Труд поэта

Есенина иногда представляют поэтом-самородком, далеким от богатств мировой культуры. Считают, что по характеру своего природного дарования он не был способен к систематической, упорной и настойчивой литературной работе, будто бы даже и не нуждался в ней.

Эти представления не имеют ничего общего с действительностью.

Есенин, правда, окончил только земское четырехгодичное училище и трехгодичную церковно-учительскую школу, полтора года посещал лекции в Народном университете. Бытовые условия его жизни мало способствовали систематическому овладению наукой, знакомству с богатствами художественной культуры. Тем не менее благодаря своей пытливости, интересу к разнообразным явлениям художественной жизни, наконец, благодаря замечательным свойствам своей памяти, он стал человеком начитанным, образованным, порой даже поражавшим современников объемом своих литературных знаний.

Вот что пишет Рюрик Ивнев: "Есенин приехал в Петроград... поэтом не только одаренным, но и прекрасно знавшим древнюю русскую литературу, классиков и всю поэзию своего времени, вплоть до стихов молодых поэтов, только что начавших печататься".

Это свидетельство относится к той поре, когда Есенину было всего девятнадцать лет и он едва лишь входил в литературу. А вот рассказ поэта Александра Гатова, познакомившегося с Есениным пять лет спустя, т. е. в 1920 году:

"Он любил Блока, ценил классически уверенные стихи Белого и Брюсова, особенно его "Баллады" и гражданские стихи 1904-1905 годов ("Современность")... Есенин был широкой, самобытной русской натурой. Недаром он всегда восхищался Горьким и Шаляпиным, гордился дружбой с Качаловым и Коненковым... Широта Есенина - широта ума и характера - сказывалась всегда и во всем".

И, наконец, воспоминания артистки Августы Миклашевской, встретившейся с поэтом тремя годами позднее: "Есенин очень хорошо знал литературу, поэзию. С большой любовью говорил о Лескове, о его замечательном русском языке. Взволнованно говорил о засорении русского языка, о страшной небрежности к нему в те годы. Он был очень образованным человеком, и мне было непонятно, как и когда он стал таким, несмотря на свою сумбурную жизнь".

Свидетельства эти, при абсолютной их достоверности, нуждаются во многих уточнениях, и главное - в дополнениях.

Сперва - о знакомстве с древнерусской литературой. Еще в школьные годы, как мы знаем, Есенин не только прочел, изучил и усвоил "Слово о полку Игореве", но и запомнил его так, что мог потом читать наизусть. Будучи зрелым поэтом, он не переставал восхищаться художественными богатствами этого памятника. "Я познакомился с ним очень рано,- рассказывал Есенин,- и был совершенно ошеломлен им, ходил как помешанный. Какая образность!"

Но знал он также и "Моление Даниила Заточника", говорил, что чтение таких книг обогащает его творчество. В самом деле, поэтические образы, близкие к стилистике древних литературных памятников, встречаются нам и в стихах Есенина, и в его прозе.

Так, "Песнь о Евпатии Коловрате", написанная им еще в 1912 году (напечатана в 1918), создавалась под явным влиянием "Повести о разорении Батыем Рязани в 1237 году" - памятника древнерусской литературы, в одном из эпизодов которого рассказывается о богатырском подвиге рязанского воеводы Евпатия Коловрата. Подвиг этот нашел отражение также в народных сказаниях и легендах, которые, по всей вероятности, были знакомы поэту. Следует назвать и еще один литературный текст древнего времени, хорошо изученный поэтом,- упоминаемый им в "Ключах Марии" переводной сборник нравоучительных рассказов и наставлений, известный под названием "Златая цепь".

Что касается его способности запоминать поэтические тексты, то она действительно поражала. Он мог, например, на память воспроизводить целые куски из карело-финского эпоса "Калевала", помнил многие строки из "Витязя в тигровой шкуре" Шота Руставели - произведения, с которым познакомился в 1917 году ("Носящий барсову шкуру" в переводе К. Бальмонта).

О масштабе знаний поэта можно судить хотя бы по его критико-теоретическим работам "Ключи Марии", "Быт и искусство". В них упоминаются или цитируются: "Илиада" Гомера, "История греко-персидских войн" Геродота, отдельные сочинения Шекспира, Гебеля, Лонгфелло, Эдгара По, поэтов и прозаиков XX века. Те же работы свидетельствуют о том, что Есенин хорошо знал фундаментальные труды собирателей и исследователей русского фольклора: "Мифические предания о человеке и природе" Ф. Буслаева, "Поэтические воззрения славян на природу" А. Афанасьева, "Загадки русского народа" Д. Садовникова. В одном месте Есенин полемизирует с известным русским искусствоведом и критиком В. В. Стасовым, имея в виду его статью "Русский народный орнамент", в другом - ссылается на собирателя народных картинок и лубков Д. А. Ровинского.

