9. Несколько слов об этой главе.- Приезд Дункан и Есенина в Берлин.- Письма Есенина из Европы.- Встреча с М. Горьким и А. Толстым

Ехать за границу вместе с Есениным и Дункан мне и моим "дунканятам" не пришлось, так как Америка отказала нам в визах после решения лишить Дункан американского гражданства "за советскую пропаганду" и предложения Есенину и ей покинуть пределы Соединенных Штатов.

Однако через несколько месяцев после их возвращения я проехал по свежим следам их путешествия, многое узнал от брата Айседоры Раймонда Дункана в Париже и ее сестры Елизаветы Дункан в Берлине. Есенин и Дункан писали мне из Европы и Америки, о многом рассказывали, вернувшись в Москву. Кстати, они привезли с собой целую корзину газетных вырезок об их путешествии.

Мне кажется целесообразным поделиться некоторыми малоизвестными читателю фактами, штрихами, рисующими характер Есенина, Дункан, отношение к ним за границей в те годы.

Я считал также необходимым, тщательно выверив и сопоставив описания одних и тех же фактов в газетах с рассказами и письмами Есенина и Дункан, восстановить истину, искаженную Мэри Дести в ее книге об Айседоре Дункан и Сергее Есенине.

Кто же такая Мэри Дести?

Айседора мало упоминала о ней. Впервые я увидел это имя еще в первый день приезда Дункан в Москву на этикетке сигарет "Aromatique", а вскоре заметил такую же надпись - "Фабрика Мэри Дести" - на флакончике с духами.

Дести знала Айседору с 1901 года. Тогда же началась их дружба, продолжавшаяся больше двадцати лет. Дести, по ее словам, боготворила Айседору, и этому можно поверить. Мэри то путешествовала, то пыталась танцевать, то открывала маленькие кустарные производства, громко именуемые фабриками.

Дести во всем пыталась подражать Айседоре. Она носила такие же плащи и шляпы, ту же прическу, старалась даже перенять походку Дункан.

Вначале я не знал, что Дести собирается писать книгу о Дункан. Она, приехав в Москву после гибели Айседоры, постоянно расспрашивала меня о разных подробностях жизни Айседоры в Москве, о ее поездках. Намерение ее стало мне понятным лишь после того, как Мэри решила записывать не только отдельные детали из моих ей рассказов, но и целые эпизоды. Она подолгу рылась в большом ворохе газетных вырезок, привезенных Дункан и Есениным из-за границы.

Айседора Дункан. 'Марсельеза'

С чувством невыразимой досады читал я потом в книге Дести некоторые рассказанные мною эпизоды, искаженные ею до неузнаваемости (о выступлении Дункан перед моряками "Авроры" в Петрограде и многие другие). Часть ее вины и перед истиной, и перед читателями, и перед памятью Дункан и Есенина я переношу на ее "литературного секретаря" - сотрудника издательства, заинтересованного в книге. Собственно, он и писал эти воспоминания, сидя у кровати умирающей Дести в нью-йоркском госпитале...

12 мая 1922 года Дункан и Есенин прибыли в Берлин. В отеле "Адлон", где Айседора всегда останавливалась, ее уже ждали журналисты. Приезд Айседоры Дункан из "большевистской Москвы", да еще в сопровождении какого-то известного русского поэта, ставшего ее мужем, - это была сенсация, а следовательно, и "хлеб" для репортеров. Ее буквально "обстреляли" вопросами.

- Несмотря на лишения, русская интеллигенция с энтузиазмом продолжает свой тяжелый труд по перестройке всей жизни, - отвечала она им. - Мой великий друг Станиславский, глава Художественного театра, и его семья с аппетитом едят бобовую кашу, но это не препятствует ему творить величайшие образы в искусстве.

В берлинском "Кафе Леон" обосновался Дом искусств, не имевший постоянного помещения. В Доме искусств бывало много русских, сочувственно относящихся к Советской России, а также "сменовеховцев", печатным органом которых была газета "Накануне". Они были очень заинтересованы приездом Есенина.

