1. Приезд Айседоры Дункан. - "Золотой король" и Дункан. - Первые впечатления

Кто может предугадать минуту, когда, благодаря какому-нибудь незначительному обстоятельству, жизнь внезапно делает крутой поворот?..

Если бы я вошел минутой позже в свою комнату, где призывно звенел настольный телефон, он бы еще раза два налился звоном и умолк. Я поднял трубку: Флаксерман, секретарь Луначарского, сообщил, что со мной хочет переговорить нарком.

Луначарский сказал, что неожиданно, на три дня раньше, чем ее ждали, приехала Дункан. Анатолий Васильевич попросил меня поселить ее на какое-то время в квартире Гельцер, уехавшей на гастроли. С Гельцер я был связан работой и поэтому не удивился такой просьбе.

В отеле "Савой", где Дункан остановилась, неблагоустроенном и частично даже разрушенном, оказались к тому же клопы и крысы. Дункан и ее спутницы "сбежали" ночью из отеля и прогуляли до утра по улицам, осматривая Москву.

Я позвонил старшей сестре Гельцер Любови Васильевне (жене Ивана Михайловича Москвина) и заручился также ее согласием принять гостей в квартире Екатерины Васильевны.

Чтобы стало более понятным, почему Луначарский в день приезда Дункан позвонил мне,- несколько слов о себе.

В то время я часто выступал в печати с рецензиями на балетные спектакли, и Луначарский, внимательно следивший за художественной критикой, не мог не знать моего имени. Но было еще одно обстоятельство, позволившее нам ближе познакомиться друг с другом.

Стремясь как-то оживить архаические формы балета, организованный в Москве "Вольный театр" объявил конкурс на либретто для одноактного балетного спектакля. Я написал и сдал в комиссию конкурса либретто "Золотой король". Неожиданно для меня оно получило первую премию.

Но постановка не состоялась. Как раз в это время в здании Московского комитета партии в Леонтьевском переулке был совершен террористический акт - здание было разрушено взрывом. Комитет переехал на Большую Дмитровку, в помещение, предназначавшееся для "Вольного театра".

Немного позже в органе Наркомпроса "Вестник театров" появилась статья Луначарского о "Золотом короле".

Луначарский писал: "Не знаю, правильно ли рассчитывает тов. Шнейдер, что либретто полностью подходит под "Поэму экстаза" Скрябина, но само по себе оно превосходно. Тема его как нельзя более проста: это борьба трудящихся масс с золотым кумиром и победа над ним. Оно разработано ярко, живописно, в лучшем смысле этого слова, балетно и феерически... Зрелище, поставленное с настоящим режиссерским искусством, превратило бы этот балет в один из любимейших спектаклей нашего пролетариата, который как в Москве, так и в Петрограде сильно чувствует прелесть балета с его бросающимся в глаза мастерством, с его подкупающей грацией, с его ласкающей красотой".

Но обстоятельства сложились так, что постановка "Золотого Короля" все затягивалась. Как-то зайдя в дирекцию к всесильному "комиссару театров" Е. К. Малиновской, я попросил вернуть мне либретто.

- У нас есть приказ наркома о постановке этого балета в Большом театре, - ответила Малиновская.

- Мне думается, что эту постановку трудно будет осуществить силами балетной труппы, хотя я и ценю труппу очень высоко, - сказал я.

- Вы должны будете дать расписку в том, что берете либретто по собственному желанию.

Я согласился. Она позвонила и попросила принести рукопись.

Чтобы нарушить неловкое молчание, я попытался продолжить свою мысль:

- Эту постановку надо осуществлять несколько иными силами, да и постановщика я сейчас не вижу. Существует, мне кажется, человек, которому была бы по силам эта тема, но его нет здесь.

- Кто же это такой? - спросила Малиновская.

- Это не "такой", а "такая": Айседора Дункан.

Малиновская передала разговор Луначарскому. Вот почему именно я должен был, по мнению Анатолия Васильевича, встретить Айседору Дункан и позаботиться о ней.

Позвонив на квартиру Гельцер, я предупредил экономку о прибытии неожиданных гостей и попросил, чтобы приготовили что-нибудь закусить. Пообещали только яичницу. По тем временам и это было роскошно. Я уехал на вокзал, где в это время Дункан получала свой багаж. Флаксерман отправился туда на машине Луначарского.

