Шаганэ ты моя, Шаганэ...

Фотография

В 1958 году мне пришлось выехать в отпуск в октябре. Я с трудом оторвался тогда от есенинской "Литературной хроники", которую заканчивал писать, и память упорно и настойчиво возвращала меня к страницам, казавшимся мне недоработанными.

Рассказывая о пребывании Есенина в Батуме в декабре 1924 года - январе 1925 года, рукопись коротко отмечала встречу Есенина с Шаганэ, молодой женщиной, имя которой вошло в стихи поэта. Точных данных не было. Пометка в рукописи основывалась на сообщении журналиста Л. О. Новицкого, сделанном 30 лет спустя.

Достоверным было следующее. 20 декабря 1924 года Сергей Есенин послал из Батума в Москву Галине Бениславской два стихотворения под общим заголовком "Персидские мотивы". Два других, опубликованных 10 декабря 1924 года в газете "Трудовой Батум", имели тот же заголовок. В письме поэт пояснял: "Персидские мотивы" это у меня целая книга в 20 стихотворений. Посылаю Вам еще 2. Отдайте все 4 в журнал "Звезда Востока".

Написать ему удалось 16 стихотворений. В 1925 году 10 стихотворений были изданы отдельной книгой под названием "Персидские мотивы" (с посвящением П. И. Ча-гину). Позднее, при подготовке "Собрания стихотворений", он отобрал и включил в состав цикла 15 из 16 стихотворений, опубликованных уже в периодической печати под Заголовком "Персидские мотивы".

Стихи, отправленные Есениным 20 декабря 1924 года в Москву, начинались со строк: "Шаганэ ты моя, Шаганэ...", "Ты сказала, что Саади...". Прошло время, "Персидские мотивы" - цикл стихов, в который вошли эти два стихотворения,- запали в сердца людей, ибо выражали красоту чувств их с совершенной простотой.

Кто же была персианка Шаганэ, к которой обращался поэт в своих стихах? Вымышлено ли это имя или девушка с таким именем действительно встретилась Есенину в жизни? Для ответа на эти вопросы в моем распоряжении не было данных. Правда, много лет назад, разбираясь в есенинском архиве, я обнаружил в Государственном литературном музее фотографию девушки (стр. 49). На обороте снимка была надпись: "Шаганэ". Девушка была совсем юной, и в спокойном выражении ее почти детского лица я не находил ничего, что позволяло бы обратиться к ней в духе известных строк: "Ты сказала, что Саади целовал лишь только в грудь..." Потом мне показалось, что сквозь безмятежную невинность ласковых глаз проступает лукавая зрелость женщины. Но тут же отверг это, решив, что достоверность надписи на обороте снимка подлежит проверке. Тогда же я приобрел копию его и, далее, потратил немало усилий на выяснение фамилии неизвестной. Установить, впрочем, ее не удалось. Была ли это действительно Шаганэ или кто-то пошутил, написав на обороте фотографии имя персианки из есенинских стихов? Как попала фотография к Есенину и потом в его архив? Кто сделал загадочную надпись? Все это осталось неизвестным. Но случай с фотографией в чем-то ассоциировался с воспоминаниями Повиц-кого, и все это, вместе взятое, наводило на размышления.

Я приехал в Гагру, где должен был проводить свой отпуск, но и здесь цепкие воспоминания о неясных страницах "Хроники" не отпускали, продолжали тревожить.

"Персидские мотивы" бессмертны. Имя Шаганэ упоминается в шести из шестнадцати стихотворений цикла. Пройдут десятилетия, уйдет из жизни и есенинское и наше поколение, в жизнь будут вступать новые и новые времена, новые и новые люди. И будущий Андроников станет тратить долгие годы на розыски следов исчезнувшей женщины, которая когда-то вдохновила поэта на неописуемо прекрасные стихи, и будет по одной детали, как Кювье, медленно воссоздавать образ и историю неизвестной, следует ли, думал я, давать повод судить о нас, как о людях сухих и нелюбознательных? Почему бы не попытаться найти эту женщину сейчас, когда возможностей для этого значительно больше?

Известно, что Есенин в Персии не бывал. Если Шаганэ реальное лицо, девушка с таким именем должна была жить в дни, когда писались стихи. Начинать искать ее следовало в Батуми.

Прервав отпуск, я выехал в столицу Аджарской республики.

Батумские поиски

На другой день утром я шел по перрону батумского вокзала, направляясь в город. Безоблачное небо заливало его веселым лазоревым светом, пальмы и бананы плыли в сиреневом мареве, синее Черное море было безбрежным и спокойным... Устроиться с жильем тут ничего не стоило, и через короткое время я уже начал ходить по городу в поисках следов пребывания здесь Есенина и Шаганэ.

Времени явно не хватало. Я начинал розыски в 8 часов утра и возвращался в 12 ночи, часа два-три обрабатывал записи, спал три-четыре часа и начинал все сначала. Старожилы называли все новые и новые имена горожан, которые могли быть полезными, в поисках их я пересекал город из конца в конец, число знакомств росло с каждым днем, а решение поставленной задачи не продвигалось ни на шаг.

Шли уже последние дни моего отпуска, когда кто-то направил меня к старейшему батумскому врачу А. П. Туманяну. График посещений привел меня к этому человеку около 10 часов вечера. Туманян не высказал неудовольствия в связи с таким поздним визитом, даже, казалось, не удивился ему, однако сразу же заявил, что знает о Есенине мало.