На следующий же день, 13 мая, Есенин пришел в "Кафе Леон" один, без Дункан, и сразу же стал читать стихи. Принимали его восторженно. После выступления, когда Есенин сел за столик, к нему подошел кельнер и сказал, что приехала Айседора Дункан. Есенин сразу поднялся, вышел в вестибюль и вернулся в зал под руку с Айседорой, радостный и улыбающийся. Их встретили шумными аплодисментами. Айседора предложила спеть в честь Есенина советский гимн - "Интернационал". Она и Есенин запели, и к ним сразу присоединились многие. Но в зале оказалось несколько белогвардейцев, они криками "долой" и свистом прервали пение. Есенин, вскочив на стул, "богатырским свистом" прекратил шум, а потом крикнул: "Все равно не пересвистите нас! Как заложу четыре пальца в рот и свистну - тут вам и конец. Лучше нас никто свистеть не умеет". И продолжал петь. И снова читал стихи. ("Накануне", 14 мая 1922).

Сергей Есенин и Айседора Дункан. (Италия, 1922 г.)

Периоды меланхолии, сильного нервного возбуждения были у Есенина и во время путешествия. Но почти всегда, когда назревал инцидент, его можно было предотвратить, предложив Есенину что-нибудь спеть. Особенно часто пел он "Цыганочку", хотя назвать его исполнение настоящим пением, кажется, нельзя. Это было скорее то, что специалисты называют parlando, то есть переход от музыкального звучания к речевой интонации.

Есенин запевал:

 Вечер, поезд, огоньки, 
 Вдаль моя дорога...

и переходил на "parlando", перескакивая на несколько тонов выше, ведя всю дальнейшую фразу на одной, почти фальцетом звучащей ноте:

 Сердце ноет от тоски, 
 А на душе тревога...

И такая тоска была в его голосе, и такая тревога, что у вас невольно сжималось сердце...

В Берлине в честь Есенина был организован большой вечер в зале общества зубных врачей... На первом вечере в Доме искусств он был в московском костюме, в парусиновых туфлях, простой, доброжелательно настроенный и полный сил. А на этот раз пришел в смокинге, цилиндре и в черной пелерине на белой подкладке, нервничал и все время презрительно усмехался. Но когда стал читать, преобразился и читал потрясающе.

В те дни в Берлине были Горький и Алексей Толстой. Толстой пригласил Дункан и Есенина на обед. На обеде был Горький.

Об этой встрече с Есениным и Дункан Горький и написал свою известную статью.

Дункан знала Алексея Толстого раньше и в дальнейшем встречалась с ним в Смоленске. Однажды мне пришлось срочно выехать оттуда в Москву, и я попросил находившегося в это время в Смоленске Алексея Толстого выступить на спектакле Дункан со вступительным словом. Он охотно согласился.

Горького Айседора видела впервые в жизни. Она была взволнована этой встречей, счастлива за Есенина, сидящего за одним столом с Горьким и Толстым, и к тому же возбуждена выпитым вином.

Об этой встрече Горький писал:

"Эта знаменитая женщина, прославленная тысячами эстетов Европы, тонких ценителей пластики, рядом с маленьким, как подросток, изумительным рязанским поэтом являлась совершеннейшим олицетворением всего, что ему было не нужно" (т. 17, стр. 61).

"Но мы располагаем и другими фактами, заставляющими нас не вполне согласиться с впечатлениями Горького, который видел Дункан лишь несколько часов и наблюдал ее танец, когда она вышла из-за обеденного стола, обильно уставленного вином", - пишет Е. Наумов в своей книге "Сергей Есенин" (стр. 262, 263).

Горький увидел перед собой не Айседору Дункан, большого художника и реформатора искусства танца, а раскрасневшуюся от вина, уже не молодую женщину, танцевавшую с какими-то увядшими цветами и "дурившую", изображая под патефонную пластинку парижского апаша, задушившего свою возлюбленную. Возлюбленную заменял шарф, извивавшийся в выразительных руках Айседоры.

