Петр Орешин о Сергее Есенине

(Сергей Есенин. Собрание стихотворений. Том первый).

Перед нами - первый ломоть есенинской лирики. Душистый, голубой ломоть. Первый том души Есенина, его жизни, его самого. Первая большая книга одной песни, распавшейся на множество лирических стихотворений. В книге этой цветут сто шестьдесят восемь стихотворений, но песня одна. Основной лейтмотив всех стихотворений - один: жизнь самого поэта, его внутренний рост, он сам.

При чтении книги ясно: высочайшая оценка есенинского гения, единодушное признание "неповторимого цветка", широчайшая любовь есенинской лирики еще при жизни поэта его современниками - заслуженная оценка, заслуженное признание, заслуженная любовь. Нельзя недооценивать великих. Нельзя не признавать гениальных. Невозможно не любить настоящего, доподлинного и редкостного поэта. Такое чувство испытываешь при чтении этой первой, прекрасно изданной книги.

В чем же сила есенинской лирики и всего его творчества? Почему при чтении стихов Сергея Есенина испытываешь такое чувство, словно ты в пустыне с жадностью пьешь ключевую воду и сжатые ладони твои трясутся, как бы не пролить, как бы не расплескать, не проглядеть, не пропустить сквозь пальцы? Книга рассказывает - почему. Потому что сам Есенин, от первой строчки созданий своих и до последней, относился бережно и любовно к каждому образу, к каждой отдельной строке, к каждому слову. Каждый образ его - не случаен, каждая строка - не зря, каждое слово - не занапрасно. В этом сила его творчества, и поэтому только все мы так жадно ценим его и любим.

В самом деле, найдите еще одного такого поэта, как Есенин, который с такой бы силой и яркостью показал нам в своем творчестве свой внешний и внутренний облик. Во всей истории русской поэзии такого другого поэта вы не укажете. Очень просто. О самом себе еще ни один поэт так не рассказывал. Себя самого еще ни один поэт так не показал. Есенин это сделал. Есенин обнажил себя перед Миром, и поэтому мы ощущаем его в каждом образе, в каждой строке, в каждом созданном слове.

Если верить датам под стихами, Есенин начал писать себя с первого же стихотворения, в 1910 году, то есть пятнадцатилетним юношей.

 Вот уж вечер. Роса 
 Блестит на крапиве. 
 Я стою у дороги. 
 Прислонившись к иве.

В дальнейшем, на протяжении всей книги и всего своего творчества, Есенин все шире и шире развертывает и показывает себя. Местоимение Я не сходит почти со страниц. Но это - не тыкание себя в грудь, а следовательно, и не пустое фразерство. Есенинское Я - совершенно особое, большое, глубокое, озаренное до последней капли, обнаженное с небывалой жестокостью к самому себе. В своих стихах Есенин разбросал себя во всю русскую природу и сам растворился в ней, в этой русской природе, и сам стал "кленом на одной ноге", что "стережет голубую Русь". И ему -

 Хорошо ивняком при дороге 
 Сторожить задремавшую Русь.

Это он же мчится "красногривым жеребенком", это он "весенней гулкой ранью проскакал на розовом коне", это ему "золотою лягушкой луна распласталась на тихой воде", это о нем "прослезится коноплянник". Еще ни один русский поэт не распоряжался так щедро русской природой, как он. Еще ни один поэт не показал с такой неотразимой силой "русскую стихию", как он. И все это случилось опять-таки потому, что Сергей Есенин не был фразером, а доподлинно чувствовал и переживал все то, что вкладывал в каждую свою строку и в каждое слово. Он знал хорошо, что -

 Быть поэтом - это значит то же, 
 Если правды жизни не нарушить, 
 Рубцевать себя по нежной коже, 
 Кровью чувств ласкать чужие души.

То же самое можно сказать и о бесконечном количестве его удивительных образов. Это - не щегольство образами, и не для того, чтобы ошарашить читателя по голове, а - естественная потребность, совершенно органическое выражение чувств. Образность письма у Есенина началась тоже с первых его стихов. В первом же его стихотворении -

 ...березы стоят. 
 Как большие свечки.

Это сказано еще в 1910 году. И тогда же -

 Отражаясь, березы ломались в пруду.

