15. Опять "Англетер". - Кому написано "Письмо к женщине"? - Последние встречи с Есениным. - Катастрофа. - Есенин и "есенинщина". - Встреча с Маяковским. - Смерть Айседоры Дункан. - Как была написана эта книга

С тех пор как произошел разрыв, я долго не видел Есенина. Мне рассказывали, что видели его в Колонном зале: Есенин простоял долгие часы около гроба Ленина... В апреле он уехал в Ленинград. В это время там была Дункан. Приехал и Камерный театр. Однажды А. Я. Таиров пригласил нас на обед. На обед поехала одна Айседора.

Таиров позвонил писателю Н. Никитину и, приглашая, сказал, что будет Дункан.

Есенин, сидевший у Никитина, слышал этот разговор. К Таирову они приехали вместе.

Есенин, сделав общий поклон, пристроился где-то в конце стола среди артисток Камерного театра. Не дождавшись конца обеда, он исчез.

Никитин пишет в своих воспоминаниях: ..."Неужели он приезжал лишь за тем, чтобы хоть полчаса подышать одним воздухом с Айседорой?

Может быть, нам кое-что подскажет отрывок из его лирики тех лет:

 Чужие губы разнесли 
 Твое тепло и трепет тела, 
 Как будто дождик моросит 
 С души, немного омертвелой. 
 Ну, что ж! Я не боюсь его, 
 Иная радости мне открылась 
 .........................
 Так мало пройдено дорог, 
 Так много сделано ошибок.

Быть может, и этот роман был одной из его ошибок. Быть может, он приезжал в "Англетер", чтобы еще раз проверить себя, что кроется под этой иной радостью... Во всяком случае, я верю в то, что эта глава из жизни Есенина совсем не так случайна и мелка, как многие об этом думали и еще думают...".

Айседора вернулась с обеда задумчивая и молчаливая. Сказала только, что был Есенин, но быстро ушел.

Через несколько дней мы с Ирмой Дункан уехали в Москву, а Айседора - на гастроли в Белоруссию.

В июне праздновалось 125-летие со дня рождения Пушкина. На торжественном митинге у памятника Пушкину венок к подножию возложил от имени советских писателей поэт Сергей Есенин.

Я стоял довольно далеко, но мне было видно, как Есенин поднялся на ступеньки с цветами и начал громко читать свое новое стихотворение "Пушкину":

 Мечтая о могучем даре 
 Того, кто русской стал судьбой, 
 Стою я на Тверском бульваре, 
 Стою и говорю с собой... 
 ..........................
 Я умер бы сейчас от счастья, 
 Сподобленный такой судьбе... 
 ...Но, обреченный на гоненье, 
 Еще я долго буду петь... 
 Чтоб и мое степное пенье 
 Сумело бронзой прозвенеть.

Да, он хотел долго жить и долго петь. Это подтверждается многими строками его стихотворений и писем. Свою автобиографию, написанную в том же месяце, он заканчивает такими словами: "Жизнь моя и мое творчество еще впереди".

В. Наседкин, Е. Есенина, А. Есенина, А Сахаров, С. Есенин и С. Толстая. (Москва, 1925 г.)

В последние два года жизни Есенина я редко видел его. Знал, что в июле он снова ездил в Ленинград, потом уезжал в Константиново, а в сентябре уехал на Кавказ, где прожил долго, до конца февраля 1925 года. На месяц возвратился в Москву и снова уехал в Баку. За эти полгода он много писал. На Кавказе созданы "Ленин", "Песнь о великом походе", "Баллада о двадцати шести", "Поэма о 36", "Анна Снегина", "Капитан земли", "Стансы", "Русь уходящая", "Письмо к женщине", "Письмо от матери", "Ответ" и, наконец, "Персидские мотивы" и "Цветы". ("На сердце у меня лежит черновик новой хорошей поэмы "Цветы". Это, пожалуй, лучше всего, что я написал", - пишет он Г. А. Бениславской в декабре 1924 года.)

На лекциях о жизни и творчестве Сергея Есенина постоянно задается вопрос: "Кому написано "Письмо к женщине"? Его задают мастерам художественного слова, читающим "Письмо к женщине". С этим вопросом неизменно обращаются ко мне, когда я выступаю с личными воспоминаниями о поэте. И ответ всегда и у всех был один: первой законной жене Сергея Есенина - Зинаиде Николаевне Райх, матери двух детей поэта.