Теперь - о русской классике. Едва ли стоит приводить слова Есенина, выражающие его восхищение Пушкиным, Гоголем, Фетом, или факты, свидетельствующие об его стойком интересе к Лермонтову, Языкову, Некрасову, Кольцову.

Пушкина он любил читать не только в хрестоматийных или академических, вообще, современных изданиях; любил держать в руках, любоваться и перечитывать прижизненные издания великого поэта, например четвертую книгу "Невского альманаха" за 1828 год, где впервые была напечатана "Песнь о вещем Олеге".

Отрывки из "Моцарта и Сальери" (в частности, монолог Сальери) он знал наизусть. На память читал он и другие произведения Пушкина, а также Лермонтова, Баратынского. Произнеся несколько строф Пушкина, он однажды воскликнул: "Написать бы одно четверостишие так - и умереть не страшно".

Классиков Есенин противопоставлял иным современным поэтам, которых окружала шумная слава, прежде всего Бальмонту. "Из поэтов,- говорил он знатоку русской лирики И. Н. Розанову,- я рано узнал Пушкина и Фета. Со стихами Бальмонта познакомился гораздо позже, и Бальмонт не произвел на меня особенного впечатления. Я решил, что Фет гораздо лучше, и продолжаю неизменно думать так и до сего дня". Упомянув Фета в другом разговоре с тем же собеседником, он сказал "мой любимый Фет".

Есенин очень остро ощущал свое творческое родство с классиками русской поэзии. Стихотворение "Поэтам Грузии" он начал такими словами:

 Писали раньше 
 Ямбом и октавой. 
 Классическая форма 
 Умерла, 
 Но ныне, в век наш 
 Величавый, 
 Я вновь ей вздернул 
 Удила. 

Осенью 1925 года Есенин писал: "В смысле формального развития теперь меня тянет все больше к Пушкину". Конечно, не только соображения формального характера привлекали его к создателю "Полтавы" и "Медного всадника". В дни пушкинского юбилея (125-летия со дня рождения поэта) Есенин вел "разговор" с Александром Сергеевичем на Тверском бульваре в Москве: стоял перед ним, "как пред причастьем", и мечтал о том, "чтоб и мое степное пенье сумело бронзой прозвенеть" (это стихотворение было прочитано автором 6 июня 1924 года на митинге, устроенном писателями перед памятником Пушкину в Москве). Любовью к Пушкину и Лермонтову, прекрасным и далеким, но все же близким, "как цветущий сад", овеяно стихотворение "Письмо к сестре".

И это не только признания. В гуманизме есенинской лирики в глубине духовных связей между поэтом и миром, в чистоте звучания стиха явственно ощущается поэтическая традиция, идущая от Пушкина и Лермонтова до Александра Блока. Прямые переклички с Пушкиным содержит, в частности, стихотворение "На Кавказе", с Лермонтовым - "Над окошком месяц. Под окошком ветер..." и "Сыпь, тальянка, звонко, сыпь, тальянка, смело!.." (в этих двух произведениях варьируются строки из лермонтовского "Завещания").

Нельзя не увидеть в творчестве Есенина и того поэтического начала, которое идет от А. Кольцова, И. Никитина. Особенно много "кольцовских" стихов в ранней лирике Есенина (например, стихотворение "Ямщик").

Есенин был отличным знатоком и ценителем устной народной поэзии. В молодые, а также и в зрелые годы он с любовью исполнял народные романсы, "страдания", прибаутки, частушки, присоединяя к ним песенные и частушечные импровизации собственного сочинения. Он ценил средства художественной выразительности, которыми обладает народная поэзия, и считал, что они широко применимы в словесном искусстве.

"В поэзии нужно поступать так же, как поступает наш народ, создавая пословицы и поговорки",- утверждал Есенин, поясняя при этом, что образ у народа конкретен и утилитарен в лучшем значении слова: "Образ для него - это гать, которую он прокладывает через болото". "Народу,- говорил он,- свойственно употреблять в самом обыкновенном разговоре образы, потому что он и думает образно... А возьмите пословицы и поговорки - ведь это же сплошная поэзия!"