С той поры прошло целых пятнадцать лет, а Сергей Есенин остался верен принципу - писать образами, и принцип этот сейчас, у новых современных поэтов, играет не малую роль в их творчестве. Правда, образами писали и все старые поэты, но разница между образами старых поэтов и образами Есенина весьма значительная. Есенин довел принцип образности до сознания необходимости этого принципа в творчестве, и самые образы отчеканил до поразительной ясности, чего прежде не было. Прежде об образности в поэзии можно было спорить и, спорили. А сейчас, после Есенина, спорить нельзя. Он показал нам возможности претворять свои чувства до реального образа, и каждое свое чувство он действительно облекал в плоть, больше того - в мясо. Вот почему -

 Держут липы в зеленых лапах 
 Птичий гомон и щебетню.

Вот почему в стихотворении "Отговорила роща золотая..." трудно различить, где золотая роща, а где сам Есенин. И если, сказано в стихотворении, опадут желтые листья и время,

    ...ветром разметая, 
 Сгребет их все в один ненужный ком... 
 Скажите так... что роща золотая 
 Отговорила милым языком.

Конечно, в создании образов, кои щедро рассыпаны по всей книге, Есенин проявляет высочайшее мастерство. Но это мастерство опять-таки - не конечная цель и не образ для образа, а только средство к достижению цели. Что такое художественное и поэтическое мастерство? Сергей Есенин это знал, конечно, не хуже всяких крученых и верченых, кои взлаивают ныне в своих брошюрах. Но Есенин никогда при жизни ни стихами, ни устно не проповедовал "кимвал бряцающих". Хорошо сделанная фраза для Есенина - это еще не то слово, которое обязательно надо сказать. А Есенин любил говорить только такие слова, которые надо сказать, которые действительно выражают те мысли и чувства, которые создают нужный образ. В этом отношении Есенин был очень скуп на слова, но зато каждое слово, сказанное им, имеет такую убедительную полновесность, что не верить и не чувствовать или чувствовать слово только наполовину - нельзя. Есенин переживал каждое слово и только поэтому мог говорить:

      Слову с тайной не обняться... 

 Или: 

      А теперь вдруг растут слова 
      Самых нежных и кротких песен. 

 Или: 

      Я учусь, я учусь моим сердцем 
      Цвет черемух в глазах беречь. 

 Или: 

      Я хочу быть тихим и строгим, 
      Я молчанью у звезд учусь.

Только очень большой и зрелый мастер может так глубоко и проникновенно говорить о путях своего творчества. Только огромному поэту по плечу сохранить цельность своего человеческого и стихотворного лица от первой строки до последней. Поэтому самому и книга читается легко. Ведь в книге 340 страниц стихов! У кого из старых и новых поэтов можно прочитать, не отрываясь, 340 страниц стихотворных строчек? А Есенин читается легко, за один присест, без передышки, потому что у этого неподражаемого поэта в каждой строке вы видите и чувствуете -

 Буйство глаз и половодье чувств.

Кроме того, по стихам Есенина вы видите его внутренний рост и рост его мастерства. Видно, как развертывается его личная духовная жизнь. Видны грани, где он из одной полосы своей внутренней жизни переходит в другую: из колеи в колею. И это можно проследить по стихам. И это явление в истории русской поэзии весьма редкостное. А если оно и случается, то только у очень крупных поэтов, у замечательных мастеров слова, у поэтов "божьей милостью".

Будем ждать с нетерпением выхода второго и последующих томов, чтобы потом более широко и подробно проследить восходящие круги, по которым шел, развивался и творил великий поэт и великий мастер - Сергей Есенин.

1926

(Сергей Есенин. Собрание стихотворений. Том второй)

В эту книгу вошли тридцать шесть поэм С. Есенина. Тридцать шесть революций есенинского творчества и его личной жизни. Мятеж есенинской лирики, искание новых путей творчества, новых дорог личной жизни, нового подхода и приема отображения личных переживаний в окружении современности.

Книга распадается по своему внутреннему содержанию на четыре основных периода жизни Есенина, на четыре главнейших и существеннейших русла его поэтической деятельности, его собственной революции. Первый период: 1917 год, разыгравшийся в душе Есенина коренной ломкой его религиозных настроений. Это первая трещина его собственной психики, где вдруг:

            ...огни сверкнули, 
       залаял медный груз. 
       И пал, сраженный пулей, 
       Младенец Иисус! 