И не вызывала сомнений есенинская строка в "Письме к женщине" - "...живете вы с серьезным умным мужем". Было понятно, что слова эти относятся к В. Э. Мейерхольду, женой которого стала З. Н. Райх, покинувшая поэта.

Однако писатель М. Кочнев утверждает, что это стихотворение адресовано другой женщине, которая выведена в его романе "Оленьи пруды" под именем Татьяны Ястребовой.

В книге М. Кочнева подробно рассказывается о том, как и где Есенин написал Ястребовой "Письмо к женщине" и как ее супруг хвастался, заявляя, что это его "так уважительно" поэт назвал "серьезным умным мужем". Этот герой демонстрирует кресло и столик, за которым Есенин якобы писал "Письмо к женщине", и самый автограф этого стихотворения, и даже ручку, которой оно было написано...

Автор книги восхищается Ястребовой, "стройной, грациозной и гибкой", и устами другого героя романа говорит: "...честь и слава ей, что она зажгла в поэте тот огонь, в котором выплавились неостывающие слова "Письма к женщине"..

Вся эта романтическая "новелла" в романе М. Кочнева не что иное, как выдумка, вряд ли позволительная в художественном произведении, претендующем на достоверное отображение жизни невымышленных героев.

...В октябре 1924 года "Правда" пишет, что "внимание читателей приковывают прекрасные стихи С. Есенина. После долгих и бурных исканий автор пришел к Пушкину".

Позднее в Баку он встречается с С. М. Кировым и М. В. Фрунзе, которым читает свои стихи.

В июне 1925 года он уже снова в Москве. Здесь я и встретил его. Я спускался по Кузнецкому переулку к Петровке, когда около витрин фотографии "Паола", где был выставлен большой портрет Есенина, кто-то остановил меня, схватив за локоть...

- Илья Ильич! Вы уж и видеть меня не хотите?

Передо мной было пригожее, родное и улыбающееся лицо Есенина, его ясные, синие, смеющиеся глаза.

- Очень хочу! - обрадовался я.

И так, держась за мой локоть, он засыпал меня вопросами. Я торопливо отвечал и сам расспрашивал его обо всем. А он рассказывал мне о том, что его, видимо, радовало: Госиздат приступил к изданию собрания его сочинений.

В последний раз я встретился с Есениным за полтора месяца до его смерти: со старшими "дунканятами" мы ехали вечером в трамвае, возвращаясь домой после сеанса в кинотеатре "Художественный". У Пречистенских ворот вошло несколько пассажиров. Один из них, в сером пальто и светлой кепке, быстро прошел по вагону к выходу. В это время вагон тронулся, сильно дернув, и пассажира бросило прямо на колени одной из сидящих студиек. Он сконфуженно вскочил на ноги, и тут мы оба схватили друг друга за руки и закричали:

- Сергей Александрович!

- Илья Ильич!

Я смотрел на него, и тревожно ныло сердце: он очень изменился, похудел, как-то посерел, и глаза потускнели. Но улыбка была все та же, подкупающая, чистая, как у ребенка.

- Неужели это они? - радостно спрашивал он, оглядывая "дунканят". - Как выросли! А где Капелька? (так звал он свою любимицу - Шуру Аксенову).

- Вот к ней на колени вы и сели!

Вдруг он сказал:

- А вы знаете? Я женился!

- Знаю.

- Правда, хорошо? Сергей Есенин женат на внучке Льва Толстого!

- Очень хорошо... - ответил я, с печалью глядя на его болезненное лицо.

Сергей Есенин с сестрой Е. А. Есениной. (Москва, 1924 г.)

Много лет спустя сестра поэта, А. А. Есенина, писала в своих воспоминаниях об отношениях между Есениным и С. А. Толстой: "Сергей сразу же понял, что они совершенно разные люди, с разными интересами и разными взглядами на жизнь..."

Трамвай остановился у Дома ученых. Студийки, прощаясь, выходили в переднюю дверь. Простились и мы. На этот раз - навсегда.