Из Германии, Остенде и Брюсселя Есенин послал мне несколько писем. Часть их я сдал весной 1940 года в Литературный музей.

Вот два из этих писем.

"Висбаден. Июнь. 21. 1922

Милый Илья Ильич!

Привет Вам и целование. Простите, что так долго не писал Вам, берлинская атмосфера меня издергала вконец. Сейчас от расшатанности нервов еле волочу ногу. Лечусь в Висбадене. Пить перестал и начинаю работать.

Если бы Изадора не была сумасбродной и дала мне возможность где-нибудь присесть, я очень много бы заработал и денег. Пока получил только сто тысяч с лишним марок, между тем в перспективе около 400. У Изадоры дела ужасны. В Берлине адвокат дом ее продал и заплатил ей всего 90 тыс. (марок)^*. Такая же история может получиться и в Париже. Имущество ее: библиотека и мебель расхищены, на деньги в банке наложен арест. Сейчас туда она отправила спешно одного ей близкого человека. Знаменитый Поль Бонкур^** не только в чем-нибудь помог ей, но даже отказался дать подпись для визы в Париж. Таковы ее дела... Она же как ни в чем не бывало скачет на автомобиле то в Любек, то в Лейпциг, то во Франкфурт, то в Веймар. Я следую с молчаливой покорностью, потому что при каждом моем несогласии - истерика.

^* (В те годы немецкая марка была совершенно обесценена.)

^** (Поль Бонкур - французский политический деятель, неоднократно занимавший пост министра в правительстве Франции.)

Германия? Об этом поговорим после, когда увидимся, но жизнь не здесь, а у нас. Здесь действительно медленный грустный закат, о котором говорит Шпенглер^*. Пусть мы азиаты, пусть дурно пахнем, чешем, не стесняясь, у всех на виду седалищные щеки, но мы не воняем так трудно, как воняют они. Никакой революции здесь быть не может. Все зашло в тупик, спасет и перестроит их только нашествие таких варваров, как мы.

^* (Немецкий философ-идеалист, автор нашумевшей тогда книги "Закат Европы".)

Нужен поход на Европу...

Однако серьезные мысли в этом письме мне сейчас не к лицу. Перехожу к делу. Ради бога, отыщите мою сестру^* через магазин^** (оставьте ей письмо) и устройте ей получить деньги по этому чеку в АРА^***, она, вероятно, очень нуждается. Чек для Ирмы только пробный. Когда узнаем, что Вы получили его, тогда Изадора пошлет столько, сколько надо.

^* (Е. А. Есенина, учившаяся в это время в Москве.)

^** (Книжная лавка писателей, помещавшаяся на Б. Никитской, в доме № 15, была основана в 1920 году С. Есениным и А. Мариенгофом и существовала до 1923 года.)

^*** (Сокращенное название Американской администрации помощи, созданной в США в 1919 году.)

Если сестры моей нет в Москве, то напишите ей письмо и передайте Мариенгофу - пусть он отошлет его ей. Кроме того, когда Вы поедете в Лондон, Вы позовите ее к себе и запишите ее точный адрес, по которому можно было бы высылать ей деньги, без которых она погибнет.

Передайте мой привет и все чувства любви моей Мариенгофу. Я послал ему два письма, на которые он почему-то мне не отвечает.

О берлинских друзьях я мог бы сообщить очень замечательное (особенно о некоторых доносах во французскую полицию, чтобы я не попал в Париж. Но все это после, сейчас жаль нервов). Когда поедете, захватите с собой все книги мои и Мариенгофа и то, что обо мне писалось за это время.

Жму Вашу руку.

До скорого свидания, любящий Вас Есенин.

Ирме мой нижайший привет. Изадора вышла за меня замуж второй раз и теперь уже не Дункан-Есенина, а просто Есенина".

Письмо из Бельгии:

"Брюссель, 13 июль 1922 г.

Милый Илья Ильич!