Сам Есенин щедро пользовался этими богатствами. В его ранних стихах немало сюжетов и образов, заимствованных из народной мифологии, целые словесные обороты, в которых развернуты народные пословицы и загадки (например, "Так мельница, крылом махая, с земли не может улететь..." - этот образ создан на основе загадки "Крыльями машет, а улететь не может"). Встречаются в стихах Есенина и образы-определения, выраженные парными словами ("судьба-разлучница", "береза-свечка"), и развернутые сравнения.

Для некоторых своих произведений поэт избирал традиционные жанры народного творчества. К примеру, стихотворение "Ус" написано в подражание казачьей песне:

 Не белы снега по-над Доном 
 Заметали степь синим звоном. 
 Под крутой горой, что ль под тыном, 
 Расставалась мать с верным сыном... 

В другой части того же стихотворения ("На крутой горе, под Калугой...") слышатся интонации народного сказа, применявшегося Есениным на всем протяжении его творчества, вплоть до "Анны Снегиной".

Если же взять такое произведение, как "Песнь о великом походе", то оно как бы целиком соткано из элементов народной поэзии. Работая над ним, Есенин обещал, что в нем будет "немного былины, немного песни". На самом деле здесь - целый песенный каскад: и матросское "Яблочко", и лихая частушка, и устоявшиеся приемы народной стилистики: зазывное начало ("Эй, вы, встречные, поперечные!"), своеобразные формулы переходов ("На дворе был кол, на колу мочало. Это только, ребята, начало"), гиперболические образы и т. д. Это произведение является "песнью" и в смысле героичности своего содержания, и в смысле определяющих его фольклорно-песенных мотивов.

В лирике Есенина отразился особый "лад" русской поэзии, ее национальный характер. "Мне мил стихов российских жар",- признавался он в стихотворении "На Кавказе".

Подчеркивая это бесспорное обстоятельство, не следует забывать, что Есенин питал также большой интерес к поэтической классике Запада и Востока, что в числе своих литературных учителей он называл и зарубежных поэтов, например Генриха Гейне.

Есенин высоко ценил народность Шекспира, философскую глубину его пьес, близость его драматургии к формам и традициям народного театра. "Уж на что был народен Шекспир,- говорил он,- не брезгал балаганом, а создал Гамлета".

Переливами красок в произведениях древних персидских поэтов Есенин любовался не только тогда, когда писал свой знаменитый лирический цикл: за три года до этого в книжной лавке "Трудовой артели художников слова" он обнаружил сборник "Персидские лирики", выпущенный в 1916 году, читал и перечитывал его в разные годы и многие тексты из него знал наизусть (кроме Фирдоуси и Саади, которых мы уже упоминали, Есенин любил еще и Омара Хайяма). Есть также сведения о том, что Есенин интересовался жизнью, судьбой и поэзией одного из древнекитайских лириков, Ли Бо.

Что касается Гейне, то здесь следует привести записанное одним из современников рассуждение Есенина по адресу некоторых литературных псевдознатоков:

"Все они думают так: вот - рифма, вот - размер, вот - образ, и - дело в шляпе. Мастер. Черта лысого - мастер!.. Этим меня не удивишь. А ты сумей улыбнуться в стихе, шляпу снять, сесть - вот тогда ты мастер!.. У меня ирония есть. Знаешь, кто мой учитель? Если по совести... Гейне мой учитель! Вот кто!"

Над этими словами стоит призадуматься при анализе лирических произведений Есенина.

Следует учесть также знакомство Есенина с творчеством бельгийского революционного поэта Эмиля Верхарна и французских поэтов-модернистов конца прошлого века (П. Верлейа, Ш. Бодлера, А. Рембо),- их сочинения, как и других иноязычных авторов, он читал в русском переводе. Очень тонко чувствовавший лирику Есенина поэт Николай Рыленков считал, например, что в стихах периода "Москвы кабацкой" отразились некоторые мотивы творчества Бодлера и Рембо.

Понятие литературного наставничества и литературной преемственности у Есенина было глубоко значимым и отнюдь не простым. Он отвергал всякое подражательство, эпигонство, требовал от поэтов самобытности, умения "оторваться" от учителей, растворить их опыт в своем индивидуальном стиле.

