение Есенина. В. Ермилов справедливо писал, что Ф. Жиц насильственно тянет Есенина в "Москву кабацкую", из которой поэт мучительно рвался на свежий воздух, чтобы быть с теми, кто шел в ногу с революцией. Ф. Жицу возражали и советские поэты. А. Безыменский выступил со статьей "Против "есенинщины". Прошу слова как комсомолец!" Верно отмечая, что молодежи нужно открыто указывать на слабые стороны творчества Есенина, а не замалчивать их и тем более не воспевать, как Ф. Жиц, А. Безыменский решительно возражал против тезиса Ф. Жица о том, что "художник по природе своей оппозиционер". Как советского поэта, а не оппозиционера характеризовал А. Безыменский Есенина, ссылаясь на его поздние произведения: "Стихи последнего периода особенно любим мы. Да без них и весь Есенин стоял бы для нашего читателя под вопросом"**. Так любит Есенина "здоровый читатель", делал вывод А. Безыменский.
* ("На литературном посту", 1926, № 4.)
** ("Комсомолия", 1926, № 6-7, стр. 74.)
Эта полемика имеет не только историко-литературный интерес. Ее следует напомнить сейчас, когда враги и недоброжелатели советской литературы ополчаются против ее оптимизма, пишут о "трагичности" человека социалистической эпохи и пытаются изобразить Есенина "жертвой" этой эпохи.
Трагичность есенинской судьбы несомненна. Но из этого никак не следует тот вывод, к которому приходил Ф. Жиц, вывод о том, что трагическое должно составлять основу нашего искусства. Вся история советской литературы и ее современное развитие опровергают подобные измышления.
Чтобы лучше понять значение Есенина-лирика, необходимо хотя бы очень бегло обратиться к советской поэзии тех лет, когда жил и работал Есенин.
Первые замечательные образцы новой русской поэзии, порожденной Октябрьской революцией, мы находим уже в годы гражданской войны в творчестве Д. Бедного и В. Маяковского. Четкая политическая позиция этих двух крупнейших поэтов, героический пафос их творчества, безраздельно связанный с революционной борьбой советского народа, принесли им заслуженную славу зачинателей советской поэзии. В эти годы перешли в лагерь революции такие выдающиеся поэты, как А. Блок и В. Брюсов.
Новая, пролетарская поэзия набирала силы. Выступило немало пролетарских поэтов (В. Кириллов, В. Александровский, Н. Полетаев, В. Казин, И. Садофьев и др.), в чьих произведениях звучала романтика революции.
С началом 20-х годов советская поэзия обогащается новыми именами и произведениями. Начинается расцвет советской лирики.
Лирическая тема широко зазвучала в стихах молодых поэтов, вступивших в литературу дружной комсомольской семьей,- А. Безыменского, А. Жарова, М. Светлова, И. Уткина, М. Голодного. Развитие и углубление лирики проявилось и в творчестве поэтов более старшего поколения: в романтических стихах Н. Тихонова и Э. Багрицкого, в эмоциональных произведениях Н. Асеева. В. Маяковский, не отказываясь от плакатной, открыто публицистической поэзии, создает поэмы "Люблю" и "Про это".
В этой новой обстановке диссонансом звучали произведения отдельных поэтов Пролеткульта и "Кузницы": они продолжали писать в прежнем, "планетарном" стиле, мало интересуясь духовным миром современника. "У пролетариата нет миллиона голов, есть одна мировая голова",- говорилось в журнале "Кузница". Такое уродливое понимание коллективизма приводило к отказу от изображения духовного мира человека. "Пролеткультцы не говорят ни про "я", ни про личность, "я" для пролеткультца все равно, что неприличность..." - вышучивал их Маяковский.
Даже те из них, которые стремились писать о "земном", о героическом труде народа, в первую очередь видели не человека, а завод, машину, приводные ремни, болты и гайки, не проявляя интереса к духовному миру тех, кто изобрел эти машины, привел их в движение, заставил работать на благо человека.