На площади перед Николаевским (ныне Ленинградским) вокзалом машины Луначарского не было: Флаксерман успел увезти Дункан. Вдруг из ворот вокзала выехал воз, и я невольно обратил на него внимание: множество кофров, корзин и чемоданов - метра в два высотою. Я сразу же подумал, что, вероятно, это и есть багаж Дункан. Я проехал к дому Гельцер на Рождественский бульвар. Гости уже были на месте.

Я видел Дункан на сцене давно, еще в 1908 году. Воздушная фигурка в легкой тунике; сцена, декорированная гладкими сукнами и однотонным ковром...

Два слова - "Айседора Дункан" - были для меня синонимами какой-то необычайной женственности, грации, поэзии... А сейчас впечатление было неожиданным: Дункан показалась мне крупной и монументальной, с гордо посаженной царственной головой, облитой красноватой медью густых, гладких, стриженых волос. Одета она была в нечто вроде блестящей кожаной куртки с белым атласным жилетом, отороченным красным кантом. (После того как Дункан, готовившаяся к отъезду в Советскую Россию, заказала себе костюм по этой модели, законодатель парижских мод Поль Пуаре пустил модель в оборот под названием "а-ля большевик").

Я спросил, удовлетворены ли гости квартирой, и объяснил, что Луначарский поручил мне позаботиться на первых порах "о мисс Дункан и ее спутницах".

Дункан поморщилась. Я решил, что ее раздражает мой немецкий "диалект", но через несколько дней узнал, что причина недовольства - мое обращение: "мисс Дункан".

Теперь, когда Айседора пересекла границу социалистического государства, ей претили всякие, даже словесные, атрибуты оставленного "старого мира", ее манило новое созвучие: соединение ее имени со словом "товарищ".

Дункан приехала из Лондона через Ревель (ныне Таллин) в Петроград.

За границей в те годы мало писали о нашей жизни. Истину заменяли подчас невероятные, фантастические слухи. Приняв за истину россказни об уничтожении денежной системы в Советской России, Дункан решила, что слова "товарищ" будет достаточно, чтобы извозчик отвез ее без всякой оплаты по нужному ей адресу, и так как у нее не было с собой никаких денег, ей пришлось совершить первый "рейс" в Петрограде пешком. Это ее не обескуражило. Она шла по улицам и с интересом вглядывалась в лица встречных. Был июль 1921 года. Люди были плохо одеты, озабочены. Нет ничего удивительного в том, что Дункан увидела тогда "облик нового мира" только в выражении лиц и глаз красноармейцев, беспрерывно встречавшихся ей на улицах.

В комнату вошла тоненькая девушка в шелковом кремовом пеньюаре.

- Это Ирма - единственная из моих учениц, решившаяся ехать со мной в Москву, - представила Айседора.

Она придвинула мне папиросную коробку. На коробке была обозначена ничего не говорившая мне тогда фирма: "Фабрика Мэри Дести".

Мы закурили.

- Да, нас сильно пугали...- улыбнулась Айседора, как-то неумело затягиваясь сигаретой (курила она немного). - В Париже ко мне пришли бывший русский посол Макланов и еще Чайковский - однофамилец вашего гениального композитора. Он кто был? - спросила она.

- Глава белого правительства на Севере, организованного англичанами после оккупации ими Архангельска.

- Так вот, оба они, - а этот Чайковский даже встал передо мной па колени, - оба умоляли меня не ехать в Россию, так как, по его уверениям, на границе я и Ирма будем изнасилованы, а если нам и удастся доехать до Петрограда, то там придется есть суп, в котором будут плавать отрубленные человеческие пальцы...

Редакция "Известий ВЦИК" поручила мне написать небольшую статью о приезде к нам Айседоры Дункан, и я хотел услышать от нее если не "декларацию", то какие-то новые и свежие слова, объясняющие социальные причины ее приезда в Советскую Россию. Все дореволюционные писания об Айседоре Дункан, как о "легкокрылой танцовщице-босоножке, задумавшей возродить древнегреческий танец", явно устарели и не годились. Кроме того, хотя со времени войны и революции мы находились в фактической блокаде, понаслышке мы знали, что Дункан давным-давно эволюционировала от "ангела со скрипкой" к "пластической философии жизни" в 6-й патетической симфонии и "Славянском марше" Чайковского... Она танцевала целиком 5-ю симфонию Бетховена, 7-ю и "Неоконченную" Шуберта, огромные циклы из произведений Шопена и Листа.