Вскоре Есенин поступил на двухмесячное лечение в клинику внутренних болезней I МГУ, но через 26 дней выписался оттуда и через день - 23 декабря - уехал в Ленинград, взяв с собой все свои записки, рукописи, книги. "Есенин ехал в Ленинград не умирать, а работать..." - пишет в своих воспоминаниях друг поэта журналист Устинов.

А с другой стороны, вот история еще одного предсмертного стихотворения Есенина, ранее неизвестного.

Написано оно за несколько дней до смерти на портрете, который Есенин подарил писателю Евгению Михайловичу Рокотову-Бельскому.

Сообщение об этом было прислано недавно в Комиссию по литературному наследию С. Есенина при ССП СССР читателем С. А. Оболенским.

В своем письме в комиссию С. Оболенский пишет:

"...Этот портрет, равно как и портрет А. Блока и Максима Горького, подаренные ими тому же Рокотову, продавались в Ленинграде в букинистическом магазине на Невском около Литейного проспекта, 8-9 лет тому назад. К сожалению, портреты эти были оценены очень дорого (рублей по 250 каждый) и я, за отсутствием свободных денег, ограничился лишь тем, что списал собственноручные надписи С. Есенина и А. Блока. Когда же я на следующий день приехал в магазин с деньгами, все портреты были уже кому-то проданы..."

Вот это стихотворение:

 Жене Рокотову 
 Помнишь наши встречи, споры  
                    и мечты? 
 Был тогда я молод, молод был 
                      и ты, 
 Счастье было близко, жизнь 
                  была ясна, 
 В дни осенней хмури в нас 
                цвела весна, 
 Мы теперь устали, нам бы 
                  как-нибудь 
 Поскорее выбрать ежедневный 
                      путь, 
 Нам бы поскорее завершить 
                свой круг... 
 Разве я не правду говорю, 
                 мой друг? 
 Сергей Есенин 
 23 декабря 1925

Дата написания этого стихотворения в Ленинграде 23 декабря (день отъезда Есенина из Москвы в Ленинград) вызвала сомнения в его подлинности.

Во 2-м издании пятитомника поэта это стихотворение не помещено.

Перед отъездом из Москвы в Ленинград Есенин побывал у всех своих родных, навестил детей - Константина и Татьяну (от первого брака с З. Н. Райх) и попрощался с ними. Пришел перед самым отъездом и к своей первой подруге - Анне Романовне Изрядновой, когда-то работавшей вместе с Есениным корректором в типографии Сытина. (У Изрядновой рос сын Есенина Юрий, родившийся 21 января 1915 года.)

Сергей Есенин (в верхнем ряду, второй слева) среди сотрудников типографии Сытина. Внизу Анна Изряднова, первая подруга поэта. (Москва, 1914 г.)

Когда после смерти Есенина в народном суде Хамовнического района Москвы разбиралось дело о признании этого ребенка сыном поэта, одна из выступавших свидетельниц рассказала, что Есенин перед своей поездкой в Ленинград заходил к своему ребенку. Между свидетельницей и Есениным зашел разговор о том, как быстро старятся люди. Есенин, между прочим, сказал:

- Да, выходит, я уже старый, ведь ему (сыну) уже 11 лет...

Сама А. Р. Изряднова пишет в своих воспоминаниях: "...В сентябре 1925 года пришел с большим белым свертком в 8 часов утра. Не здороваясь, обращается с вопросом: "У тебя есть печь?" Спрашиваю: "Печь, что ли, что хочешь?" - "Нет. Надо сжечь". Стала уговаривать его, чтобы не жег, жалеть будет после, потому что и раньше бывали случаи, придет, порвет свои карточки, рукописи, потом ругает меня - зачем давала. В этот раз никакие уговоры не действовали, волнуется, говорит: "Неужели даже ты не сделаешь для меня то, что я хочу". Повела его в кухню, затопила плиту, и вот он в своем сером костюме, в шляпе, с кочергой в руках стоит около плиты и тщательно охраняет, как бы не осталось несожженного. Когда все сжег, успокоился, стал пить чай и мирно разговаривать.

На мой вопрос - почему рано пришел - говорит, что встал давно, уж много работал.

Видела его незадолго до смерти. Пришел, говорит, проститься. На мой вопрос, что, почему, говорит: "Смываюсь, уезжаю, чувствую себя плохо, наверно, умру". Просил не баловать, беречь сына". (Юрий умер в 1937 году.)