Железо, железо, железо, Железом окутал ты нас, Железом ревет Марсельеза, Железом рыдает Парнас,-
эта эпиграмма на М. Герасимова характеризовала многие стихи поэтов "Кузницы". В "Кузнице" имели хождение взгляды, подобные тому, что коллективу чужды "персональности", что в коллективе "лица без экспрессии, душа, лишенная лирики, эмоция измеряется не криком, а манометром и таксометром". С таких позиций люди изображались, как машины. Вот, например, "лирическая" картина, нарисованная одним из поэтов. Она звучит как пародия, но написана всерьез:
Прильнул гудок моей сирены К твоим глазам, твоим устам! Мой горн горящими губами Поцеловал твои уста.
В подобных стихах проявляется не только неумение разработать лирическую тему, но и какая-то аскетическая застенчивость автора, считающего, что личная, лирическая тема не имеет права на самостоятельное существование. Еще в 1929 году М. Горький отмечал, что "люди наших дней стыдятся лирики, но расстаться с нею, к счастью, не хотят и не могут" (т. 30, стр. 124). Причина этой "стыдливости" имела свое объяснение: писатели, воспевавшие героическую эпоху, охваченные пафосом строительства нового мира, как бы опасались, что уход в лирику отвлечет их от главной задачи. По этому поводу Маяковский спорил с Пушкиным: "Нами лирика в штыки неоднократно атакована" ("Юбилейное"). У него, однако, это была атака против мелкотравчатой, "болоночьей" лирики. Тот же Маяковский явился одним из зачинателей новой социалистической лирики, в которой гармонически сочетались и личные чувства, и дух революционной эпохи. Но в те годы бытовал и неверный взгляд на лирику как на явление, якобы противопоказанное революционному времени. А между тем именно революция, принесшая духовное раскрепощение, как раз и способствовала развитию такого жанра, как лирический. Это неоднократно подтверждали советские поэты-лирики, в том числе и Есенин.
Поэзия Есенина в большой степени способствовала утверждению лирики в советской литературе.
Осуждая редакторов, которые "двигали по водочной дороге" Есенина, Маяковский правильно вскрыл причину его популярности: "Одна из главных причин интереса: лирический писатель; лирические темы... Что по литературной линии можно противопоставить ему в крестьянской и пролетарской поэзии? Можно очень мало. Причина - наше страшное литературное бескультурье" (т. 12, стр. 314). "Вот русский язычок одного из стихотворений в сегодняшнем номере "Красной Нивы": "От радости сердце разбилось вдвое". "Вдвое" - это определение количественного увеличения. Вы у Есенина этого не найдете, а здесь на каждой странице" (там же, стр. 315). И далее, говоря о неуместности в поэзии трескучей риторики, которая не способна задеть ни чувств, ни мыслей читателя, Маяковский ссылался на Есенина как на положительный пример: "Вопрос о С. Есенине - это вопрос о форме, вопрос о подходе к деланию стиха так, чтобы он внедрился в тог участок мозга, сердца, куда иным путем не влезешь, а только поэзией" (там же, стр. 316). Несколько по-иному ту же мысль выразил Н. Асеев. "Есенин повернул людей лицом к стиху"*,- писал он.
* (Альманах "Удар". М., 1926, стр. 154.)
Аналогичные суждения о силе есенинской лирики находим и у других советских писателей. "Читатель относится к его стихам, как к документам, как к письму, полученному по почте от Есенина",- удачно заметил Ю. Тынянов*, "Есенин был одним из лучших современных поэтов и, может быть, единственный в последние годы лирик, заставлявший плакать читателя"**,- писал М. Слонимский.
* (Ю. Тынянов. Архаисты и новаторы. Л., 1928, стр. 545.)
** ("Красная газета", веч. выпуск, 1925, № 316.)
Эту высокую оценку лирического дарования Есенина нельзя считать только достоянием прошлого. Поэзия Есенина не утратила своего эстетического значения и для современной поэзии, для современного читателя.
