"Персидские мотивы" и лирика 1924-1925 годов в творческой эволюции С. Есенина
К вопросу о замысле цикла стихотворений "Персидские мотивы". Новое решение в нем традиционных для поэта тем в сравнении с циклом "Москва кабацкая". Отход поэта от натуралистического решения темы любви. Значение восточного колорита в стихотворениях цикла. Слияние тем Родины и любви. Противоречивость настроений поэта. Мотивы грусти и неудовлетворенности. Тема искусства в стихотворениях цикла. Идейно-тематическое единство "персидских" стихотворений с другими произведениями Есенина этих лет.
1
Поэзия Есенина 1917-1923 годов была наиболее противоречива. И тем не менее, в ней ощутимо заметна ведущая тенденция. Сомневаясь и разочаровываясь, поэт пристально всматривается в послереволюционную действительность и постепенно, хотя и нелегко, осознает необходимость ленинских преобразований в любимой им России. И мы видели, что в этом осознании не последнее место принадлежит его заграничным впечатлениям, мыслям и чувствам, выраженным в пьесе "Страна негодяев" и очерке "Железный Миргород".
Пережитое за границей, в Европе и Америке, особенно остро осознавалось в условиях бурных трудовых будней, в обстановке которых оказался поэт после возвращения на Родину. Увиденному за границей он имел возможность противопоставить иные картины, иную действительность.
Повсюду наблюдалось творческое кипение, энтузиазм, с которым советские люди строили новую жизнь. Перемены, особенно благотворные, произошли в деревне. Развернувшаяся в стране культурная революция проникла в самые отдаленные уголки необъятной России. Ленинский декрет о ликвидации неграмотности поднял к духовной жизни миллионы крестьян. Вслед за букварем деревня получила произведения классиков, а также лучших советских писателей. Впервые были открыты читальни и клубы. Социалистический город направил в деревню лучших представителей культуры, учителей, врачей, артистов. На село пришло кино. Была создана кооперация, открылись магазины, в деревню двинулась техника.
Родной поэту край, ранее забытый и заброшенный, получил в счет предоставленного государством кредита наиболее совершенные по тому времени орудия земледелия с местного завода "Рязсельмаш". "Множество открытий" поэт наблюдал всюду, и это рождало в нем новые чувства, о которых и рассказал он в стихотворениях о Руси советской, знаменовавших собой новый поворот в творческой биографии Есенина.
Поворот этот, однако, не последовал сразу же после возвращения поэта из-за границы. Ему предшествовали глубокие размышления о собственной роли в новой общественной жизни, о значении в ней его, есенинской, поэзии. Снова и снова с беспощадной откровенностью оценивает поэт весь свой жизненный путь, все свое творчество. Результатом этого самоанализа является острая неудовлетворенность.
Поэта крайне угнетает прокатившаяся о нем "дурная слава", он понимает теперь, что напрасно стремился "розу белую с черною жабой на земле повенчать" (стихотворение "Мне осталась одна забава", 1923). Ему "разонравилось пить и плясать и терять свою жизнь без оглядки", он не хочет больше скандалить: "В первый раз я запел про любовь, в первый раз отрекаюсь скандалить" (стихотворение "Заметался пожар голубой", 1923).
Это не какие-нибудь случайно промелькнувшие строки. Устойчивость желаний порвать с богемой подтверждается каждым новым стихотворением. Оно звучит в стихотворениях "Пускай ты выпита другим" (1923), "Дорогая, сядем рядом" (1923), "Мне грустно на тебя смотреть" (1923), "Ты прохладой меня не мучай" (1923), "Вечер черные брови насупил" (1923), "Грубым дается радость" (1923), "Я усталым таким еще не был" (1923), "Письмо матери" (1924) и во многих других.
Оглядываясь на пройденный путь, поэт с сожалением и глубокой грустью замечает:
Так мало пройдено дорог,
Так много сделано ошибок.
(II - 141)
И если в "Черном человеке" Есенин не имеет еще программы дальнейшей жизни, то, осуждая прошлое в лирике 1923-1924 годов, он вместе с тем намечает эту программу, в его душе "растут слова самых нежных и кротких песен" (стихотворение "Ты такая ж простая, как все"). В нем постепенно крепнет вера в светлые идеалы человека, в любовь, в счастье, в возможность начать новую, духовно здоровую творческую жизнь. На смену безнадежности и опустошенности приходит желание "долго петь" и быть достойным сыном своего народа (стихотворения "Пушкину", "Стансы"), желание "постигнуть в каждом миге коммуной вздыбленную Русь" ("Издатель славный...").
Лирические стихотворения, созданные Есениным во второй половине 1923 и в 1924 году, отличаются глубоким внутренним единством, устойчивостью поэтического чувства и представляют одну из наиболее завершенных глав большого, по выражению В. Дынник, "лирического романа поэта".