А. А. Есенина с сыном поэта Юрием Изрядновым

Наняв двух извозчиков на санях, Есенин заехал в Померанцев переулок на Остоженке (Метростроевская), где жил в квартире с С. А. Толстой, не поздоровался, не разделся, собрал и уложил в чемодан свои вещи, не простился, уехал в Ленинград и через четыре дня покончил с собой в комнате № 5 гостиницы "Англетер".

Телеграмму о самоубийстве Есенина я получил в Минске, где шли гастроли студии. Трудно даже вспомнить, что все мы пережили.

Айседора была в Париже. Я телеграфировал ей.

В январе пришло от Айседоры письмо из Парижа. Она писала:

"...Смерть Есенина потрясла меня, но я столько плакала, что часто думаю о том, чтобы последовать его примеру, но только иначе - я пойду в море..." (это и было потом в Ницце: она именно ушла далеко в море. Ее спасли).

После смерти Есенина Айседора телеграфировала в парижские газеты:

"Трагическая смерть Есенина причинила мне глубочайшую боль. У пего были молодость, красота, гениальность. Неудовлетворенный всеми этими дарами, его отважный дух искал невозможного. Он уничтожил свое молодое и прекрасное тело, но дух его будет вечно жить в душе русского народа и в душе всех любящих поэзию. Протестую против легкомысленных высказываний, опубликованных американской прессой в Париже. Между Есениным и мною никогда не было ссор, и мы никогда не были разведены. Я оплакиваю его смерть с болью и отчаянием".

...С тех пор прошло более 50 лет, но народная любовь к Есенину все возрастает. Мне приходится довольно часто выступать перед самыми различными аудиториями с личными воспоминаниями о поэте. И повсюду я наблюдаю одну и ту же картину: собравшиеся напряженно, взволнованно слушают рассказ о Есенине и готовы слушать еще и еще. После выступления - бесчисленные записки с вопросами: "Была ли поэзия Есенина известна Ленину?", "Как относились друг к другу Есенин и Маяковский?", "Почему в Москве нет улицы его имени?", "Кому посвящено "Письмо к женщине?", "Кого из современных поэтов можно считать последователем Есенина?", "Кому посвятил Есенин предсмертное стихотворение?", "Какие стихи Есенина посвящены Айседоре Дункан?", "Кто из родных Есенина жив?" И чаще всего задается вопрос, па который сложнее и труднее всего ответить: "В чем причина трагедии Есенина и его самоубийства?"

В 1918 году Владимир Ильич Ленин писал в статье "Главная задача наших дней": "История человечества проделывает в наши дни один из самых великих, самых трудных поворотов, имеющих необъятное - без малейшего преувеличения можно сказать: всемирно освободительное значение... - неудивительно, что на самых крутых пунктах столь крутого поворота, когда кругом со страшным шумом и треском надламывается и разваливается старое, а рядом в неописуемых муках рождается новое, кое у кого кружится голова, кое-кем овладевает отчаяние..."^* Это смятение отразилось и в творчестве Есенина. В "Письме к женщине" поэт говорит:

^* (В. И. Ленин. Поли. собр. соч., т. 36, стр. 78-79.)

 Но вы не знали, 
 Что в сплошном дыму, 
 В развороченном бурей быте 
 С того и мучаюсь, 
 Что не пойму, 
 Куда несет нас рок событий...

В свое время богемные нравы имажинистов отразились в поэзии Есенина несвойственными ей вульгаризмами, мрачным пессимизмом, невыразимой тоской. Но поэт стремился вырваться из кабацкой атмосферы, понимал, что его окружает "чужой и хохочущий сброд".

Он тяжко пережил крушение "Руси уходящей", но тогда же произошла смена его позиций, поэт стремился постигнуть "коммуной вздыбленную Русь". В "Москве кабацкой" он не щадит себя, но потом сам говорит, что "пережил "Москву кабацкую" и не может отказаться от этих стихов".

Вскоре после гибели Есенина появилось много воспоминаний о нем. Хлынул и мутный поток бульварных книжонок и брошюр с "сенсационными" заглавиями: "Черная тайна Есенина", "Москва кабацкая" и др.