" - В 1924 году я работал врачом в здешней армянской школе,- рассказал он.- Теперь этого учебного заведения нет. Однажды зимой, после занятий я встретил у порога школы одну из наших учительниц. Она стояла с молодым человеком, оживленно рассказывавшим ей о чем-то. История была, вероятно, забавной, потому что оба весело смеялись. Молодой человек был хорошо сложен, с открытым, располагающим к себе выражением лица, и мне захотелось с ним познакомиться. В те времена я был тоже молод и общителен. Да и предлог был для этого: рядом с ним стояла интересная молодая женщина, которая всем нам нравилась. Я подошел, и мы познакомились. Это и был Сергей Есенин. Потом втроем мы шли вдоль портовой набережной и говорили о стихах. Вот, пожалуй, и все.

- А вы не помните,- спросил я,- как звали ее, эту учительницу?

- Помню, конечно: Шаганэ.

- Шаганэ? - быстро переспросил я.- А фамилия?

- А вот фамилию не помню.

- А где она сейчас?

- Не знаю.

- Нет ли кого-нибудь в Батуми, кто бы мог рассказать об этой учительнице?

- Есть. Елизавета Семеновна Месчан, бывший директор этой школы, заслуженная учительница Аджарской АССР.

- Как ее найти?

- Да всего квартал пройти..."^*

^* (Запись сделана автором 23 октября 1958 года. )

Это была приятная неожиданность. Прошло почти 35 лет с того времени, как Есенин встречался с Шаганэ. Не было известно, чтобы кто-нибудь попытался найти ее. Она также никак не давала знать о себе. Это говорило либо о большой скромности этой женщины, либо о том, что ее уже нет в живых. И вот сейчас где-то рядом находилась разгадка, были данные, с помощью которых могла быть установлена истина. Вот дойду, решил я, и если есть еще в окнах свет, буду стучать, а если нет света, то приду завтра...

Свет горел. Более того, Е. С. Месчан довольно добродушно отнеслась к неурочному вторжению и терпеливо ответила на вопросы.

" - Школа,- сообщила она,- помещалась на улице Руставели, 36. Я начала работать в этой школе в августе 1925 года и еще застала Шаганэ, хотя через месяц она уже уехала из Батума. В школе, собственно, работали две сестры-армянки: Катя и Шагандухт. Имя последней трудно для произношения, и мы ее звали Шаганэ. Ей было 25 лет, она была замужем и имела сына. Катя была моложе года на два.

- Как выглядела Шаганэ?

- Шатенка. Стройная, очень гибкая и совсем юная.

- Как вы полагали тогда, связаны ли "Персидские мотивы" со встречей Есенина и Шаганэ?

- Мы знали о стихах, написанных Есениным в Батуме для Шаганэ. Это не подлежало сомнению.

- А как найти Шаганэ? Какая у нее была фамилия?

- Фамилию не помню. Позднее она жила в Ереване. Если хотите, я спишусь, узнаю через знакомых о ее судьбе и тогда сообщу Вам"^*.

^* (Запись сделана автором 23 октября 1958 года. )

Я поблагодарил Елизавету Семеновну и, прощаясь с ней, попытался узнать, нет ли в городе еще старожилов, знавших Шаганэ. Оказалось, что в Батуми есть три женщины, которые даже жили в одном доме с ней. После двух недель бесполезного скитания но улицам Батуми результаты дня и это последнее обнадеживающее известие показались мне, помню, чем-то вроде цепной реакции успеха.

Утром следующего дня я шел по новому адресу. Арнольд и Мария Александровна (р. 1867), Коломейцева Александра Ильинична (р. 1891), Шаняева Мария Дмитриевна (р. 1900) встретили меня радушно.

Они вспомнили о жильцах, населявших дом в 1924-1925 годах, нарисовали планировку комнат и расположение самого дома на перекрестке городских улиц (стр. 41). Здание было снесено в 1932 году; на его месте построен новый трехэтажный жилой корпус (улица Руставели, 11). Схематический план снесенного строения, подтвержденный тремя жительницами, возможно, останется единственным свидетельством, сохраняющим некоторое представление о внутреннем устройстве дома, в котором часто бывал Есенин, когда писал "Персидские мотивы".

У М. Д. Шаняевой сохранились две фотографии. Первая из них (стр. 43) сберегла для нас внешний вид дома, где жила Ша-ганэ. В поле объектива фотоаппарата попала часть балкона и окно комнаты учительниц-армянок. Три женщины на второй фотографии (опубликована в 1965 г.47) - сестры Ашхен, Катя и Шаганэ. История этого снимка следующая. В 1924 году к Кате приехали из Тифлиса погостить сестры Ашхен и Шаганэ с детьми. Тогда-то они и сфотографировались в Батумском парке. Произошло это, как стало известно позднее (см. стр. 50), 6 октября 1924 года, т. е. всего за два месяца до приезда поэта в Батум. Следовательно, на снимке я увидел ту реальную Шаганэ, с которой вскоре встретился Есенин.