Тут вспоминается разговор Есенина с молодыми литераторами весной 1922 года. В Москве существовал тогда Высший литературно-художественный институт, основанный Брюсовым. Брюсов был ректором института и преподавал в нем. Помещался институт в бывшем особняке графа Соллогуба на улице Воровского, там, где теперь правление Союза писателей СССР. Из его стен, вышло немало писателей. Есенин был частым гостем студентов этого института, с вниманием следил за их учебой и ценил то, что дает им поэт и педагог большой культуры Валерий Брюсов. Однажды, разговорившись с ними, Есенин сказал:

"Я всем вам, друзья, по-товарищески советую - посещайте брюсовский лицей, оканчивайте его, но в творчестве, в своих личных опытах оставайтесь поэтами самобытными. Учеба уводит часто от оригинальности и своего существа. Будьте сами собой, не теряйте органичности и не вдавайтесь в стилизации. Только при этих условиях выучка у Брюсова имеет смысл".

Объем литературных знаний Есенина легко улавливался его собеседниками; отразился он и на творчестве поэта - мы, таким образом, располагаем достаточными данными об этом. Хуже обстоит дело с фактами, характеризующими отношение поэта к музыке, театру, изобразительному искусству. Есть лишь отрывочные сведения о посещении поэтом театров (до революции - Московский Художественный и оперный театр Зимина, после революции - Камерный, Театр РСФСР-1 и другие) и несколько более пространные - о дружбе с художниками (С. Коненков, Г. Якулов), о посещении музеев живописи, художественных мастерских. Но и эти сведения дают кое-что для понимания эстетических вкусов и привязанностей поэта.

Вот, например, записанное его товарищем по народному университету рассуждение Есенина о мастерах реалистической живописи (после посещения Третьяковской галереи):

"Смотрел Поленова. Конечно, у его "Оки" задержался, и так потянуло от булыжных мостовых, заборов, вонючего Зарядья туда, домой, в рязанский простор. Сродни мне и Левитан. Идешь от одной картины к другой, и вот вспыхивает осень золотом берез и синью реки, грустит закат над омутом, задумался стог сена в вечерней тишине... Смотришь и думаешь: "Да ведь это мое, родное, близкое мне, с детства вошедшее в сердце..."

Иное впечатление произвела на молодого поэта картина Левитана "Над вечным покоем": "Может, больше поживу,- сказал он,- пойму эту картину. А сейчас мне от нее холодно... Простор воды и неба как бы уносит от бедного кладбища и церквушки и растворяет в вечном покое..."

В 1921 году Есенин несколько раз посетил в Москве музей новой европейской живописи (бывшие собрания Щукина и Морозова). "Больше всего,- рассказывает сопутствовавший ему в этих посещениях поэт И. Грузинов,- его занимал Пикассо. Есенин достал откуда-то книгу о Пикассо на немецком языке, со множеством репродукций с работ Пикассо".

А вот - об отношении поэта к художникам модернистского толка (свидетельство того же мемуариста):

"В руках у Есенина был немецкий иллюстрированный журнал. Готовясь поехать в Германию, он знакомился с новейшей немецкой литературой. Он предложил мне посмотреть журнал, и мы вместе стали его перелистывать. Это был орган немецких дадаистов^*.

^* (Дадаизм - одно из формалистических художественных течений на Западе, его сторонники проповедовали "абсолютное", лишенное социального смысла искусство, насаждали заумь в поэзии.)

Есенин, глядя на рисунки дадаистов и читая их изречения и стихи:

"Ерунда! Такая же ерунда, как наш Крученых^*. Они отстали. Это у нас было давно".

^* (Крученых А. Е. - русский футурист.)

Из мастеров советской живописи Есенин кроме Г. Якулова высоко ценил П. Кончаловского. Задумав, незадолго до смерти, новый литературно-художественный альманах ("Поляне"), он в план первого же номера включил статью Кончаловского о современной живописи и репродукции его картин. Предполагал он познакомить читателей и с работой других советских художников.

Если неверно представление о Есенине как о поэте-самоучке, далеком от богатств художественной культуры, то еще более ошибочна версия о том, будто все его творчество является продуктом чистого вдохновения, будто он не знал ни мучений труда, ни сомнений, ни поисков, ни упорства и требовательности настоящей литературной работы. Эта версия опровергается как рукописями поэта, дошедшими до нас, к сожалению, в очень малом объеме, его письмами и документами, так и свидетельствами современников.

Еще будучи совсем юным стихотворцем, Есенин безжалостно уничтожал те свои произведения, уровень которых уже перерос, а над остальными продолжал работать. Лишь единичные из сочинений этих лет он включил в свою первую книгу.

Когда эта книга - "Радуница" - вышла, Есенин сказал: "Некоторые стихотворения не следовало бы помещать". И, готовя к печати второе издание, исключил из сборника почти половину его состава, т. е. четырнадцать стихотворений.