Стихотворения эти* можно выделить в особый цикл, в основе которого лежит страстное желание поэта разобраться в кошмарах недавнего прошлого.
* (Имеются в виду стихотворения, занимающие во втором томе используемого нами пятитомного издания поэта страницы 129-171. Первое из этих стихотворений - "Эта улица мне знакома", последнее - "Русь советская".)
Идеи комиссара Рассветова оказались стимулом, позволившим поэту по-иному взглянуть на свое послеоктябрьское творчество и соотнести его с задачами, которые ставила перед ним жизнь.
Во многих стихотворениях цикла слышится горечь, грусть, сожаление. Качества этих чувств, однако, новые, отличные от чувств и настроений, выраженных в "Черном человеке", "Стране негодяев", "Москве кабацкой", хотя и заметна их перекличка.
В цикле Есенин подводит итог своей идейно-художественной деятельности, оценивает себя как поэта, который в силу своего дара, своих возможностей мог бы сделать больше, чем сделал, и дать не то, что давалось ему "ради шутки".
Разумеется, все предшествующее творчество Есенина - плод напряженных исканий, большого труда, и такая его оценка несправедлива даже при самой крайней строгости.
Поэт и проявляет эту строгость в поисках путей сближения своего творчества с современной ему общественной жизнью. Он подвергает переоценке темы, чувства, идеи своей лирики и именно с этой стороны многое в ней его не удовлетворяет. "Иною кажется мне Русь, иными кладбища и хаты", его сердце напилось "иной, кровь отрезвляющею брагой", в нем созревал поэт "с большой эпическою темой".
В стихотворениях 1923-1924 годов уже нет той надрывности и безнадежности, которая наблюдалась в "Черном человеке", "Москве кабацкой".
Стих Есенина обретает плавность и мелодичность, из него исчезают императивные конструкции, резкие выражения, "нечистые словечки". Ослабевает напряженность речи, нет контрастной смены чувств, красок, тонов, звуков. Поэт отказался от усложненной и громоздкой метафоризации, характерной для "Пугачева", от рискованных, часто выходящих за грани цензуры, уподоблений. Вместо напора чувств в стих начинают проникать разговорные интонации, все чаще подразумевается диалог.
В строках: "Дорогая, сядем рядом, поглядим в глаза друг другу" - налицо ситуация, необходимая для беседы, хотя самой беседы еще нет. Поэт как бы подготавливает свой стих для диалогической речи.
В "Возвращении на родину" уже в полной мере представлены особенности есенинской диалогической речи, которая получит развитие в "Анне Снегиной" и составит одну из существенных особенностей этой поэмы.
Отмеченный В. Маяковским поворот Есенина к новому заметен и в решении ряда традиционных для поэта тем.
Если "Персидские мотивы" станут прямой противоположностью "Москве кабацкой" в поэтическом решении темы любви и некоторых других тем, то в стихотворениях, созданных после возвращения из-за границы (до "Персидских мотивов"), ощущается постепенность этого перехода.
Позабуду я мрачные силы,
Что терзали меня, губя.
Облик ласковый! Облик милый!
Лишь одну не забуду тебя.
(II - 145)
Теперь все чаще облику любимой женщины сопутствуют слова "дорогая", "милая", а отношение к ней становится ровным, уважительным, поэт видит в ней друга, собеседника, и это вытесняет в нем чувства, выраженные ранее в таких, например, строках:
Пусть целует она другого,
Молодая красивая дрянь.
(II - 127)
Для стихотворений 1923-1924 годов характерно не только новое ощущение темы любви, но и наметившееся сближение ее с темой Родины - процесс, который особенно заметен в "Персидских мотивах" и "Анне Снегиной", где эти темы сольются.
Важно также подчеркнуть, что в результате длительных поисков и размышлений Есенин пришел к утраченной им в первые послереволюционные годы колоритной простоте образа, целомудренной чистоте своей лирики, и его от имажинистских увлечений все больше и больше тянуло теперь к Пушкину, к лучшим традициям отечественной литературы, близким и дорогим поэту.
В стихотворениях и поэмах последних двух лет наблюдается идейно-творческий взлет Есенина, его поэзия выходит на большую дорогу советской литературы, в его таланте раскрываются новые неисчерпаемые возможности.
Пережитое поэтом в годы душевной депрессии оставило, однако, глубокий след в его психологии и сознании.
Нередкие и неплодотворные влияния на долгое время вывели Есенина из состояния равновесия, нанесли огромный урон его творческой деятельности. Ложные идеи не раз понуждали лиру Есенина издавать звуки и тона, чуждые самой природе его народного таланта.
Вместе с тем близость поэта к лучшим традициям национальной русской поэзии, к жизни простого русского человека, его быту, думам и чаяниям, глубокий патриотизм позволяли Есенину преодолевать эти влияния. И тогда он создавал произведения, в которых находим правдивое художественное решение узловых проблем истории.