Впечатления от встреч с Есениным полнее всех изложила А. И. Коломейцева. Вот что она сообщила:

"Дом № 15/7, в котором мы жили в 1924-1925 годах, находился на пересечении Смекаловской улицы (теперь улица Руставели) и Соборного переулка (теперь Комсомольская улица). Это был привлекательный одноэтажный деревянный домик. В нем проживало несколько семей: сестры Е. А. и М. А. Арнольди, учительницы, и я, воспитанница их; сестры Катя и Шаганэ, учительницы; Е. В. Иоффе, массажистка, и другие.

В 1924 году я собиралась выехать в Москву, чтобы поступить в консерваторию. Усиленно готовилась к предстоящим экзаменам, много играла на рояле и пела. В один из декабрьских дней, после исполнения какой-то арии, которая мне долго не удавалась, я услышала аплодисменты из соседней комнаты, где жили сестры Катя и Шаганэ. В дверях показалась Катя и стала просить меня зайти: у них сейчас поэт Сергей Есенин, который хотел бы познакомиться со мной. Я знала уже стихи Есенина, они мне нравились, но о нем ходили такие странные слухи... Я колебалась. Кроме того, мне вовсе не казались искренними эти горячие аплодисменты. Я расценивала свои способности очень скромно, поэтому наотрез отказалась от приглашения. Через несколько минут в дверях показался Есенин и стал мягко, но настойчиво просить зайти к ним, спеть что-нибудь. В его манере обращения была такая простота и задушевность, что у меня не нашлось уже возражений, и вскоре мы вчетвером сидели за столом в комнате сестер и пили чай. Помню, я спела им "Матушку-голубушку" Гурилева. Потом Есенин рассказывал нам о своих впечатлениях от Кавказа.

...Рассказывал он оживленно, весело, но иногда умолкал, задумывался, и тогда уходил от нас куда-то далеко, далеко. Я помню го отсутствующий, остановившийся, потеявший нас взгляд, окаменевшее, сразу сдавшееся массивным и тяжелым лицо... Потом он возвращался к нам, снова оживлено рассказывал о чем-то...

...Вскоре я уехала в Москву и более с Есениным не виделась. Мне известно, что н часто бывал в нашем доме и после моего отъезда"^*.

^* (А. И. Коломейцева. Встреча с Сергем Есениным в Батуме. 24 октября 1958 г. Машинопись авторизованная. Воспоминания печатаются частично. Полностью опубликованы в журн. "Дон", Ростов-на-Дону, 1964, № 11. )

Я попытался выяснить судьбу остальных жильцов старого домика, но... успеха уже е имел и в конце октября 1958 года верулся в Москву.

Вспоминания Шаганэ

Месчан выполнила обещание: сообщила адрес Шаганэ. Спустя два месяца автобиография и воспоминания ее лежали на моем сменном столе.

Прежде чем прочесть воспоминания, я накопился с автобиографией. Вот она:

"Родилась в городе Ахалцихе Тифлисской губернии в 1900 году 22 апреля.

Мой отец был вначале педагогом, а после смерти моего деда, священника, стал также священником. Отец, Нерсес Егияевич Амбарцумян, кончил семинарию в Тифлисе. Он владел французским, немецким, латинским, а кроме того, армянским и русским языками. Будучи священником, отец давал частные уроки по иностранным языкам. Умер 50 лет, от тифа (1919 г.).

Мать, Мария Георгиевна Каракашян, была учительницей. Умерла в возрасте 40 лет (1911г.).

Я до 3-го класса училась в Ахалцихе в приходской школе, затем в женской гимназии на станции Михайлово (Хашури). По окончании гимназии в 1919 году поступила на фребелевские курсы и в 1920 году окончила их, после чего в армянских школах вела нулевую группу. В 1921 году вышла замуж за экономиста Тертеряна Степана Рубеновича, жила в Тифлисе. В 1922 году родился сын Рубен (ныне кандидат медицинских наук). Овдовела в 1924 году и выехала в Батум, где преподавала в 4-5-6-х классах арифметику и вела нулевую группу. В 1925/26 учебном году работала в Сочи в армянской школе, а в 1926-1934 годах - в 70-й школе в Тифлисе. В 1930 году вторично вышла замуж за композитора Вардгeca Григорьевича Тальяна, а в 1934 году переехала в Ереван, где уже не работала.

Шаганэ Тальян

1959. 3 февраля. Ереван"^*.

^* (Ш. Н. Тальян. Автобиография. Подлинник хранится у автора. )

Коротки ее воспоминания. У Тальян не сохранились в памяти многие детали встречи, в записях почти отсутствуют датировки. Тут нет ничего удивительного: прошло 35 лет с тех пор, как миновали эти события. Отсылая воспоминания, Шаганэ Нерсесовна написала мне:

"...Я задумалась над тем, как бы лучше исполнить Вашу просьбу... Я понимаю, как важны даже какие-нибудь незначительные мелочи из жизни великого поэта для тех, кто занимается творчеством и личностью его, и очень была бы рада хотя в малейшей степени быть полезной в этом благородном деле... К сожалению, в свое время я не думала о том, как впоследствии важно будет вспомнить каждый разговор, даже слово; я не вела дневника, что теперь очень затруднило восстановление в памяти содержания наших разговоров, всех деталей его поведения и дат"^*.

^* (Ш. Н. Тальян. Письмо автору от 29 января 1959 года. )

Трудность написания воспоминаний, по-видимому, состояла еще и в том, что при восстановлении истории дружбы - любви можно было легко впасть в ложную стилизацию, допустить приукрашивание событий.