Я довольно пространно описывал Вам о всех наших происшествиях и поездках в трех больших письмах. Не знаю, дошли ли они до Вас?

Если бы Вы меня сейчас увидели, то Вы, вероятно, не поверили бы своим глазам. Скоро месяц, как я уже не пью. Дал зарок, что не буду пить до октября. Все далось мне через тяжелый неврит и неврастению, но теперь и это кончилось. Изадора в сильном беспокойстве о Вас. При всех возможностях послать Вам денег, как казалось из Москвы, отсюда, оказывается, невозможно.

В субботу 15 июля мы летим в Париж. Оттуда через АРА сделать это легче.

В одном пакете, который был послан аэропланным сообщением через бюро Красина^*, были вложены Вам два чека по 10 фунтов. Один Ирме, другой моей сестре. Получили ли Вы их?

^* (Советское торгпредство.)

Это мы сделали для того, чтобы узнать, можно ли Вам так пересылать. Вообще, что нужно.

Милый, милый Илья Ильич!

Со школой, конечно, в Европе Вы произведете фурор.

С нетерпением ждем Вашего приезда.

Особенно жду я, потому что Изадора ровно ни черта не понимает в практических делах, а мне очень больно смотреть на всю эту свору бандитов, которая окружает ее. Когда приедете, воздух немного проветрится.

К Вам у меня очень и очень большая просьба: с одними и теми же словами, как и в старых письмах, когда поедете, дайте ради бога денег моей сестре. Если нет у Вас, у отца Вашего или еще у кого-нибудь, то попросите Сашку и Мариенгофа, узнайте, сколько дают ей из магазина.

Это моя самая большая просьба. Потому что ей нужно учиться, а когда мы с Вами зальемся в Америку, то оттуда совсем будет невозможно помочь ей.

Самые лучшие пожелания и тысячу приветов передайте Ирме. Нам кто-то здесь сбрехнул, что Вы обкомиссариатились?

Приезжайте. Отпразднуем. О том, чтобы Вы выезжали, Вам послана телеграмма. Ехать нужно в Берлин, а оттуда Вас доставят "заказным" в Париям или Остенд.

Вот и все. Поговорим больше, когда увидимся.

Езжайте! Езжайте!

Дайте денег сестре. Возьмите у Мариенгофа адреса и много новых книг. Здесь скучно дьявольски.

Любящий Вас С. Есенин".

Два месяца Есепины-Дункан путешествовали. Они побывали в Любеке, Франкфурте, Вейпунге, Веймаре, Висбадене, посетили Венецию, Рим, Неаполь, Флоренцию.

Есенин продолжал работать над изданием своих прежних стихов, писал новые. Задумал, начал большие вещи - "Страну негодяев" и "Черного человека".

В Берлине, в издательстве 3. И. Гржебина, вышли "Собрание стихов и поэм С. Есенина (т. 1)", "Пугачев" в "Русском универсальном издательстве" и "Стихи скандалиста" в издании И. Т. Благова.

Айседора рассказывала мне, что Есенин разговаривал в Веймаре шепотом, с благоговением взирая на свидетелем жизни великих поэтов, - старые грабы, мощно растущие среди молодых фруктовых деревьев. Долго смотрел на недописанную Гёте страничку, лежащую на его письменном столе.

Из Брюсселя Дункан и Есенин намеревались проехать в Париж, но неожиданно встретилось затруднение с визами. Дункан привыкла к тому, что любые консульства и посольства любезно и незамедлительно ставили в ее паспорте визы на въезд в их страны. Теперь все крайне осложнилось. Московские визы на паспорте Дункан, "красный" паспорт Есенина и газетный шум, сопровождавший их путешествие, пугали дипломатических представителей.

Наконец, в конце июля 1922 года при содействии друга Дункан, знаменитой французской актрисы Сесиль Сорель, Айседора и Есенин приехали в Париж, предупрежденные о недопустимости каких-либо политических выступлений. За ними был установлен полицейский надзор.

В октябре на гигантском пароходе "Париж" они отплыли из Гавра в Нью-Йорк.