Пресловутое словцо "есенинщина" пошло гулять по стране, как синоним упадочничества. Но одновременно началась и борьба за молодежь, за Есенина и против "есенинщины". Борьбу эту возглавили Луначарский, Горький, Маяковский, Демьян Бедный, Безыменский.

Маяковский тогда писал: "Над собою чуть не полк расправу учинил!"

Луначарский писал: "Самым крупным борцом против "есенинщины" был сам Есенин".

Стало известно предсмертное стихотворение Есенина, оканчивающееся словами:

 В этой жизни умереть не ново, 
 Но и жить, конечно, не новей.

"...Сразу стало ясно, - писал Маяковский, - сколько колеблющихся этот сильный стих, именно стих подведет под петлю или револьвер... С этим можно и надо бороться только стихом.

Так поэтам СССР был дан социальный заказ написать стихи об Есенине. Заказ исключительный, важный и срочный, так как есенинские строки начали действовать быстро и без промаха... Надо отобрать Есенина у пользующихся его смертью".

Перефразируя пессимистическую концовку предсмертного стихотворения Есенина, Маяковский писал:

 В этой жизни 
             помереть 
                     не трудно. 
 Сделать жизнь 
              значительно трудней.

Алексей Толстой вскоре после смерти Есенина писал: "Он горел во время революции и задохнулся в будни, он ушел от деревни и не пришел к городу. Последние годы его жизни были расточением его гения. Он расточал себя". "Крупнейший поэт современья..." - писал Леонид Леонов.

Через год после смерти Есенина, в декабре 1926 года, в театре Мейерхольда был проведен диспут на тему "Есенин и "есенинщина". Диспут был бурным. "Не аудитория, а кипящий котел, а ведь там была исключительно молодежь, рабфаковцы, вузовцы!.. - писала газета "Известия". - Очевидно, термином "есенинщина" (по крайней мере, судя по данной аудитории) есенинская поэзия не только не развенчана, но ее обаяние вряд ли поколеблено". "Пора изъять этот термин из употребления, скорбно и дружно склоним головы перед этой большой могилой..." - говорил А. Воронский. Даже самый крайний в то время напостовец В. В. Ермилов и тот вынужден был встать на защиту Есенина от "есенинщины": "Характеризовать поэзию Есенина только как поэзию упадочничества - просто глупость, потому что творчество его сложно и многообразно"...

Овациями встретили Орешина, поэта, друга Есенина. В президиум без конца сыпались записки. Выступавшие говорили, что молодежь ждет правильной оценки творчества Есенина.

Сергей Есенин на курорте в Италии. (1922 г.)

Не так давно в день рождения Есенина, вместе с сестрами поэта Екатериной Александровной и Александрой Александровной Есениными и К. Л. Зелинским мы приехали на Ваганьковское кладбище. Еще издали мы увидели у могилы множество людей. Люди знают и помнят эту дату. Вся могила была засыпана цветами. Люди стояли молча. За них говорили принесенные ими цветы...

Но вернемся к тем далеким годам.

Осенью 1927 года мы со студией приехали в Крым. Наш тяжелый автобус, выехав из Ялты и покрутив "вокруг" гурзуфской горы "Медведь", вкатился в Алушту и остановился у самого оживленного места курорта - возле автостанции. Я выпрыгнул из автобуса и чуть не наскочил на одиноко стоявшего Маяковского.

Он пожал мою руку с силой абсолютного чемпиона по боксу.

- Отдыхаете в Алуште? - спросил я, потирая руку.

- Нет, приехал. Сегодня тут мой вечер.

- Как? - встревожился я. - Сегодня мы выступаем в курзале.

- Вы аристократы. А я скромно - в санаторном клубике... А вы все с "есенятами"? - сказал он, поглядывая на высыпавших из автобуса девушек, подростков и девочек, составлявших тогда производственную группу школы - студию.

- Вернее, с "дунканятами", - ответил я ,- а то "есенята" звучит как "бесенята".

Маяковский смотрел на веселый цветник в одинаковых легких розовых платьях, внезапно выросший на пыльном шоссе.

- Такие "бесенята" если вскочат в ребро, тут тебе и крышка... - пробасил он и тут же добавил: - Жара. Духота. А горло окатить нечем. Продают что-то подкрашенное, - повернулся он в сторону водного киоска.