Известно, что порт давно уже собирался создать цикл стихов о женщине. Нина Осиповна Грацианская, из Ростова, вспоминает, что в 1922 году, когда она упрекнула Есенина в исключении из драматической поэмы "Пугачев" женских ролей, он ответил:

- О женщине еще скажу, это обещаю, обязательно скажу.

В 1923 году он опубликовал цикл стихов "Любовь хулигана". Эти стихи не могли удовлетворить поэта, они примыкали к "Москве кабацкой". Год спустя поэт почувствовал, что оторвался наконец от этой темы, стал писать по-новому. По-иному он хотел написать также и о любви. На Кавказе он приступил к осуществлению этого замысла. Шаганэ, с которой Есенин встретился в этот период, была сначала обычным увлечением поэта. Но она выбрала и отстояла как раз ту форму взаимоотношений, которая всего больше соответствовала взгляду его на женщину: чистому, уважительному, целомудренному. И тогда поэт увидел в ней черты душевной красоты, которые могли бы остаться незамеченными, если бы дело шло тем обычным порядком, когда взаимоотношения между ним и его поклонницами переходили известную грань и конец их становился однообразно повторяющимся. Эти черты соответствовали его представлению о прекрасном, под их впечатлением он и написал знаменитые "Персидские мотивы", обессмертив женщину, ставшую прообразом персианки Шаги.

Душевная чистота, предостерегшая Шаганэ от ложного шага при встрече с Есениным, помогла ей избежать ошибок и при записи воспоминаний.

"Персидским мотивам" жить в веках. Без конца будут припадать люди к этому источнику нежности и красоты и восхищаться женщиной, ставшей прообразом для героини стихов. Но воспоминания Шаги, записанные ею много лет спустя, также скромны и самозабвенны, полны той же душевной чистоты и верности, которые когда-то вдохновили поэта подарить миру необыкновенные строки любви.

Впрочем, пусть судит читатель. Вот эти воспоминания:

"Как-то в декабре 1924 года я вышла из школы и направилась домой. На углу я заметила молодого человека выше среднего роста, стройного, русоволосого, в мягкой шляпе и в заграничном макинтоше поверх серого костюма. Бросилась в глаза его необычная внешность, и я подумала, что он приезжий из столицы.

...В Батуме я снимала одну комнату вместе с сестрой Катей, 23-летней девушкой, тоже учительницей. Нашей непосредственной соседкой была массажистка Елизавета Васильевна Иоффе, которая дружила с нами, особенно с Катей. Она знакома была с Повицким, журналистом.

В тот же день вечером Иоффе ворвалась к нам в комнату со словами: "Катра, Катра, известный русский поэт хочет познакомиться с нашей Шаганэ". Есенин с Повицким были в это время у нее. Мы пошли. От нас и гостей в крохотной комнатке Иоффе стало невозможно тесно. После того как мы познакомились, я предложила всем идти гулять в парк. Больше подробностей этой первой встречи я не могу вспомнить.

На следующий день Есенин с Повицким опять зашли и предложили нам принять участие в литературном вечере, где мы могли бы встретить и других их знакомых. Вечep должен был состояться на квартире Повицкого, в которой жил и Есенин. Мы решили прийти.

...На следующий день, уходя из школы, я опять увидела его на том же углу. Было пасмурно, а море начинался шторм. Мы поздоровались, и Есенин предложил пройтись по бульвару, заявив, что не любит такой погоды и лучше почитает мне стихи. Он прочитал "Шаганэ ты моя, Шаганэ..." и тут же подарил мне два листка клетчатой тетрадочной бумаги, на которых стихотворение было записано. Под ним подпись: "С. Есенин"^*.

^* (Автограф утрачен. Как сообщила Ш. Тальян, его попросили, чтобы сфотографировать для работы о Есенине, и не вернули. )

Есенин прочитал еще два стихотворения, которые, как он пояснил, были написаны им в Тифлисе ("Улеглась моя былая рана...", "Я спросил сегодня у менялы..."). Конечно, я задала ему тут же вопрос: кто же такая Лала? Он ответил, что это имя вымышленное. Тогда я не поверила, но много лет спустя поняла, что это было правдой.

В одну из последующих наших встреч, которые теперь происходили почти ежедневно, он прочитал новое стихотворение "Tы сказала, что Саади..."

...Когда Есенин встречал меня в обществе других мужчин, например, моих коллег - преподавателей, то подходил сам, знакомился с ними, но уходил обязательно со мной.

Всегда приходил с цветами, иногда с розами, но чаще с фиалками. Цветы сам очень любил.

4 января он принес книжку своих стихов "Москва кабацкая" (Ленинград, 1924 г.), с автографом, написанным карандашом: "Дорогая моя Шаганэ, Вы приятны и милы мне. С. Есенин. 4.1.25 г., Батум" (см. стр. 44,- В. Б.).

Вместе с книжкой он принес фотографию, на которой на берегу моря запечатлены он, Новицкий и еще двое незнакомых мне мужчин, с написанным на обороте стихотворением "Ты сказала, что Саади...". Над стихотворением была надпись: "Милой Шаганэ", а под стихотворением подпись: "С. Есенин"^*. Текст стихотворения состоял из четырех строф, как в первой публикации его.