Лирика Есенина - это всегда чистосердечный разговор с читателем. "Мне кажется, что я свои стихи пишу только для своих добрых друзей"*,- говорил Есенин. Эта безграничная доверчивость поэта, задушевность его лирической беседы с читателем-другом не может оставить человека равнодушным.
* ("На литературном посту", 1926, № 4, стр. 11.)
С этим связана еще одна отличительная особенность есенинской лирики, которую можно назвать духовным демократизмом. Это имело немаловажное значение в борьбе противоречивых тенденций в поэзии 20-х годов.
В те годы весьма ощутимо давало о себе знать увлечение формалистическими экспериментами. Оно выражалось не только в затейливой и часто бессмысленной игре словами и звуками, но и в самом содержании, в нарочитой подчеркнутости изысканно-утонченных чувств, переживаемых поэтом-лириком. Часто это были запоздалые отголоски аристократической лирики символистов и акмеистов. Подобная лирика более всего походила на вычурные, зашифрованные письмена, ничего не говорившие сердцу читателя, понятные только самому поэту, да десятку-другому Эстетствующих любителей поэтических шарад и ребусов. Такая лирика напоминала сложнейший лабиринт, по которому с трудом пробирался читатель. Она была недоступна ему своей субъективистской замкнутостью.
В лирике Есенина нет ничего подобного. Читая его стихи, мы целиком поглощены мыслями и чувствами поэта, тем настроением, которое он "из рук в руки" передает читателю. И мы ощущаем теплоту этих рук. И сама конструкция стиха становится незаметной. Но не потому, что ее нет или она примитивна, а потому, что она подчинена задаче найти прямой путь к сердцу широкого читателя. У Есенина нет упрощения формы стиха. Она у Есенина проста, но той подлинной художественной простотой, которая более всего способна тронуть человеческое сердце. Разве можно назвать упрощенной форму такого, например, стихотворения, покоряющего своей эмоциональной силой:
Голубая кофта. Синие глаза. Никакой я правды милой не сказал. Милая спросила: "Крутит ли метель? Затопить бы печку, постелить постель". Я ответил милой: "Нынче с высоты Кто-то осыпает белые цветы. Затопи ты печку, постели постель, У меня на сердце без тебя метель".
Лирика Есенина демократична. И дело здесь не в том, что для понимания ее не нужно никакой специальной филологической подготовки, а в том, что и весьма образованный, и малоподготовленный читатель в одинаковой мере поймут и прочувствуют есенинские строки, не останутся к ним равнодушными. В этом один из неотъемлемых признаков настоящего искусства.
Демократизм был сознательной литературной позицией Есенина и отражал его внутренний спор с теми поэтами, лирика которых отличалась нарочитой осложненностью, была недоступна широкому читателю. Причем Есенин был далек от мысли, что для того, чтобы быть понятным, нужно отказываться от своей индивидуальной творческой манеры. В. Качалов, вспоминая о встрече с Есениным в обществе московских литераторов (1925), пишет о нем: "Спорит, и очень убедительно, с Пастернаком о том, как писать стихи так, чтобы себя не обижать, себя не терять и в то же время быть понятным"*.
* ("Красная пива", 1928, № 2, стр. 19.)
Демократическая, народная сущность лирики Есенина теснейшим образом связана с национальной основой его поэзии.
Указывая на то, что в русской национальной культуре мы наследуем только ее демократические и социалистические элементы, В. И. Ленин писал: "Чуждо ли нам, великорусским сознательным пролетариям, чувство национальной гордости? Конечно, нет! Мы любим свой язык и свою родину, мы больше всего работаем над тем, чтобы ее трудящиеся массы (т. е. 9/10 ее населения) поднять до сознательной жизни демократов и социалистов" (т. 21, стр. 85).