Отмеченный нами цикл стихотворений и был переходным к иному художественному осознанию традиционных для поэта тем и органическому слиянию их с проблемами большой общественной значимости.
2
Наиболее плодотворными в творчестве Есенина были 1924-1925 годы. В течение этих двух лет им созданы такие выдающиеся произведения, как цикл стихотворений "Персидские мотивы", поэма "Анна Онегина", "Песнь о великом походе", отрывок из поэмы "Гуляй поле" - "Ленин", "Поэма о 36", "Баллада о двадцати шести", а также много других стихотворений, вошедших в сборники: "Стихи (1920-1924)". М.-Л., 1924; "Русь советская". Баку, 1925; "Страна советская". Тифлис, 1925.
В эти же годы издается ряд книг из созданных ранее стихотворений. Среди них: "Москва кабацкая". Л., 1924; "Березовый ситец". М., 1925; "Избранные стихи". М., 1925; "О России и революции". М., 1925. Есенин готовит к изданию первое собрание своих произведений, выступает перед различными аудиториями, ведет оживленную переписку по творческим вопросам, пытается создать свой журнал.
К этому времени относятся поездки Есенина по Кавказу, а также встречи и беседы с людьми, оказавшими большое влияние на его последующее творчество. В Баку у поэта завязалась большая дружба со вторым секретарем ЦК Азербайджана и редактором газеты "Бакинский рабочий" П. И. Чагиным. В газете часто публиковались стихотворения Есенина, и он стал в ней своим человеком.
С. Есенин и П. Чагин (1924)
С. Есенин среди членов литературного кружка газеты 'Бакинский рабочий'
О знакомстве с Есениным, которое состоялось в Москве в феврале 1924 года на квартире у Василия Ивановича Качалова, рассказывает П. Чагин. "Рано утром меня в гостинице разбудил энергичный стук в дверь. В неожиданном раннем посетителе я узнал Сергея Есенина. Застенчиво улыбаясь, он сказал: "Простите, но, кажется, мы вчера с вами перепутали калоши". Оказалось, действительно так и было. И Есенин не торопился после этого уходить, и я старался удержать его. Он остался и проводил меня на вокзал. Завязалась большая дружба. Он со своей стороны скрепил ее обещанием приехать в Баку. А я на его вопрос: "А Персию покажете?" - обещал и Персию показать, а если захочет, то и Индию"*.
* (Петр Чагин. Сергей Есенин в Баку. "Литературная Россия", 1 октября 1965 г.)
Эта дружба продолжалась до конца жизни поэта. В газете "Бакинский рабочий" помещал Есенин многие свои новые стихотворения.
Большой интерес к поэзии Есенина проявил С. М. Киров, работавший тогда первым секретарем ЦК Азербайджана. Пламенный ленинец тепло отозвался об историко-революционных произведениях поэта последних лет, его внимание привлекли также "Персидские мотивы". По инициативе С. М. Кирова поэту были созданы все условия для плодотворной творческой деятельности. Встреча Есенина с Кировым состоялась 1 мая 1925 года. О ней пишет П. Чагин в своих воспоминаниях. После митингов и народных гуляний, организованных в промысловых и заводских районах, "поехали на дачу в Мардакьянах, под Баку, где Есенин в присутствии Сергея Мироновича Кирова неповторимо задушевно читал новые стихи из цикла "Персидские мотивы". "...Киров, человек большого эстетического вкуса в дореволюционном прошлом блестящий литератор и незаурядный литературный критик, обратился ко мне после есенинского чтения с укоризной: "Почему ты до сих пор не создал Есенину иллюзию Персии в Баку? Смотри, как написал, как будто был в Персии. В Персию мы не пустили его, учитывая опасности, какие его могут подстеречь, и боясь за его жизнь. Но ведь тебе же поручили создать ему иллюзию Персии в Баку. Так создай! Чего не хватит - довообразит. Он же поэт, да какой!"*. В начале сентября 1924 года Есенин пишет послание грузинским поэтам, в котором называет себя их "северным братом". Он был хорошо знаком с поэтами Табидзе и Яшвили. "Для нас, грузинских друзей Есенина, - писал позже Георгий Леонидзе, - он был дорог, как благородное воплощение русского характера, русской поэтической души, как чародей русского слова. Нас не могли не прельстить его стих, сила, высота, звучность его таланта, ясность, гармония его поэзии. Мы любили его как раз за то, что он пел "своим мотивом и наречьем", выражая волновавшие всех нас "человечьи чувства", за то, что он был истинно национальным поэтом"**.
* (Петр Чагин. Сергей Есенин в Баку. "Литературная Россия", 1 октября 1965 г.)