^* (Автограф утрачен. Как сообщила Ш. Тальян, его взяли одновременно с автографом стихотворения "Шаганэ ты моя, Шаганэ...", чтобы сфотографировать для работы о Есенине, и не вернули.)

...Есенин интересовался нашей национальной поэзией. Соседи имели "Антологию армянской поэзии" в переводах Брюсова, и Сергей Александрович, бывая у нас, нередко просил принести эту книгу и читал ее. особенно живой интерес проявил он к Чаенцу и, узнав, что последний будет в Батуме, нетерпеливо ждал его и часто спрашивал: "Ну что, не приехал ваш Чаренц?". Но Чаренц прибыл в Батум после отъезда Есенина в Москву.

Есенин был добрым, чутким человеком. Тогда нередко встречались беспризорные, и, бывало, ни одного из них не оставлял без внимания: остановится, станет расспрашивать, откуда, как живет, даст ребенку денег, приласкает. В такие минуты он вспоминал свое детство, говорил, что вот он тоже был когда-то ребенком, беспечно резвился и бегал. Однажды, увидев беспризорных ребятишек, Есенин сказал мне приблизительно так: "Вот, Шаганэ, там и Пушкин, и Лермонтов, и я".

Однажды в конце декабря шел сильный снег - явление очень редкое в Батуме. На второй день Есенин приехал к нам на санях, оживленный, веселый, и мы отправились кататься по Махинджаурской дороге. Мы впервые ехали на санях и, наверное, Есенин хотел показать нам, мне и сестре, всю прелесть этой езды. На полдороге он, извинившись, попросил разрешения сесть на козлы: гнал коня, смеялся, веселясь, как ребенок. Потом говорил, что ему нравятся лошади, запах навоза.

Животных он действительно любил. Увидит бездомную собаку, купит для нее булку, колбасу, накормит и приласкает. Глаза его в это время становились особенно ласковыми и добрыми. У Повицкого была собака, которую Есенин часто ласкал.

Шаганэ. 1918 г.

...Сергей Александрович любил приходить по вечерам, пить чай с мандариновым вареньем, очень понравившимся ему. Когда я отсылала его писать стихи, он говорил, что уже достаточно поработал, а теперь отдыхает. Если он не встречался со мною на улице, то непременно приходил к нам домой.

Как-то я заболела, а сестра уходила на службу. Все три дня, пока я болела, Сергей Александрович с утра являлся ко мне, готовил чай, беседовал со мной, читал стихи из "Антологии армянской поэзии". Содержание этих разговоров мне не запомнилось, но можно отметить, что они были простыми, спокойными.

Есенин взял себе на память мою фотографию, причем он сам ее выбрал из числа других.

Это снимок 1919 года. Я снята в гимназической форме. На обороте карточки я своей рукой сделала надпись.

В другой раз он сказал мне, что напечатает "Персидские мотивы" и поместит мою фотографию. Я попросила этого не делать, указав, что его стихи и так прекрасны и моя карточка к ним ничего не прибавит.

...Незадолго до отъезда он все чаще и чаще предавался кутежам и стал бывать у нас реже.

Вечером, накануне отъезда, Сергей Александрович пришел к нам и объявил, что уезжает. Он сказал, что никогда меня не забудет, нежно простился со мною, но не пожелал, чтобы я и сестра его провожали. Писем от него я также не получала.

С. А. Есенин есть и до конца дней будет светлым воспоминанием моей жизни.

Шаганэ Талъян

1959. 29.1. г. Ереван"^*.

^* (Ш. Н. Тальян. Воспоминания. Подлинник хранится у автора. Печатаются с сокращениями. Полностью опубликованы в журнале "Дон", Ростов-на-Дону, 1964, № 11. )

Еще немного воспоминаний

Образ живой Шаганэ, детали обстановки, в которой состоялась встреча Есенина с ней, постепенно восстанавливались. Мне требовалось, чтобы современники записали лишь то, что наблюдали сами, чтобы отсутствовала взаимная консультация. Если это достигалось и воспоминания сопоставлялись, можно было считаться с их достоверностью.

Таким объективным и, следовательно, нужным стало небольшое фактологическое воспоминание Е. В. Лебедевой (Иоффе), найти которую мне удалось с помощью Повицкого. Она знала о моих батумских поисках не больше того, что требовалось для первой встречи, и, слушая ее короткие рассказы о Есенине и Шаганэ, я имел возможность уточнять и ее воспоминания и те сообщения, которые уже мне были известны. Вот что она пояснила:

"В 1924-1925 годах я работала массажисткой в батумской купальне, брали у меня сеансы и частные лица.

О приезде Есенина я узнала от Повицкого. Он сказал мне как-то, что приехал большой порт и, если я не возражаю, то зайдет с ним как-нибудь. Потом они действительно приехали вдвоем. На Есенине был серый костюм. Великолепные пепельно-золотистые волосы и почти серые глаза поэта производили сильное впечатление.

Я познакомила поэта с Катрой и Шаганэ. Он стал часто у нас бывать. Шаганэ была привлекательна, жизнерадостна и очень нравилась Есенину (больше, чем Катра и я, вместе взятые). К тому же она была сердечна и мила, сильно любила поэта... Часто, указывая на Есенина, она восклицала:

- Какой он чудесный!

Есенин бывал навеселе, приносил с собой грузинское и шоколад. Мне это не нравилось, я говорила ему колкости. А он отшучивался:

- Такая красивая девушка... Меня все любят, а вы только ругаете. Почему, а?