Мы знаем меру социалистического сознания Есенина. Оно определялось у поэта стихийным принятием социализма. Но разве можно забывать, что Есенин целиком был демократом, что любовь к Родине, родному языку и родному народу лежала в основе всего его творчества.
После смерти Есенина делались попытки представить его националистом. Подобные измышления тогда же получали решительный отпор (см., например, статью В. Правдухина в журнале "Звезда", 1927, № 3), но находились люди, которые добавляли и свою ложку дегтя. Так, процитировав известные строки Есенина "Мать моя - родина, я большевик!", А. Крученых заявил, что понятия "большевизм" и "патриотизм" ни больше, ни меньше как взаимно исключают друг друга.
Те, кто обвинял Есенина в национализме, умышленно не хотели замечать того, что решительно опровергает подобную клевету.
Резко осуждал Есенин "неприсущий нам шовинизм" Клюева, "клюевскую", или, как он еще говорил, "ложноклассическую Русь". Сохранив глубокую любовь к России, он после Октябрьской революции смотрел на нее глазами советского гражданина и поэта ("Русь советская").
Есенину было незнакомо чувство национальной исключительности. Еще в поэме "Пугачев" (1921 г.) он изобразил вождя народного восстания как друга "монгольского люда". Башкиры, киргизы, калмыки бок о бок с русскими казакамипугачевцами ведут борьбу против общего врага. "Мы подымем монгольскую рать!" - восклицает Пугачев, видя в "инородцах" своих товарищей.
Известно, с какой любовью относился Есенин к народам Кавказа, с какой радостью посещал Азербайджан и Грузию. "Ты научил мой русский стих Кизиловым струиться соком",- писал он о Кавказе ("На Кавказе"). Он обещал донести, "как счастье, до могилы и волны Каспия, и балаханский май" ("Прощай, Баку!.."). В его стихотворении "26" звучит глубокое уважение к бакинским комиссарам, погибшим в борьбе за советскую власть. Со словами горячей любви обращался Есенин к своим друзьям - грузинским поэтам ("Я - северный ваш друг и брат..."). "Персидские мотивы" - яркое доказательство отсутствия у Есенина какой-либо национальной ограниченности. Он сам заявлял, что "учился у персидских лириков" и, конечно, не только у персидских; известно, что он признавал влияние па свое творчество Гейне и Гебеля.
Для Есенина в высшей степени было характерно чувство братства народов. Он мечтал о том времени, когда "Пройдет вражда племен", когда "Людская речь в один язык сольется", Именно с этой темы начинал Есенин стихотворение "Капитан земли", посвященное В. И. Ленину:
Еще никто Не управлял планетой, И никому Не пелась песнь моя. Лишь только он, С рукой своей воздетой, Сказал, что мир - Единая семья.
И в то же время у порта было сильно развито национальное чувство, что имело определенное значение в развитии русской советской поэзии 20-х годов. Поэзия Есенина объективно противостояла в те годы пренебрежению к русским национальным традициям, которое наблюдалось у некоторых литераторов и даже целых групп и направлений. Так, идеолог "Серапионовых братьев" Лев Лунц пытался всячески скомпрометировать русскую литературу, противопоставляя ей творчество западных писателей - Гофмана, Дюма, Стивенсона. "Из русских писателей больше всего люблю Гофмана и Стивенсона",- вторил Лунцу другой участник этого объединения. Подобную же позицию занимала и группа "конструктивистов". В их альманахе "Бизнес" русская культура прошлого определялась как "исторический вшивый тулуп". Конструктивисты выдвинули лозунг "европеизма" и даже... "советского западничества". Они хвалили, например, одного из писателей за то, что у него "не традиционно-русская манера" письма. По-своему требовали отказа от национальных традиций русской литературы некоторые из участников группы "Леф". Выступая против "культа литературных предков" (Пушкина, Толстого), они целиком зачеркивали национальное своеобразие великой русской литературы.