 Где - 

       ...спокойно звенит 
            За окном, 
       То погаснув, то вспыхнув 
            Снова, 
       Железное 
          Слово: 
       "Рре-эс-пу-у-ублика"!

С этого момента поэмы и стихи Есенина начинают звенеть новыми ритмами и новыми образами. От старой клюевской "избяной" Руси Есенин начинает торопливыми шагами отходить в сторону семнадцатого года, ближе к преддверию доподлинной современности, к новым мотивам и к новому настроению. Стихотворные строчки и образы начинают быть более звонкими и упругими. Нет уж того спокойствия, тех накатанных троп и дорог, по которым он шел до февральской революции. И "милостник-Никола" как поэтический образ теряет свою силу над восставшим поэтом. Вместо примирительных нот:

 Кто-то учит нас и просит 
 Постигать и мерить. 
 Не губить пришли мы в мире, 
 А любить и верить...

зазвучала другая струна, другой голос, более твердый и уверенный:

 Новый на кобыле 
 Едет к миру Спас. 
 Наша вера - в силе, 
 Наша правда - в нас!

Тут начинается "озорство" Есенина:

 Тело, Христово тело, 
 Выплевываю изо рта!

Тут решительный отпор старому "миру" :

 Не хочу воспринять спасенья 
 Через муки его и крест!

Другая полоса творчества С. Есенина начинается с поэмы "Иорданская голубица", в которой:

 Небо - как колокол, 
 Месяц - язык. 
 Мать моя - родина, 
 Я - большевик.

И уже совершенно твердо и откровенно звучит потом :

 Да здравствует революция 
 На земле и на небесах! 

Третий период творчества Есенина, разлившегося широким "половодьем чувств", начинается с того момента, когда он впервые заметил наступление машины. В это время он пишет поэму "Сорокоуст", в которой раскрывается его глубокая подпочвенная любовь к "красногривому жеребенку", к той самой природе, которую он боготворил и защищал от "скверного гостя", то есть от машины.

 О, электрический восход. 
 Ремней и труб глухая хватка. 
 Се изб древенчатый живот 
 Трясет стальная лихорадка! 

О себе же сказано:

 Милый, милый, смешной дуралей, 
 Ну, куда он, куда он гонится? 
 Неужель он не знает, что живых коней 
 Победила стальная конница? 

И затем уж:

 - Черт бы взял тебя, скверный гость! 
 Наша песня с тобой не сживется.

Тут, по русскому обычаю, с горя "красногривый жеребенок" попадает в "Москву кабацкую", и тут мы видим третий период есенинских настроений, его жестокую пьянку и так называемое хулиганство. Появляется поэма "Исповедь хулигана".

 Я нарочно хожу нечесаным, 
 С головой, как керосиновая лампа, 
                               на плечах!

Конечно, вместо электричества. Но это не было все-таки хулиганством, это не было даже озорством, ибо нельзя упрощать сложных явлений и переживаний в душе такого огромного поэта, каким был Есенин. Эта тяжелая и беспросветная полоса жизни Есенина была, конечно, его глубочайшей трагедией, годами его бунта всяческих внутренних противоречий. В этот момент он хорошо помнил, что

            ...за тысчи пудов конской кожи 
                                           и мяса
            Покупают теперь паровоз. 

 А поэтому: 

            Каждой короове с вывески мясной 
                                            лавки 
            Он кланяется издалека! 

 Поэтому - 

            Он готов нести хвост каждой лошади, 
            Как венчального платья шлейф. 

 Поэтому 

            Синий свет, свет такой синий! 
            В эту синь даже умереть не жаль. 

Но вот наступает четвертый и последний период жизни Есенина, и он пишет свою замечательную поэму "Русь советская".

 Ах, родина! Какой я стал смешной. 
 На щеки впалые летит сухой румянец. 
 Язык сограждан стал мне как чужой, 
 В своей стране я словно иностранец.

После своего "возвращения на родину" поэт увидел, что "сестры стали комсомолки", "на стене календарный Ленин", шустрая девчонка читает "пузатый "Капитал", "крестьяне обсуживают жисть", "с горы идет крестьянский комсомол", под гармошку "поют агитки Бедного Демьяна"... От старой, от клюевской и ремизовской жизни, оказывается, не осталось и камня на камне.