Бывало и так: придет, соберет кучу ребятишек, играет с ними, как равный, потом раздаст им шоколад"^*.

^* (Запись сделана автором 6 декабря 1958 года.)

Другие воспоминания, с которыми частично тоже познакомится читатель, прислала Е. Н. Кизирян, сестра Ш. Н. Тальян.

Дом, в котором я жила в Батуми,- написала Екатерина Нерсесовна,- находился против собора, окруженного великолепным парком, с красивыми аллеями и роскошными цветочными клумбами. Расположен он был также в живописном уголке, а дворик его являлся сквером в миниатюре, благоухавшим цветами.

Ко мне часто приезжали из Тифлиса сестры. Память о посещении одной из этих сестер, Ашхен,- групповая фотография.

Двое малышей на этой карточке ныне кандидаты медицинских наук, третий - художник (все они - мои племянники).

На 1924/25 учебный год мою сестру пригласили работать групповодом первого класса армянской школы, где я работала уже с 1920 года.

Знакомство с Сергеем Александровичем состоялось для нас с сестрой в один и тот же день, у Иоффе. Часто Есенин с Повицким приглашали нас к себе, и каждый раз порт читал что-нибудь новое из своих произведений. Он говорил нам, что не любит повторять одни и те же стихи несколько раз, так как это отвлекает его от новых образов. Его произведения казались мне такими музыкальными, что я сказала ему:

- Сергей Александрович! Ваши стихи чаруют, как пушкинские.

Он посмотрел на меня, ничего не ответил, но улыбнулся красиво и мягко.

Однажды Есенин показывал нам свои фотографии, сделанные в Батуме. Я попросила подарить одну из них. Он выбрал ту, на которой Повицкий был снят с ним, мечущим камни в море, и тут же написал стихи. Помню, в них говорилось сначала о дождливом дне (в этот день был дождь), потом приблизительно следующее:

 А тебе желаю мужа,
 Только не поэта,
 С чувством, но без дара,
 Просто комиссара.

Стихотворение, кажется, начиналось со слова "Скучно". Эта фотография утрачена.

После отъезда Есенина в Батум приезжал Чаренц, был на литературном вечере в нашей армянской школе. За ужином Шаганэ рассказала ему о стихах, подаренных Есениным. От стихотворения "Шаганэ ты моя, Шаганэ..." Чаренц был в восторге и часто повторял потом:

- Какой изумительный поэт!"^*

^* (Е. Н. Кизирян. Письмо автору от мая 1959 года.

Е. Н. Кизирян не забыла прислать и план расположения комнат батумского домика. Он полностью совпал с тем вариантом, что был составлен тремя жительницами Батуми. С ее помощью был уточнен также и состав жильцов дома.

Нонпарель Нариньяни

Я рассказал, как была найдена героиня стихов Есенина. Один за другим выступали перед читателем живые свидетели того времени, когда русский поэт Сергей Есенин и армянская учительница Шаганэ Тертерян встречались под зимним батумским небом.

Журналист Повицкий, друг Есенина, живший в то время в одной с ним квартире, врач армянской школы Туманян и директор той же школы Месчан (товарищи Шаганэ по работе), учительница Арнольди, ее воспитанница Коломейцева, их бывшая домработница Шаняева, массажистка Е. В. Иоффе (соседи Шаги по квартире) и, наконец, Кизирян, сестра Тальян, жившая с ней вместе в одной комнате в тот год, рассказали об этой встрече, взаимно дополняя друг друга.

Сообщения их подтверждают и расширяют воспоминания Шаганэ.

Так была установлена встреча Есенина с Шаганэ, которую знал и отличал своим вниманием поэт в дни, когда создавал "Персидские мотивы".

Необходима ли была такая длительная и тщательная проверка? Для статьи о Шаганэ, возможно, не нужна, а для "Литературной хроники" необходима.

Автор должен был позаботиться о полной объективности свидетельств и их взаимной увязке. Как показало будущее, это оказалось не лишним.

В фельетоне "Строчка нонпарели" ("Огонек", 1959, № 1) С. Д. Нариньяни рассказал о кичливых претензиях мещан обоего пола на причастность к прототипу образа персианки Шаганэ. Справедливо высмеивая тщеславие обывателя, желающего втиснуться в собрание сочинений хотя бы одной строчкой, пусть даже нонпарелью, Нариньяни возводил вместе с тем в ранг аксиомы весьма спорные доводы. Так, он писал: "Я не знаю, в каком доме жил поэт в 1924 году, когда он работал над персидскими стихами. Что же касается самих стихов, то весь этот цикл, как известно, Есенин посвятил своему близкому товарищу, редактору "Бакинского рабочего" П. И. Чагину. Одно из стихотворений цикла так и начиналось: "Чаганэ ты моя, Чаганэ...". Публикуя стихи, поэт, по просьбе скромного редактора, изменил букву "Ч" на "Ш". Так, собственно, и родилось новое женское имя, которого, кстати, нет ни в одних святцах мира".

Как видите, здесь содержится категорическое отрицание реального прообраза персианки Шаганэ, ибо, по мнению писателя, такого имени нет, оно выдумано.