В этих условиях творчество Есенина несомненно играло положительную роль. Оно учило и учит дорожить традициями национального искусства. Пристальное внимание Есенина к устному поэтическому творчеству и до сегодняшнего дня является поучительным примером для советских поэтов.
Значение творчества Есенина в развитии советской поэзии определяется еще и тем, что оно оказало известное воздействие на молодых поэтов, начинавших свой творческий путь при жизни Есенина или вскоре после его смерти.
Речь идет не о подражателях и эпигонах Есенина, которых было так много в 20-е годы, а о значительной группе советских поэтов, которые, не теряя своей творческой индивидуальности, учились у Есенина, "3а ним вслед из мужицких недр, разбуженных революцией, выйдут десятки таких же, сильных и славных"*,- писал Л. Леонов вскоре после смерти Есенина.
* ("30 дней", 1926, № 2, стр. 17.)
В условиях сложной литературной обстановки 20-х годов, когда в поэзии соседствовали, а нередко и враждовали самые различные группы и течения, поэзия Есенина помогала некоторым поэтам самоопределяться, найти себя, утвердиться в самостоятельно избранной позиции, не подпасть под губительное влияние внешне заманчивых "модных" течений, манерных и бессодержательных. Такие поэты, как П. Васильев, М. Исаковский, Б. Корнилов, А. Прокофьев, А. Твардовский и другие, не прошли мимо поэтического опыта Есенина. Так или иначе, но его творчество помогло им найти свой собственный путь в поэзии. И, может быть, наиболее характерным примером здесь может послужить творчество М. Исаковского.
Сам Исаковский, говоря о влиянии на свою поэзию Некрасова, Кольцова, Никитина, в то же время признавался, что в его ранних стихах были "отдельные черточки" от Есенина*. Значение этих "черточек" для молодого поэта станет понятным, если учесть следующее его суждение: "Я не мог брать примера с Пастернака и Сельвинского. Мне всегда казалось, что большим недостатком этих, несомненно, крупных поэтов является то, что они по существу пишут для небольшого круга избранных, широкие же слои читателей их не понимают и не читают" (там же, стр. 14).
* (М. Исаковский. Заметки о моем творчестве. В кн.: М. Исаковский. Избранные стихи. М.- Л., ГИХЛ, 1931, стр. 13.)
Среди ранних произведений Исаковского можно найти такие, в которых особенно заметна тяга поэта к простоте есенинского стиха, к его образной системе. Так, мы легко видим близость Исаковского к Есенину в таких, например, стихах молодого поэта:
Сохрани, немеркнущая память, Этих дней веселых голоса. Скоро-скоро северная замять Заметет мне снегом волоса. Будут дни идти все так же гулко, Только радость упадет на дно. И в глазах, как в дальних переулках, Сделается глухо и темно. И тогда с тобою в разговоре Не скажу ни слова о любви, Потому что утренние зори Не всегда полощутся в крови. В жизни время высчитано строго. Все имеет свой предел и час. Невозможно в дальнюю дорогу Взять огней малиновый запас. Сохрани ж, немеркнущая память, Этих дней веселых голоса. Скоро-скоро северная замять Мне осыплет снегом волоса*.
* (М. Исаковский. Провода в соломе. Первая книга стихов. М., 1927, стр. 77-78.)
Но это, конечно, ни в какой степени не значит, что Исаковский "вышел из Есенина". Речь идет о другом. Лирика Есенина, теснейшим образом связанная с традициями народного творчества, отличавшаяся большой поэтической выразительностью, являлась для молодых поэтов примером подлинно художественной простоты.
Что же касается М. Исаковского, то он не только не шел вслед за Есениным, но являлся зачинателем нового направления в советской поэзии. Таков путь каждого новатора. И здесь уместно вспомнить слова самого Есенина, который считая себя "последним поэтом деревни", в то же время предчувствовал появление другого поэта, целиком вскормленного новой, советской деревней. "Новый с поля придет поэт",- писал он в стихотворении, в котором с грустью признавался: "Не меня будут юноши петь, Не меня будут старцы слушать".