** (Георгий Леонидзе. Сила звонкого слова. "Правда", 3 октября 1965 г.)
Внимание кавказских друзей благотворно влияло на поэтическую деятельность Есенина, помогало ему вновь обрести себя, уверовать в свои творческие возможности. Он с удовлетворением ощущает прилив новых сил. На Кавказе Есениным создано много лирических стихотворений, ряд маленьких поэм, а также поэма "Анна Снегина". Наметились крутые перемены и в содержании поэтического творчества Есенина. Его поэзия все чаще пробивалась теперь к стержневым темам времени, и они возобладали в ней. Сам поэт так определил свое новое состояние: "Зрение мое переломилось особенно после Америки... Я разлюбил нищую Россию... Я еще больше влюбился в коммунистическое строительство" (IV - 257, 258).
В стихотворениях "Пушкину", "Издатель славный", "Стансы" вполне определена творческая программа этих лет. В могучем даре Пушкина, в его пленительной глубоко народной поэзии видит Есенин идеал художественного творчества и стремится ему следовать. "Теперь меня тянет все больше к Пушкину", - пишет он в автобиографии в 1925 году (V - 22). Обращаясь к издателю предполагавшегося сборника стихотворений "Ржаной путь", Есенин подчеркивает идейный смысл своей новой программы:
Издатель славный! В этой книге
Я новым чувствам предаюсь,
Учусь постигнуть в каждом миге
Коммуной вздыбленную Русь.
(II - 172)
А в стихотворении "Стансы" со всей определенностью заявляет:
Хочу я быть певцом
И гражданином,
Чтоб каждому,
Как гордость и пример,
Был настоящим,
А не сводным сыном -
В великих штатах СССР.
(II - 191, 192)
Стремление быть достойным гражданином своей Родины и ориентация на пушкинский художественный опыт - вот то главное, что характерно для творчества Есенина последних двух лет.
Упорные поиски классически отточенной формы для выражения нового содержания заметны в каждом стихотворении поэта.
Чувствами, выраженными в поэмах о Руси советской, ленинской, наполнены и лирические стихотворения, в которых поэт вновь и вновь возвращается к темам любви, дружбы, размышлениям о назначении искусства. По-иному звучат в эти годы и мотивы о скоротечности жизни.
Поздняя лирика Есенина наиболее ярко представлена в цикле "Персидские мотивы". Анализ этих стихотворений дает возможность проследить не только идейно-психологическую эволюцию поэта, но и оттенить некоторые особенности эволюции его поэтики.
Как и многие другие произведения Есенина 1924-1925 годов, цикл "Персидские мотивы" был противоречиво оценен современной поэту критикой. В печати тех лет не появилось ни одной серьезной работы, в которой бы стихотворения эти подвергались специальному литературоведческому анализу. Оценки возникали под впечатлением, вызванным первым ознакомлением с текстом или чтением его поэтом. Чаще всего это были субъективные заметки и высказывания.
"Особенно сильное впечатление, - писал С. Фомин, - произвели на слушателей "Персидские мотивы"*. В письме к поэту от 20 января 1925 года Г. Бениславская сообщает: "Персидские стихи" я сдала в "Красн. Новь" Раскольникову..., а, кроме "Персид.", ничего не было... У Раскольникова был Либединский и Никифоров и все трое в восторг пришли от персид. стихов. Раскольников заявил, что он Вас в каждом номере будет печатать"**.
* (Семен Фомин. Из воспоминаний. В сб.: "Памяти Есенина". М., 1926, стр. 135.)
** (ЦГАЛИ, ф. 190, он. 1, ед. хр. 105.)
Называя "Персидские мотивы" в числе других поздних стихотворений Есенина, А. Воронский заметил: "Они в самом деле покоряют. В них, может быть, нет полной отшлифовки, попадаются не выношенные, не выверенные строки, но все это искупается заразительной душевностью, глубоким и мягким лиризмом и простотой. Вместе с тем в них есть эмоциональная напряженность и подъем, нет вялости, нет поэтических будней, что наиболее опасно для художника. Слово звучит, как туго натянутая струна, не громко, но высоко и чисто. В образ всегда вложено большое чувство"*.
* (А. Воронский. Сергей Есенин. Литературный портрет. В кн.: "Литературно-критические статьи". М., "Советский писатель", 1963, стр. 269.)
Обложка сборника стихотворении С. Есенина
Подобных высказываний немало содержится в статьях и воспоминаниях других современников поэта. Они, однако, не дают полного представления об отношении литературных кругов России к "персидским стихам" Есенина. И в печати и в частных отзывах уже в то время появлялись противоположные оценки.
"Персидские мотивы" - красивы, но, конечно, меньше трогают... Вы как-то перестали отделывать свои стихи. Такое чувство у меня появилось и, кроме того, мне говорили об этом другие"*. Отрицательно был встречен и оценен цикл в указанных нами ранее брошюрах А. Крученых.