В архиве Есенина отсутствует автограф стихотворения "Шаганэ ты моя, Шаганэ..." с правкой, о которой пишет Нариньяни, значит, у последнего нет и основания утверждать, что такая правка была. Могут сказать, что автограф поэта с такой правкой или письмо его, подтверждающее принятую версию, имеются в частном хранении. Но тогда почему же эти документы до сих пор не опубликованы для всеобщего сведения, почему о них не упомянуто в комментариях собрания сочинений Есенина? Может быть, Нариньяни основывается на воспоминаниях, опубликованных после смерти поэта? Но насколько автор смог выяснить из печатных материалов о Есенине, никто и никогда не сообщал то, о чем объявил читателям Нариньяни.

Шаганэ написала мне: "Мое полное имя (по документам) Шагандухт (по-армянски ). Армянское "", соответствующее латинскому "h", произносится по-русски как "г". Так как имя мое сложное, то дома меня называли сокращенно Шагой. Для благозвучия я добавила "э" (Шаган-э) по аналогии с армянскими именами Каринэ, Маринэ, Гаянэ, Манэ и т. д. Есенин тоже употреблял оба эти имени: Шаганэ и Шага"^*.

^* (Ш. Н. Тальян. Письмо автору от 3 февраля 1959 года. )

Я не думаю, чтобы имя Шагандухт отсутствовало в святцах армянского католикоса и, следовательно, могло быть лишь у одной армянской женщины, о которой сейчас идет речь. Усечение имени в целях благозвучия распространено в армянских семьях, об этом пишет сам С. Д. Нариньяни. Значит, заявление писателя о том, что такого имени "нет ни в одних святцах мира", также не соответствует действительности. Есть и вторая сторона вопроса. Сказано: мертвые срама не поймут. Но женщина, о которой писал Нариньяни, жива. Фельетон, конечно, не может вычеркнуть Тальян из списка живых. История поручика Киже не повторяется в наше время.

В гостях у Шаганэ

В августе 1959 года я побывал у Шаганэ Нерсесовны Тальян. С волнением подходил я к дому, где жила эта женщина. Прошли годы. "Персидские мотивы" Есенина вошли в галерею шедевров мировой лирики, и имя Шаганэ известно теперь каждому со школьной скамьи так же, как и имена Лауры, Беатриче...

Безликий многоэтажный корпус. Я стоял во дворе, как в каменном колодце, и, откинув голову назад, стремился угадать окна квартиры Шаганэ. Все они были запыленными, темными и не выдавали тайну. Наконец, я решился: быстро взбежал по лестнице и позвонил. Мне тотчас открыли.

Предварительно я писал Тальян о своем приезде, а когда приехал, еще раз условился с ней по телефону о дне и часе встречи. Я знал ее по фотографиям времен Есенина, присланным вместе с воспоминаниями. Теперь я знал ее еще и по голосу. И это было необходимо. Время обращается с человеком безжалостно и нетерпеливо, как ребенок с пластилином. Эту истину я понял до конца, лишь встретившись через тридцать лет с товарищем детских игр: мы оба не узнали друг друга. Шаганэ нужно было назвать сразу, безошибочно, даже если бы при встрече она была окружена другими женщинами ее возраста. Голос ее должен был помочь мне в этом.

Но все эти приготовления оказались излишними. Я узнал Шаганэ Нерсесовну без всяких усилий, лишь только взглянул на женщину, открывшую мне дверь. Правда, время опушило снегом ее каштановые волосы, лицо не сохранило ту безукоризненную свежесть, какой обладают цветы ранним утром. Но лицо это было по-прежнему красивым и правильным, так же, как по-девичьи гибкой и подвижной осталась ее статная фигура. Не посмело время коснуться и ее глаз. Их я узнал сразу: слишком долго преследовали они меня в прошлом.

Шаганэ Нерсесовна протянула мне руку, мы поздоровались. Она познакомила меня также с дочерью, второй и последней обитательницей квартиры. Мы говорили, кажется, о Москве, Ереване, об общих знакомых. Потом пришла Екатерина Нерсесовна.

Мне хотелось взглянуть на книгу с автографом Есенина, хранившуюся у Тальян.

Шаганэ Нерсесовна встала, прошла в соседнюю комнату, вернулась обратно.

- Вот подарок Сергея Александровича,- просто сказала она.

Я открыл книгу. Переплет ее был стар и потому очень изношен. На титульном листе стояло: "Москва кабацкая". Там, где часть листа свободна от печати,- дарственная надпись карандашом. Круглые буквы в строке располагались одиноко, как бы чуждаясь друг друга, и в то же время поддерживая равнение направо. Это был тот автограф Сергея Есенина, фотокопию которого Шаганэ Нерсесовна выслала мне в начале 1959 года:

Перелистал пожелтевшие от времени листы. Третий раздел книги, состоявший из семи стихотворений, назывался "Любовь хулигана". Порт уверял себя и других, что отрекается от скандалов. Это - лейтмотив цикла. Строки любви, тяжкие, как хрип больного, которому не хватает воздуха, проходившие в стихотворениях вторым планом, вызывали болезненное ощущение. Ущербность чувств гиперболизировали сравнения: "Ты целуешь, а губы как жесть...", "Пускай ты выпита другим...", "...глаз осенняя усталость...". Цикл был посвящен артистке Камерного театра Миклашевской. На экземпляре "Москвы кабацкой", подаренном поэтом, значится: "Милой Августе Леонидовне со всеми нежными чувствами, которые выражены в этой книге. С. Есенин. 24.III. 25 г., Москва". Августа Леонидовна Миклашевская - человек редкой физической и душевной красоты. Не ее вина, что стихи так скудно выражали ощущение счастья, которое она вносила в жизнь поэта. Он действительно передал в них самые нежные чувства, какие способен был тогда ощутить. Шел 1923 год. Поэт только что приехал из-за границы, недавно расстался с Дункан. Нелепость этой связи продолжала тревожить. Было ощущение, что только что покинут подвал полуразвалившегося здания и пронизывающая сырость земли все еще леденит сердце^*.