- Можно здесь пива холодного выпить,- показал я на серый каменный дом напротив, во втором этаже которого помещался единственный ресторан Алушты.

- Мысль правильная. Пойдемте! (Сказал, как команду подал, - нельзя не подчиниться).

Мы поднялись в совсем пустой ресторан, сели за столик и заказали пива.

- Едешь из Ялты, - сказал Маяковский,- видишь то с той, то с другой стороны, как медведь уткнулся мордой в Черное море, чтобы выпить его, и думаешь, как ему осточертело и опротивило пить веками соленую воду...

Маяковский замолчал и вдруг сказал:

- Да... Есенин...

Может быть, он ответил вслух на какие-то свои мысли?

Тут подали пиво. Он налил два стакана, отхлебнул от своего и поставил его обратно на стол. Пиво было теплым, как подогретое.

- Это хуже, чем пойло для гурзуфского медведя.

Мы вышли и распрощались.

Из Крыма студия выехала в Ростов-на-Дону, где в первую же ночь я проснулся от какого-то гула. Даже моя кровать чуть-чуть сдвинулась. Это был отзвук второго, очень сильного землетрясения в Крыму. Мы проскочили через Крым между двумя землетрясениями.

В Донбассе, после спектакля для шахтеров Макеевки, я повел студиек наблюдать за прекрасными движениями вальцовщиков прокатных станов.

Мы молча стояли, застыв в созерцании феерической картины, когда, стараясь перекрыть беспрерывный грохот, гул и рокот, раздался чей-то голос:

- Кто здесь товарищ Шнейдер?

- Я.

- Я начальник местного ГПУ. Сейчас я слушал радио из Москвы: ваша Дункан погибла при автомобильной катастрофе...

Это было 15 сентября 1927 года.

На станции Харцызск я купил "Известия" и сразу увидел заголовок "Смерть Айседоры Дункан" и фото Айседоры, сделанное, очевидно, с портрета, висевшего в моем кабинете.

Мемуары Айседоры Дункан, изданные в 1927 году, оканчивались фразой:

"Прощай, старый мир! Завтра я уезжаю в новый"!

Второй том воспоминаний должен был охватить период ее пребывания в Советской России.

Незадолго до ее смерти в Ницце один из бесчисленных интервьюеров задал ей вопрос:

- Какой период вашей жизни вы считаете величайшим и наиболее счастливым?

- Россия, Россия, только Россия! - ответила Айседора. - Мои три года в России, со всеми их страданиями, стоили всего остального в моей жизни, взятого вместе! Там я достигла величайшей реализации своего существования. Нет ничего невозможного в этой великой стране, куда я скоро поеду опять и где проведу остаток своей жизни.

В сентябре 1927 года, за два дня до своей смерти, Дункан начала писать новую книгу. Несколько листов голубоватой, цвета хмурого неба, бумаги, на которой китайской тушью писала всегда Айседора, покрылись стремительными строчками странного ее почерка с буквами то горизонтально, то вертикально удлиненными...

...В тот сентябрьский вечер раскаленный асфальт Promenade des Anglais жарко дышал впитанным за день солнцем. Айседора спустилась на улицу, где ее ожидала маленькая гоночная машина, шутила и, закинув за плечо конец красной шали с распластавшейся желтой птицей, прощально махнула рукой и, улыбаясь, произнесла последние в своей жизни слова:

- Adieu, mes amis! Je vais a la gloire!^*

^* (Прощайте, мои друзья! Я иду к славе! (франц.).)

Несколько десятков секунд, несколько поворотов колес, несколько метров асфальта... Красная шаль с распластавшейся птицей и голубыми китайскими астрами спустилась с плеча Айседоры, скользнула за борт машины, тихонько лизнула сухую вращавшуюся резину колеса. И вдруг, вмотавшись в колесо, грубо рванула Айседору за горло. И остановилась только вместе с мотором.

Мотор у машины был очень сильный, поэтому и удар был необычайной силы: первый же поворот колеса переломил позвоночник и порвал сонную артерию.

Прибывший врач сказал:

- Сделать ничего нельзя. Она была убита мгновенно.