* (Г. Бениславская. Письмо к С. Есенину от 5.XII.1924. ЦГАЛИ, ф. 190, оп. 1, ед. хр. 105.)
В статье "Рожденные столицы" В. Маяковский противопоставил стихотворения персидского цикла задачам советской культуры*. Имея в виду это высказывание В. Маяковского, С. Гайсарьян вполне уместно заметил: "Мы хорошо понимаем, что многие из взаимооценок Маяковского и Есенина появились в пору жестоких столкновений различных групповых интересов, в горячке литературной борьбы. Явно предвзято, ошибочно, например, отношение Есенина к стиху Маяковского. Несправедлив был и Маяковский в оценке, скажем, "Персидских мотивов", когда усматривал в этом замечательном лирическом цикле всего лишь экзотику, "восточные сладости..."**.
* (См. В. Маяковский. Поли. собр. соч., в тринадцати томах, т. 9. М., ГИХЛ, 1958, стр. 431.)
** (С. Гайсарьян. Высоты поэзии. "Литературная газета", 30 сентября 1965 г.)
В современном отечественном литературоведении и критике последнего десятилетия стихотворения персидского цикла неизменно получают высокую общую оценку. Она содержится в названных нами работах К. Зелинского, В. Перцова, Е. Наумова, А. Дымшица, А. Жаворонкова, И. Эвентова, С. Кошечкина, А. Кулинича, В. Белоусова, С. Гайсарьяна и других исследователей творчества поэта.
Правда, эта общая и в целом правильная оценка не всегда вытекает из глубокого анализа текстов стихотворений. Специальных работ о цикле очень мало. В критической литературе наиболее внимательно он рассмотрен пока что в двух статьях М. Вайнштейн*, написавшей интересное и содержательное исследование о творческой истории и поэтике "Персидских мотивов" С. Есенина. Оно, к сожалению, не опубликовано полностью.
* (См. М. Вайнштейн. К творческой истории "Персидских мотивов" С. А. Есенина. "Вестн. Моск. ун-та", сер. VII, № 1, 1962; ее же. О времени и месте создания "Персидских мотивов", С. А. Есенина. "Научные доклады высшей школы". Филологические науки, 1962, № 2.)
Некоторые частные особенности поэтики стихотворений персидского цикла отмечены в работах Е. Херасковой, А. Кулинича, С. Кошечкина. А. Кулинич высказал также предположение о том, что "интерес к Востоку и восточным мотивам побудил в Есенине его старший современник и друг Александр Ширяевец". Имея в виду стихотворения А. Ширяевца "Бирюзовая чайхана", А. Кулинич пишет далее: "Этот цикл очень близок к "Персидским мотивам", непосредственно предваряет их. Ширяевец плодотворно применил те же приемы, к которым позднее обратился Есенин, наполнил музыкой и яркими восточными красками свою "Бирюзовую чайхану". Отдельные стихотворения этого сборника не только заставляют нас думать о преемственной связи "Бирюзовой чайханы" и "Персидских мотивов", о творческой перекличке поэтов, но и о том, что Есенин мог позаимствовать опыт своего товарища"*. И хотя этот последний тезис исследователя слабо аргументирован, он тем не менее интересен.
* (А. В. Кулинич. Сергей Есенин. Изд-во Киевского университета, 1959, стр. 60.)
Приступая к анализу цикла, мы стремимся прежде всего выяснить его значение в творческой эволюции поэта.
3
Замысел создания "Персидских мотивов" созревал у Есенина постепенно и имеет свою историю. Прежде чем приступить к его осуществлению, поэт ознакомился в переводах с лирикой восточных авторов, в разное время и много раз беседовал с людьми, хорошо знавшими Персию.
Современники неоднократно отмечали большой интерес поэта к Востоку, который привлекал его своею загадочностью, красотой южной природы, строем духовной жизни, который с таким глубоким и проникновенным лиризмом выражен в поэзии Фирдоуси, Хайяма, Саади. Знавший поэта Матвей Ройзман пишет в своих воспоминаниях, что Есенин увлекался восточной лирикой еще в 1920 году: "Когда я уходил, увидел, что он, взяв с полки какую-то книгу в серой обложке, собирается лезть наверх. Я заглянул на обложку: это были "Персидские лирики", вышедшие в издании Сабашниковых в 1916 году. Эту даже по тем временам редкую книгу я видел у Есенина и дома, в Богословском переулке. Он сказал мне: "Советую почитать. Да как следует. И запиши, что понравится"*.
* (Матвей Ройзман. Книжная лавка. "Литературная Россия", 1 октября 1965 г.)
О знакомстве Есенина с персидскими лириками пишет в своих воспоминаниях и Н. Вержбицкий*.
* (См. Н. Вержбицкий Встречи с Сергеем Есениным. "Звезда", 1958, № 1; Н. Вержбицкий. Встречи с Сергеем Есениным. Тбилиси, 1961.)