^* (О поездке Есенина за границу и взаимоотношениях его с Дункан рассказано в очерке автора "Сергей Есенин за границей" ("Октябрь", 1958, №5).)

Но проходит год, и он находит новые слова о женщине, любви и счастье. Появляется цикл стихов, который он назвал "Персидские мотивы". Шаганэ он дарит "Москву кабацкую", подчеркивая этим качественный скачок в творчестве, происшедший после издания книги, и то, как далеко теперь ушло вперед его жизнеутверждающее искусство...

- Не рассказывал ли вам Сергей Александрович о своей жизни с Айседорой Дункан? - обращаюсь я к Шаганэ Нерсесовне.

- Вспоминал, конечно. Помню такую деталь. Когда он впервые пришел к Дункан, она лежала на софе; предложила ему сесть у ее ног, стала гладить по голове, сказала, что он очень похож на ее сына. И помню еще, что Есенин говорил о частых ссорах с ней. Говорил о Дункан всегда с горечью, неприязненно, указывая, что она толкала его к пьянству.- "Если бы она,- говорил Сергей Александрович,- любила меня, как человека, как друга, то не позволяла бы мне это делать, оберегала бы от пьянки. А она сама не умела и не хотела обходиться без вина. Я не могу без содрогания вспоминать Это время",- часто повторял он.

- А о том, как издавалась "Москва кабацкая", Сергей Александрович не вспоминал?

- Очень немногое. Рассказал, что после приезда из-за границы долго и безуспешно пытался издать стихи этого цикла отдельной книгой. И вот однажды, когда он фактически уже ушел от имажинистов, а формально еще входил в их группу, его вызвал к себе Луначарский и предложил официально порвать отношения с этой группой. Есенин воспользовался таким случаем и, соглашаясь, попросил издать книгу "Москва кабацкая". Как утверждал Сергей Александрович, Луначарский согласился с этим условием и только поэтому книга увидела свет^*.

^* (Запись беседы, состоявшейся 17 августа 1959 года. Машинопись авторизованная (письмо Ш. II. Тальян автору от 19 мая 1963 года). )

Я не встречал еще в воспоминаниях современников сообщений о содействии Луначарского изданию "Москвы кабацкой". Известно, что Есенин придавал исключительное значение выпуску книги в свет. Объяснялось это в первую очередь огромным трудом, внесенным им в создание цикла стихов "Москва кабацкая".

Хотелось мне услышать подробнее и о том, как попала фотография Шаганэ к Есенину. В воспоминаниях Тальян говорится, что Есенин выбрал и взял с собой фотографию 1919 года. Когда я получил от нее вместе с воспоминаниями четыре снимка разных лет и сличил с ними карточку, обнаруженную когда-то в архиве Есенина (см. стр. 49), стало ясно, что последняя относится к 1921 году. Небольшой отрезок времени в два года внес существенное изменение в судьбу Шаганэ: в 1919 году она была еще гимназисткой, а в 1921 году стала уже замужней женщиной. Шаганэ Нерсе-совна еще раз подтвердила, что Есенин взял у нее фотографию 1919 года. Снимок 1921 года он мог получить, думает она, у кого-нибудь из подруг. Как это случилось, она, однако, не знает.

Я попросил Тальян рассказать подробнее о причинах, побудивших ее приехать в 1924 году в Батум.

"В начале 1921 года,- пояснила она,- я вышла замуж за С. Р. Тертеряна. Жили мы в Тифлисе. В середине 1924 года он умер. У меня остался сын, Рубен. Нужно было искать работу, чтобы растить сына и жить самой. В июле 1924 года я выехала вместе с сестрой Ашхен в Батум, где она,- Тальян указала на сестру,- помогла мне найти работу в армянской школе. 6 октября 1924 года мы сфотографировались в Батумском парке, а на другой день выехали в Тифлис. Там я оставила сына у сестры Ашхен, а сама вернулась в Батум и приступила к работе в школе. Остальное вы знаете из автобиографии"^*.

^* (Запись беседы, состоявшейся 17 августа 1959 года. Машинопись авторизованная (письмо Ш. И. Тальян автору от 19 мая 1963 года).)

Шагане

Конечно, у меня было много вопросов. Не стесняясь, я задавал их. Мне откровенно отвечали. Так пролетели несколько часов. Нужно было возвращаться в гостиницу: через два часа я уезжал из города. На вокзале мы еще раз встретились - Тальян провожала кого-то из друзей - и я мог порадоваться, что вновь увидел легкую походку Этой удивительной женщины.

Вернувшись в Москву, я перечел строку "Литературной хроники" от 18-19 декабря 1924 года о создании стихотворения "Шаганэ ты моя, Шаганэ..." и внес перед ней запись о встрече поэта с Шаганэ.