 Вот так страна! 
 Какого же я рожна 
 Орал в стихах, что я с народом дружен. 
 Моя поэзия здесь больше не нужна, 
 Да и, пожалуй, сам я тоже здесь
                                 не нужен!

Вот где начинается та самая ужасная и трагическая развязка, к которой Есенин пришел впоследствии.

Моя поэзия здесь больше не нужна!

Он понял, что "стране советской" поэзия нужна другая, что в той, другой поэзии его "красногривый жеребенок" играть главную и руководящую роль не будет,- и на этом остановился.

 Приемлю все. 
 Как есть все принимаю. 
 Готов идти по выбитым следам. 
 Отдам всю душу октябрю и маю, 
 Но только лиры милой не отдам!

Что это значит? Может быть, Есенин не понимал и не мог понять того, что происходило в жизни? Ведь он же сам сказал в поэме "Письмо к женщине":

 С того и мучаюсь, 
 Что не пойму, 
 Куда несет нас рок событий!

Но это - его скромность. Есенин отлично понимал, "куда несет нас рок событий". Это он понимал гораздо лучше и яснее многих, которые хвастаются на каждом шагу своим пониманием. Не в этом дело. Есенину важно и в потоке революционных событий остаться поэтом, вот что главное, и, осознав это, он пробует отдать свою "милую лиру" этим революционным событиям. Пишет балладу о двадцати шести, поэму "Гуляй-поле", "Номах" и др. и видит, что его "милая лира" начинает ему изменять. Тут он опять переходит к коротким лирическим стихотворениям, но они уже не удовлетворяют его. Он пишет поэмы "Анна Онегина" и "Черный Человек"... Эти поэмы во второй том не входят, но мы упоминаем о них потому, что этими поэмами Есенин изменял своей "милой лире", брал не свойственный ему материал.

Издана книга прекрасно, и тонкие березки на ее обложке как нельзя лучше иллюстрируют все ее содержание. Ждем третью книгу.

Прошел целый год со дня трагической смерти Сергея Есенина, много воды утекло, много было сказано о стихах и личности поэта, но еще не все сказано, не все освещено прожектором времени, и годовщина смерти поэта совпадает как раз с развернувшимися диспутами о нем, на которых выступают два лагеря: одни за то, что Сергей Есенин является знаменосцем "российского хулиганства", другие за то, что Сергей Есенин таковым знаменосцем не является.

В статье, посвященной годовщине смерти поэта, мы вовсе не собираемся примкнуть к той или другой стороне дискуссирующих, но и не можем обойти остроты вопроса, который навис над могилой и должен когда-нибудь разрешиться в ту или иную сторону.

Нами вопрос о "хулиганстве" Есенина может быть поставлен только в одной и единственной плоскости: защищал ли сам Сергей Есенин в стихах то пресловутое "хулиганство", которое ему приписывается, или восставал против него? Проповедовал и восхвалял "хулиганство" или клеймил его? Был на стороне хулиганствующих или бежал от них? Пусть этот вопрос, поставленный нами в такой вот плоскости, разрешается не нами, а самими стихами Сергея Есенина.

Да, Сергей Есенин писал:

 Я московский озорной гуляка!

Но если хорошенько прочитать стихотворение, в котором торчит эта строчка, то нельзя не увидеть, что сам Есенин говорит это не с бахвальством, а с глубокой болью и сожалением, не с задором, а с большой печалью, не прославляя "озорного гуляку", а плача над ним. В этом же стихотворении Есенин спрашивает:

        Отчего прослыл я шарлатаном? 
        Отчего прослыл я скандалистом? 

 И отвечает: 

        Не злодей я и не грабил лесом, 
        Не расстреливал несчастных по темницам. 
        Я всего лишь уличный повеса, 
        Улыбающийся встречным лицам.

Разве все эти строки не звучат покаянием? Разве во всех своих стихах не вопит Есенин на разные лады этим же самым покаянием? Разве это не Есенин кричал всем своим существом: "Шлю привет воробьям и воронам и рыдающей в ночь сове" -

 Я кричу им в весенние дали: 
 "Птицы милые, в синюю дрожь 
 Передайте, что я отскандалил,- 
 Пусть хоть ветер теперь начинает 
 Под-микитки дубасить рожь!"

Разве это не Есенин писал:

 Я сердцем никогда не лгу, 
 И потому на голос чванства 
 Бестрепетно сказать могу, 
 Что я прощаюсь с хулиганством!