Интерес к Востоку, как это подмечено А. В. Кулиничем, возникал и из общения с Александром Ширяевцем, с которым Есенин был тесно связан, особенно после переезда Ширяевца в Москву из Средней Азии, где он проживал до 1922 года. Стремлением ближе познакомиться с жизнью Востока можно объяснить и поездки Есенина в Баку, Ташкент, Бухару в течение 1920-1921 годов, а также неудавшуюся попытку выехать на Кавказ в 1922 году.
Все это позволяет утверждать, что не поездка на Кавказ вызвала в поэте желание обратиться к мотивам восточной лирики, а, наоборот, знакомство с нею обострило его внимание к Востоку и, в частности, к Персии. Сам поэт связывал пребывание на Кавказе с наиболее удобной возможностью приблизиться к Персии и побывать в ней.
"Сижу в Тифлисе, - пишет он 17 октября 1924 года Г. А. Бениславской, - дожидаюсь денег из Баку и поеду в Тегеран. Первая попытка проехать через Тавриз не удалась" (V - 180). А 22 октября того же года вновь, обращаясь к Г. А. Бениславской, замечает: "Мне кажется, я приеду не очень скоро. Не скоро потому, что делать мне в Москве нечего. По кабакам ходить надоело. Несколько времени поживу в Тегеране, а потом поеду в Батум или в Баку" (V - 182). В письме П. И. Чагину 14 декабря 1924 года из Батума поэт все еще не теряет надежды попасть в Персию: "Я должен быть в Сухуме и Эривани. Черт знает, может быть, я проберусь к Петру*в Тегеран" (V - 187, курсив наш. - П. Ю.).
* (Поэт имеет в виду брата П. И. Чагина - Василия Ивановича Болдовкина, который служил тогда комендантом советского посольства в Тегеране.)
Даже в апреле 1925 года, когда было уже создано много стихов персидского цикла, поэт писал Г. А. Бениславской из Баку: "Главное в том, что я должен лететь в Тегеран... Поймите и Вы, что я еду учиться. Я хочу проехать даже в Шираз и, думаю, проеду обязательно. Там ведь родились все лучшие персидские лирики. И недаром мусульмане говорят: если он не поет, значит, он не из Шушу, если он не пишет, значит, он не из Шираза" (V - 204, 205, курсив наш. - П. Ю.).
Теперь уже доказано, что в Персии Есенину побывать не пришлось, хотя желание посетить ее, как это видно из переписки, было у него большое.
Стихотворения персидского цикла написаны между октябрем 1924 и августом 1925 года. Большинство из них создано до мая 1925 года на Кавказе.
С. Есенин (1924)
Впечатления, полученные от чтения восточной лирики, от пребывания в Средней Азии, от долгих бесед о Персии, от природы и быта Кавказа позволили поэту уловить и передать существенные краски колорита некоторых сторон восточной жизни.
Вместе с тем "Персидские мотивы" нельзя считать простым подражанием восточным авторам. Почувствовав глубокий лиризм и внутреннюю красоту персидской поэзии, Есенин средствами родного ему языка стремится передать ее неувядаемую прелесть. Поэта интересует прежде всего мир чувств восточной лирики, тона и краски их воплощения в поэтическом творчестве.
В поэзии персидских авторов Есенин находил близкие ему темы и те оттенки в их художественном решении, которые все больше привлекали его самого. Но чтобы они возобладали в лирике поэта, необходим был отказ от настроений, получивших выражение в "Москве кабацкой". Без этого давнишний замысел не мог быть осуществлен.
С. Есенин и Л. Леонов
К началу работы над циклом поэт обрел так необходимое ему душевное равновесие, которое и сам он считал важнейшей предпосылкой дальнейшей поэтической деятельности. "Я чувствую себя просветленным, не надо мне этой глупой шумливой славы, не надо построчного успеха. Я понял, что такое поэзия" (V - 190). "Так много и легко пишется в жизни очень редко. Это просто потому, что я один и сосредоточен в себе. Говорят, я очень похорошел. Вероятно, оттого, что я что-то увидел и успокоился... Назло всем не буду пить, как раньше... Боже мой, какой я был дурак. Я только теперь очухался. Все это было прощание с молодостью. Теперь будет не так." (V - 192, 193, подчеркнуто нами. - П. Ю.).
Это свое состояние Есенин и выразил в первых же строках персидского цикла:
Улеглась моя былая рана -
Пьяный бред не гложет сердце мне.
Синими цветами Тегерана
Я лечу их нынче в чайхане.
(III - 7)
На смену терзавших поэта кошмаров пришли иные чувства, жизнерадостное настроение, ожидание чего-то светлого, большого, чистого. "Незадаром мне мигнули очи, приоткинув черную чадру".