- Я бежала из Европы от искусства, тесно связанного с коммерцией. Кокетливому, грациозному, но аффектированному жесту красивой женщины я предпочитаю движение существа горбатого, но одухотворенного внутренней идеей. Нет такой позы, такого движения или жеста, которые были бы прекрасны сами по себе. Всякое движение будет только тогда прекрасным, когда оно правдиво и искренне выражает чувства и мысли. Фраза "красота линий" сама по себе - абсурд. Линия только тогда красива, когда она направлена к прекрасной цели.

Она с увлечением говорила о своих планах: создать в Москве школу, где танец был бы средством воспитания детей - новых людей нового мира, гармонически развитых физически и духовно.

Сообщение о приезде Айседоры Дункан и эта маленькая ее "декларация" были напечатаны через несколько дней в "Известиях".

Ирма присела за наш стол. Она была среднего роста, хорошо сложена, с прекрасными каштановыми волосами, подстриженными "по-дункановски", с красивыми темными глазами. Жанна, камеристка Дункан, без которой Айседора никуда не выезжала, суетилась, выгружая на стол банки с вареньем и мармеладом, плитки шоколада, бисквиты и какие-то маленькие пакетики в пергаментной бумаге. Жанна разрывала их с треском, вынимая белые хлебцы. Я заглянул в огромную корзину, из которой Жанна вытаскивала всю эту снедь...

- Для чего вы везли с собой из-за границы столько хлеба? - обратился я к Дункан.

Она не успела ответить, а Ирма смешком выпалила:

- У нас еще две такие корзины!

Айседора смущенно объяснила, что хлебцы - диетические, нельзя же ей полнеть... Но, заметив недоверчивое выражение моего лица, призналась на своем особом немецком диалекте (она владела тремя языками, и иногда в ее речи к немецким словам примешивались французские и английские):

- Они все настаивали, чтобы мы взяли с собой побольше хлеба, так как в России его нет.

И вытащив из сумки широкую палочку губной помады, размашисто провела по губам, не вынимая зеркальца. Потом, вкусно облизнувшись, добавила:

- Ну, а помимо всего, это действительно диетический хлеб.

Айседора завешивала тонкими шелковыми шалями розовато-желтой окраски лампы и бра, и без того снабженные абажурами:

- Я не выношу белого света,- объяснила она, осторожно, чтобы не зацепить какую-нибудь статуэтку или вазу из хрупкого фарфора, накидывая шали на абажуры.- Я не способна коллекционировать эти вещи и поклоняться им,- говорила Дункан.- Разница между красивым и прекрасным слишком велика. - И вдруг остановилась - перед картиной Тропинина: - А вот это прекрасно... Haben Sie... allumets?^* - спросила она, опять примешивая к немецкой речи французские слова, и, вынув сигарету, протянула мне коробку. - Строя новый мир, создавая новых людей, надо бороться с ложным пониманием красоты. Каждая мелочь в быту, в одежде, каждая этикетка на коробке должны воспитывать вкус. Я верю, что здесь, в России, все так и будет. Я приехала сюда для большой работы, и я хочу, чтобы меня здесь поняли. Ведь столько лет во всем мире мне приписывают желание возродить античный танец! Это так неверно! Я работала, изучая античную скульптуру, вазовую живопись и отдельные, зафиксированные в живописи и скульптуре моменты античного танца, но я видела в них лишь непревзойденные образцы естественных и прекрасных движений человека. Мой танец не танец прошлого, это - танец будущего. А каков был танец древних греков в целом - мы ведь не знаем. Музыка их, по-видимому, была примитивной.

^* (Есть у вас... спички?)

Раздался звонок. Приехал Луначарский, с которым Дункан уже виделась днем в Наркомпросе. Мы не стали мешать их беседе и вышли на воздух.

Ирма предложила:

- Пойдемте в "синема".

Был понедельник - все синематографы были закрыты. (В Москве в то время было всего несколько кинотеатров.) К счастью, я вспомнил, что именно по понедельникам в просмотровом зале частной прокатной конторы "Тиман и Рейнгардт" демонстрируют киноленты для артистов балета Большого театра.

Мы отправились в Гнездниковский. "Балет" - преимущественно балетная молодежь и не менее молодая балетная критика - был уже там. Все мы хорошо знали друг друга. Я объявил о приезде Дункан и представил Ирму.

"Классический балет" принял представительницу "дункановской школы" вполне гостеприимно.