Разве это не его рыданье:

      Голова ль ты моя удалая, 
      До чего ж ты меня довела! 

 Или: 

      Годы молодые с забубённой славой, 
      Отравил вас сам я горькою отравой!

Или в том самом знаменитом стихотворении, где "я читаю стихи проституткам и с бандитами жарю спирт",- разве в этом стихотворении не обливается сердце поэта слезами и кровью, когда он говорит:

 Сердце бьется все чаще, чаще, 
 И уж я говорю невпопад: - 
 Я такой же, как вы, пропащий, 
 Мне теперь не уйти назад!

А в "Исповеди хулигана" помните:

 Свет синий, свет такой синий! 
 В эту синь умереть не жаль.

Разве все это не звучит похоронной песнью "российскому хулиганству"? Разве все это - проповедь и восхваление, а не крик души и не слезы сердца поэта? И так во всех стихах, касающихся "хулиганства": Есенин не воспевал, не прославлял и не защищал, а каялся и плакал о том, что:

 Слишком мало я в юности требовал, 
 Забываясь в кабацком чаду!

Вот мы всколыхнули все страницы, которые более или менее ярко говорят о "есенинском хулиганстве", и кроме раскаяния и слез ничего не находим. Кроме того, разве Сергей Есенин пел только про хулиганство? Разве это главный мотив его творчества? Нет, это совершенно побочный мотив и не самое главное. Ведь и у Пушкина в его собрании сочинений немало "клубнички", но издатели Пушкина заменили "озорство" многоточиями, а издатели Есенина предпочли клубнику натурой, и в этом самом месте прав, конечно, Сосновский: кому больно нужна эта откровенная "клубничка" и разве нельзя без нее обойтись? Да и много ли ее у Есенина? Ничуть не больше, чем у того же Пушкина!

Откуда у Есенина появились темы о "хулиганстве"? Это вопрос тоже большой и немаловажный. По-нашему, эти темы появились у Есенина из его беспризорности. За последние пять лет у него не было даже своей комнаты, и он ютился у добрых людей почти из милости и из любви к нему. Он служил искусству, но плохо служил жизни. Он умел воспеть "двадцать шесть" расстрелянных комиссаров, но не умел найти себе комнату. По правде говоря, Есенин был плохой гражданин. Он был больше гость среди нас, чем гражданин, и потому, может быть, он не мог устроить свою личную жизнь, которая ему не удалась, и об этом он нередко в веселые часы плакал, чему я сам был свидетель, и в последние дни жизни своей говорил мне:

- Какая у меня жизнь? Где она? Да у меня даже своего угла нет! Я живу, как беспризорный! Нет у меня ничего!

Но вот вдруг синие глаза потемнели, вспыхнули, весело улыбнулись и прищурились, делая все лицо нежным и сияющим:

- Хочешь новые стихи? Другими словами:

- Моя жизнь? Вот она, в моих новых стихах! Этого у меня никто не отнимет! Я знаю, что у меня синие глаза, светлые волосы, легкая походка, но любят меня за стихи!

 И, песне внемля в тишине, 
 Любимая, с другим любимым, 
 Быть может, вспомнит обо мне, 
 Как о цветке неповторимом!

В жизни Сергей Есенин мог быть великодушным и равнодушным ко многому, но в искусстве он был ревнив и беспощаден. Ревность ему не давала покоя.

 О, муза, друг мой гибкий, 
 Ревнивица моя. 
 Опять под дождик сыпкий 
 Мы вышли на поля.

Или - в стихотворении Пушкину:

 Но, обреченный на гоненье, 
 Еще я долго буду петь, 
 Чтоб и мое степное пенье 
 Сумело бронзой прозвенеть!

Служа искусству, Сергей Есенин был величайшим лириком своего времени, а следовательно, и душой всей современной ему поэзии, и обнаженная душа эта горела ярким лирическим пламенем, как ночной костер, возле которого грелись поэты и читатели. Служа искусству, Сергей Есенин чеканил каждую строфу до полного ее совершенства, вынашивал каждый свой образ до положительной ясности, и каждую мысль любовно облекал в свою собственную плоть и кровь.

 Пусть вся жизнь моя за песню продана!