М. Исаковский имел все основания утверждать: "Некоторые критики в рецензиях на "Провода в соломе" писали, что, мол, Исаковский перепевает есенинские мотивы. Думаю, что это неверно. Если в моем творчестве и были какие-нибудь отдельные черточки "от Есенина", то общие тенденции его (творчества) ничего общего с Есениным не имели"*.
* (М. Исаковский. Избранные стихи. М.- Л., ГИХЛ, 1931, стр. 13.)
Сам Исаковский совершенно справедливо говорил, что в первых своих стихах он писал "о деревне, которая разрушает вековой уклад своей жизни, которая строит новый быт и начинает понимать мир по-новому"*. Сборник "Провода в соломе" целиком оправдывал это заявление поэта: основное содержание его - бесчисленные примеры зарождения и победы нового в советской деревне.
* (М. Исаковский. Избранные стихи. М.- Л., ГИХЛ, 1931, стр. 14.)
Без преувеличения можно сказать, что Исаковский открыл в нашей поэзии советскую деревню. Горький в своей рецензии на "Провода в соломе" подчеркнул принципиальное отличие Исаковского от Есенина. Говоря о том, что Есенин, "разбив об город некрепкое сердце свое, погиб", Горький так анализировал причину этой гибели: "Драма совершенно законная. Вероятно, и еще не один талантливый человек погибнет, если не сумеет понять, почувствовать глубокое и всем ходом истории обусловленное значение того, что называется "смычкой" города и деревни". "А вот Госиздат напечатал книжку стихов крестьянина Михаила Исаковского "Провода в соломе". Этот поэт, мне кажется, хорошо понял необходимость и неизбежность "смычки", хорошо видит процесс ее и прекрасно чувствует чудеса будних дней". Чрезвычайно важно замечание Горького о том, что творчество Исаковского в отличие от поэзии Есенина лишено крестьянской замкнутости и ограниченности. Примечательно, что Горький писал об этом, вновь возвращаясь к вопросу о городе и деревне: "Михаил Исаковский не деревенский, а тот новый человек, который знает, что город и деревня - две силы, которые отдельно одна от другой существовать не могут, и знает, что для них пришла пора слиться в одну непобедимую творческую силу, слиться так плотно, как до сей поры силы эти никогда и нигде не сливались" (т. 24, стр. 312).
Русская литература прошлого дала немало примеров той страшной "власти земли" над крестьянином, которая подтачивала и часто губила его силы, уродовала его душу. Есенин - первый крестьянский поэт, сделавший попытку преодолеть эту "власть земли". Его жизнь и творчество показывают, сколь болезненным и мучительным был этот процесс. Именно он явился причиной духовной драмы поэта.
Творчество М. Исаковского - художественная летопись великого духовного раскрепощения русского крестьянства от власти земли. Теперь настало время его власти над землей.
Есенин называл себя "последним поэтом деревни". Михаил Исаковский - первый поэт советской деревни. Начатое им направление было поддержано и развито талантливой плеядой советских поэтов. Достаточно сказать, что такой крупнейший поэт современности, как А. Твардовский, считает М. Исаковского своим первым учителем. М. Исаковский начал целое направление в советской поэзии, которое обогащается все новыми именами, произведениями, красками. Это направление берет свое начало в гуще народной жизни, и в этом залог его будущего.
Но все это не означает, что мы вправе предать забвению творчество Есенина. Оно занимает определенное место в художественной летописи жизни нашей страны в первые годы революции и является важной предысторией того направления в советской поэзии, которое было начато М. Исаковским.
Творчество Есенина - одна из ярких, глубоко волнующих начальных страниц истории советской литературы.
И еще многие поколения советских людей будут с любовью вспоминать его имя, читать его стихи.
При использовании материалов обязательна установка активной ссылки:
http://s-a-esenin.ru/ "Сергей Александрович Есенин"