Уже в этом первом стихотворении, созданном в октябре 1924 года, чувствуется тот поэтический колорит, который окрашивает весь цикл в целом. "Вместо крепкой водки и вина" появляется "красный чай", вместо кабака - чайхана. Поэта окружают розы, сады, "воздух прозрачный и синий". Он ощущает себя в обществе девушки, "что лицом похожа на зарю", и за одно движение прелестного стана готов подарить ей и шаль из Хороссана и ковер ширазский. Теперь он далек и от поцелуев за деньги и от кинжальных хитростей и драк.
Так возникает атмосфера, в обстановке которой по-иному чувствует себя поэт и по-иному решает близкие ему темы. Он уже очень далеко ушел от того состояния, когда "с головой, как керосиновая лампа на плечах", шел переулком знакомым в кабак, где его окружали проститутки, пьяный угар, сифилитики, скука и безнадежность.
Вместе с кошмаром "Москвы кабацкой" из поэзии Есенина исчезает грубый натурализм, наблюдавшийся ранее в освещении темы любви. Высокое чувство он выражает теперь романтически возвышенно, находя в восточной природе, обычаях, житейской мудрости романтику, которой проникнут весь этот цикл.
Если раньше поэт спрашивал себя "отчего прослыл я шарлатаном, отчего прослыл я скандалистом", то теперь он спрашивает у менялы: "Как сказать мне для прекрасной Лалы по-персидски нежное "люблю"? Как далеко это от таких, например, строк: "Что ж ты смотришь так синими брызгами? Иль в морду хошь?". Теперь любовь для поэта не "зараза" и не "чума", и он подбирает самые нежные слова, чтобы рассказать о ней.
Задумав написать персидский цикл, Есенин в письме из Батуми к Г. А. Бениславской от 20 декабря 1924 года сообщал: "Персидские мотивы" это у меня целая книга в 20 стихотворений" (V - 192). И хотя двадцать стихотворений написано не было, книга оказалась завершенной. В ней отчетливо заметна эволюция новых настроений автора.
Радость жизни, устойчивый оптимизм пронизывают многие стихотворения цикла. Теперь поэт опьянен "иною кровь отрезвляющею влагой". Даже само слово "пить", так часто встречающееся в "Москве кабацкой" в значении напиваться пьяным, приобретает в "персидских" стихотворениях иной смысл. Уже не спирт, а красный чай пьет поэт, а пьянеет от ароматов южной природы.
Я сегодня пью в последний раз
Ароматы, что хмельны, как брага.
(III - 24)
И непривлекательная богемная обстановка "Москвы кабацкой" ("Снова пьют здесь, дерутся и плачут") сменилась романтическими картинами Востока.
И хотя Есенин не смог побывать в Персии, обычаи и нравы этой страны были ему хорошо известны. Поэтому во всем цикле, начиная с первого стихотворения "Улеглась моя былая рана" и кончая последним "Голубая да веселая страна", чувствуется восточный колорит, уносящий читателя в мир иных чувств и переживаний.
Поэт достигает нужной ему колоритности и специфическим построением самого цикла, и изображением картин природы и ситуаций, и употреблением характерных для Востока слов и выражений. Экзотика юга представлена в цикле таинственными, прикрытыми чадрами девушками, шумом морских волн, шепотом садов, пением соловьев, цветом роз и общей романтической настроенностью, которой проникнут весь цикл.
Поэтическая одухотворенность сквозит во всем: мы слышим нежные звуки флейты Гассана, тихий голос пери, песни Саади, видим взгляд девушки, с которым сравнится лишь "желтая прелесть месяца", вдыхаем ароматы роз, олеандров и левкоев. Всюду тишина и спокойствие, нарушаемые только таинственным шепотом, шорохом, шелестом.
Все больше в "Персидских мотивах" появляется сказочных элементов, оттеняющих восточную экзотику. Вторжением в мир Шахразады начинается стихотворение "Золото холодное луны". Визуальные ощущения в нем, как и во всем цикле, слиты с обонятельными. Видится золото луны, чувствуются запахи цветов. Состояние спокойствия и умиротворенности подчеркивается, например, следующими строками:
Хорошо бродить среди покоя
Голубой и ласковой страны.
(III - 20)
В вечерних сумерках представлен Шираз в стихотворении "Свет вечерний шафранного края"*, в котором, освещенный лунным светом, "кружит звезд мотыльковый рой".
* (Первая строка стихотворения имеет и другую редакцию: "Свет шафранный вечернего края". Мы процитировали ее по пятитомному собранию сочинений С. А. Есенина.)
Такое дремотное спокойствие вдохновляет поэта на творчество и вызывает в нем чувство восхищения красотой, для выражения которого Есенин находит все новые и новые оттенки.