Пусть одна какая-то строчка ("Черный человек", например), в конце концов, сожжет его самого и всю жизнь, но пусть эта строчка горит в веках, открыв новые пути искусству, обогатив его новой школой, новой дорогой, новой красотой. Отталкиваясь от лучших мастеров классического искусства, Есенин ясно говорил о себе в восемнадцатом году:

 О, Русь, взмахни крылами, 
 Поставь иную крепь. 
 С иными именами 
 Встает иная степь!

Вопрос: откуда, из каких источников он, Сергей Есенин, черпал свое вдохновение и нечеловеческую силу каждого своего художественного образа? Откуда у него бралась эта молодость в творчестве? Мы знаем, какой жестокой, трагической развязкой завершился его человеческий путь. Из этой развязки можно делать какие угодно выводы, но все эти выводы, сделанные и не сделанные, неизбежно будут касаться только внешней стороны жизни поэта, но не его внутренней сущности, которая вся выражена в его стихах и поэмах. О чем же говорят нам эти стихи? Что он любил и что ненавидел? Если мы хорошенько вчитаемся, то совершенно ясно увидим, что его вдохновляло и чем он напряженно жил до самого своего последнего дня.

Сергей Есенин был певцом человеческой юности. Сила жизни и красота человеческой молодости - это основной и несменяющийся лейтмотив есенинского творчества:

      Я более всего весну люблю, 
      Люблю разлив стремительным потоком, 
      Где кажой щепке, словно кораблю, 
      Такой простор, что не окинешь оком. 

 Или: 

      Цветите, юные! И здоровейте телом!

Недаром он на все голоса благодарит и благословляет земную жизнь, которую он прожил с такой жадностью и от которой жадно брал все, что только можно взять. Правда, жизнь тяжела,

      Но и все ж, теснимый и гонимый, 
      Я, смотря с улыбкой на зарю, 
      На земле, мне близкой и любимой, 
      Эту жизнь за все благодарю! 
 Или: 

      Мир вам, рощи, луг и липы, 
      Литии медовый ладан. 
      Все приявшему с улыбкой 
      Ничего от вас не надо!

Мир прекрасен. Жизнь бьет ключом. Сергей Есенин воспевает "Русь советскую". Чувственный подъем порождает новые образы. Но вот горе Есенину: уходит молодость, увядает "головы моей желтый куст", "были синие глаза, да теперь поблекли", вокруг поднимается новая сила - советская молодежь,. и Сергею Есенину пришло такое раздумье:

 Но ночам, прижавшись к изголовью, 
 Вижу я, как сильного врага, 
 Как чужая юность брызжет новью 
 На мои поляны и луга!

Вот когда его охватило отчаяние.

 Не жалею, не зову, не плачу, 
 Все пройдет, как с белых яблонь дым. 
 Увяданья золотом охваченный, 
 Я не буду больше молодым!

По представлению и размышлению Есенина - жизнь должна обязательно быть молодой и здоровой. Без этого юношеского задора, без этой естественной молодости жизни, по Есенину, нет. А сам он - "увяданья золотом охвачен". Как же можно жить без молодости? И вот, осознав это, Есенин раньше времени начинает хоронить себя, воспевая "молодые годы с забубённой славой", над которой "колокольчик хохочет до слез", "былую силу, гордость и осанку", и рощу золотую, что "отговорила милым языком". Он еще уверяет себя, что "с чужою веселою юностью о своей никогда не жалел", но как бы там ни было, а свое собственное увядание не мог одолеть. И в тот час, когда его впервые посетил "черный человек" и внушил ему, что он "очень и очень болен", Сергей Есенин обеими руками схватился за свою кудрявую голову, увидел черный конец свой и ужаснулся:

 Жизнь моя, иль ты приснилась мне? 
 Словно я весенней гулкой ранью 
 Проскакал на розовом коне!

Статья окончена, выводы напрашиваются сами собой: этой статьей мы чествуем память величайшего русского поэта-лирика, обнажившего себя беспощадно, воспевавшего "Русь советскую", вечную юность земли и человека на ней. В первую годовщину смерти поэта мы отдаем должную дань светлой стороне его творчества - его величайшему лирическому дарованию, а спорные темы, задетые его творчеством, и спорные моменты даже его личной жизни - пусть дискутируются и обсуждаются широкими слоями советского общества, в котором вырос Сергей Есенин - это дело живых, это ничуть не уменьшает высокого дарования Есенина и его значения в современном искусстве!

1927