Чтобы освободить голову Айседоры, притянутую к борту машины, пришлось разрезать шаль.

Дикая толпа набросилась на искромсанную ножницами шаль и в тупой погоне за талисманами и амулетами из "веревки повешенного", приносящей, по поверию, счастье, растерзала шаль на клочки.

Эта машина итальянской фирмы "Бюгатти" была продана на аукционе в Ницце. Какой-то маньяк счастливо улыбался, когда после разгоревшегося на аукционе ажиотажа машина досталась ему за неслыханную тогда цену в 200 тысяч франков.

Через два часа после катастрофы около студии Дункан в Ницце раздался стук лошадиных копыт. Это везли тело Айседоры из морга домой. Ее уложили на софу, покрыли шарфом, в котором она танцевала, и набросили на ноги пурпурную мантию. Студия наполнилась цветами и множеством зажженных свечей.

Еще в Москве Айседора не раз говорила, чтобы на ее похоронах обязательно играли "Арию" Баха. Ее желание было исполнено, и в Ницце и в Париже играли "Арию" Баха.

Хотя Айседору и не собирались хоронить в Ницце, мэр города, узнав, что среди бумаг Дункан оказалась справка, подтверждающая желание Айседоры принять советское гражданство, заявил, что не разрешит хоронить ее в Ницце.

Утром пришла телеграмма от американского синдиката издательства, подтверждавшего договор на издание мемуаров Айседоры и сообщавшего о переводе через парижский банк денег. Она ждала этих денег, чтобы выехать в Москву.

Голубоватые, цвета хмурого неба, листы бумаги нетронутой стопкой остались лежать на столе Айседоры в Ницце. Страницы о годах, проведенных у нас, не были написаны...

В Париже на гроб Айседоры был положен букет красных роз от советского представительства. На ленте была надпись: "От сердца России, которое скорбит об Айседоре".

На кладбище Пер-Лашез ее провожали тысячи людей. После похорон в течение трех дней шло торжественное траурное заседание в Сорбонне под председательством Эррио. Комитет по увековечению памяти Айседоры принял решение поставить ей в Париже памятник работы Бурделя, но это решение не было осуществлено.

В 1927 году Луначарский как-то в разговоре заметил, что мне, как человеку, близко знавшему Есенина и Дункан, следует написать о них книгу. Луначарский тогда же написал письмо в Госиздат, рекомендуя заключить со мной договор. Редактуру он брал на себя. Книга была даже поставлена в план... Но тогда я ее так и не написал - не мог написать, слишком свежи были могилы.

Луначарский согласился с моими доводами и посоветовал начать воспоминания "издалека", посвятив первый том Москве артистической - дореволюционной и послереволюционной.

Выполняя совет Луначарского, я написал сначала книгу "Записки старого москвича", затем начал работу над книгой о Дункан и Есенине. Но случилось так, что эта последняя, вернее часть ее, вышла раньше и была опубликована к 70-летию со дня рождения Сергея Есенина - в 1965 году, а в 1966 году "Встречи с Есениным" вышли вторым изданием.

Вся книга об Айседоре Дункан и Сергее Есенине была издана через АПН в 1968 году в Лондоне на английском языке и в 1969 году в Нью-Йорке. "Записки старого москвича" были изданы лишь в 1970 году.

Жизнь моя сложилась так, что я приступил к этой работе только 20 лет спустя...

Пройден долгий путь по реке жизни. В закатный час я подхожу к устью. Впереди - море. И я тороплюсь засветить последние бакены, мерцающие огоньками далеких воспоминаний по всему протянувшемуся фарватеру жизни. Ах, промчаться бы берегом вверх по реке, мимо забытых пристаней, чтобы увидеть дорогие, разбросанные могилы, заглянуть в наполненные воспоминаниями тихие жилища и шумные освещенные здания и с берегов, где раскинулись цветущие сады юности, вновь, от самых верховий, начать уже пройденный путь. Скольких ошибок и несчастий можно было бы избежать!

Я жил в великую эпоху, я видел и слышал Ленина, был свидетелем всемирно-исторических событий, встречался и работал с замечательными людьми!

Я переживал торжественные минуты труда, видя воплощение своих замыслов в сценических образах и на редакционных гранках с манящим запахом типографской краски...

1949-1965-1973 гг.