Примерно в эти годы работу Есенина над рукописями наблюдал М. П. Мурашев:

"Возвращаясь из деревни, поэт всегда писал много. Прочитанное вслух стихотворение казалось вполне законченным, но когда Сергей принимался его записывать, то делал так: напишет строку - зачеркнет, снова напишет - и опять зачеркнет, затем напишет совершенно новую строчку. Отложит в сторону лист бумаги с начатым стихотворением, возьмет другой лист и напишет почти без помарок. Спустя некоторое время он принимался за обработку стихов; вначале осторожно. Но потом иногда изменял так, что от первого варианта ничего не оставалось".

Этим, однако, не исчерпывалась работа над текстом.

Находясь на военной службе, Есенин 6 февраля 1917 года отправил письмо редактору сборника "Скифы" с просьбой внести поправки в уже принятое к печати стихотворение "Синее небо".

Из деревни в 1924 году Есенин обратился с письмом в Ленинград - в редакцию "Звезды": он просил задержать публикацию поэмы "Песнь о великом походе", так как намерен внести в нее ряд исправлений.

В письмах из Тифлиса, Батума, Баку поэт давал указания о составе готовящихся к печати сборников и расположении в них материала, вносил изменения в тексты, негодовал по поводу допущенных в печати ошибок.

У Есенина есть немало произведений, каждое из которых известно в нескольких вариантах. В одном из стихотворений дореволюционного времени ("Край любимый! Сердцу снятся...") он четырежды менял редакцию начальных строк, освобождая их от церковно-ритуальных образов. Приведем для наглядности первый и четвертый (окончательный) варианты:

               I 

 Край родной! Поля как святцы, 
 Рощи в венчиках иконных. 

              IV 

 Край любимый! Сердцу снятся 
 Скирды солнца в водах лонных.

Аналогичную картину дает сопоставление разных редакций поэмы "Октоих", "Песни о Евпатии Коловрате" (автор сократил ее с 56 строф, до 35, заметно изменив в то же время образно-лексическую систему и сделав поэму более реалистичной), "Инонии". Особенно тщательно работал поэт над своими "исповедальными" стихами последних лет. В "Письме матери" некоторые строки имеют по четыре-пять вариантов. Целым рядом изменений и поправок отмечен в черновиках первоначальный текст стихотворений "Мы теперь уходим понемногу...", "Возвращение на родину", "Русь советская", "Письмо деду", "Весна", Метель". Одно из последних стихотворений Есенина ("Синий туман. Снеговое раздолье...") дошло до нас тремя разными текстами.

Когда ему не мешали, Есенин придерживался определенного режима работы.

"Первую половину недели до обеда, то есть до пяти часов вечера, Есенин обыкновенно писал или читал,- сообщает В. Наседкин. - Писал он много. Однажды в один день он написал восемь стихотворений, правда, маленьких. "Сказка о пастушонке Пете" написана им за одну ночь. В рабочие дни Есенин без приглашения никого не принимал".

Вторая половина недели (часто ужимавшаяся за счет первой) отводилась отдыху и встречам. "Вот эти-то встречи,- добавляет Наседкин,- часто и выбивали из колеи Есенина".

Так было последние годы в Москве. Аналогичная картина (по наблюдениям друга Есенина, молодого поэта Вольфа Эрлиха)- в Ленинграде:

"До двенадцати - работает, не вылезая из кабинета... В двенадцать одевается, берет трость (обязательно трость) и выходит... В Госиздате сидит... до трех, до пяти. Вечера разные: дома, в гостях... Если он не пишет неделю, он сходит с ума от страха... Есенин, обладавший почти даром импровизатора, тратит несколько часов на написание шестнадцати строк..."

Над большими вещами Есенин работает долго, углубляясь в тему, осваивая материал, знакомясь с первоисточниками. Так готовился он к написанию "Пугачева". Так подошел и к созданию историко-революционных поэм. Он тщательно изучал документы и первоисточники, расспрашивал бывалых людей.

Черновик "Анны Снегиной" Есенин привез в Москву и набело переписывал уже там, шлифуя каждую строфу, проверяя ее на слух. О том, как он проверял звучание своих стихов, читая друзьям (в самой различной обстановке) отдельные фрагменты и целые произведения, рассказывают многие из них.

Есенин был не только человеком редкого дарования, обладавшим большим зарядом художественной интуиции. Он был также вдумчивым, ищущим, требовательным к себе и не щадящим своих сил работником и творцом.