Романтический пейзаж Востока был бы неполным без органического слияния его с темой любви. Этой теме уделяется большое внимание в "Персидских мотивах", но раскрывается она иначе, чем это было сделано Есениным раньше, в "Москве кабацкой". Там он мог обратиться к женщине с жестокими в своей грубости и вульгарности словами: "Пей, выдра, пей".
Теперь глубокое нежное чувство охватывает поэта при виде девушки с блестящими очами, которые "мигнули, приоткинув черную чадру". Любовь обрамлена самыми нежными оттенками. Это уже не грубое физическое чувство "Москвы кабацкой". Это и не "любовь хулигана", нашедшего свое успокоение среди "златокарего омута".
Богемная атмосфера "Москвы кабацкой" не могла дать духовного удовлетворения, о котором всю жизнь мечтал поэт. Там любовь была "заразой", "чумой", а в "Персидских мотивах" Есенин создал гимн чистой, романтической любви. Здесь она - совсем иное чувство. Для его выражения у поэта находятся самые нежные слова, поцелуй он сравнивает, например, с красными розами:
Поцелуй названья не имеет,
Поцелуй не надпись на гробах.
Красной розой поцелуи веют,
Лепестками тая на губах.
(III - 10)
Девушка, несущая чистоту и радость любви, ассоциируется у Есенина с белоснежной птицей-лебедем:
И меня твои лебяжьи руки
Обвивали, словно два крыла.
(III - 15)
Это же сравнение повторено и в стихотворении "Руки милой - пара лебедей", где лебедь является символом грации, плавности движений.
Романтическая настроенность цикла требует гармонически слаженного образа. Поэтому девушки, представленные в цикле, красивы не только внешне, но и полны изящества, обаяния, хрупкой прелести и окружены каким-то ореолом таинственности. В Хороссане живет задумчивая пери, порог ее дверей осыпан розами, Лала настолько прекрасна, что поэт ищет для нее самые нежные и ласковые слова. О любви и поцелуях пела сказочная Шахразада, ставшая сейчас далеким призраком.
Чувственному, физическому нет места в "Персидских мотивах". В этом отношении характерно стихотворение "Ты сказала, что Саади...". Прекрасное в нем берет верх над чувственным. Даже розы - символ свежести и красоты - не могут соперничать с обликом девушки. На слова: "За Ефратом розы лучше смертных дев" он возражает:
Я б порезал розы эти,
Ведь одна отрада мне -
Чтобы не было на свете
Лучше милой Шаганэ.
(III - 13)
Образ персиянки Шаганэ - центральный в "Персидских мотивах". Ей посвящено замечательное стихотворение "Шаганэ ты моя, Шаганэ!". Как к верному другу, обращается поэт к девушке, полный желания рассказать много прекрасного о своей рязанской земле с ее неповторимыми полями, необозримыми лугами, ширью и раздольем:
Я готов рассказать тебе поле,
Про волнистую рожь при луне.
Шаганэ ты моя, Шаганэ.
(III - 11)
Во многих стихотворениях цикла встречается ее имя" иногда названное уменьшительно - Шага.
Прообразом есенинской героини была учительница Шаганэ Нерсесовна Тальян. Это достоверно установлено исследователем творчества Есенина В. Белоусовым*. Литературный образ Шаганэ привлекает читателя своим обаянием и душевной чистотой. С ее именем связаны у Есенина самые лучшие воспоминания и ассоциации:
* (См. В. Белоусов. Сергей Есенин. М., "Знание", 1965.)
Шаганэ ты моя, Шаганэ!
Там, на севере, девушка тоже,
На тебя она страшно похожа.
(III - 12)
Любовь вдохновляет поэта, и ему ясно, что без нее нет поэзии:
Все на этом свете из людей
Песнь любви поют и повторяют.
Пел и я когда-то далеко
И теперь пою про то же снова,
Потому и дышит глубоко
Нежностью пропитанное слово.
(III - 28)
Действительно, тема любви встречалась и в "Москве кабацкой". Но про "то же" ли было там пето? В цикле "Любовь хулигана" поэт заявлял:
В первый раз я запел про любовь,
В первый раз отрекаюсь скандалить.
(II - 133)
Любовь ему была тогда нужна, как пристанище, уставшему от сложных водоворотов жизни, измученному душой человеку. Потребность в ней была велика. Об этом говорят следующие строки:
Я б навеки забыл кабаки
И стихи бы писать забросил,
Только б тонко касаться руки
И волос твоих цветом в осень.
(II - 134)
И любовь, не забавное ль дело?
Ты целуешь, а губы как жесть.
(II - 144)
По-иному решена и тема смерти, всегда волновавшая поэта. Если раньше он видел в ней едва ли не единственную возможность вырваться из цепких лап постылой и надоевшей жизни, то теперь смерть воспринимается по-другому. Есенин видит в ней мудрость природы.
В стихотворении "Золото холодное луны..." поэт упоминает Багдад, "где жила и пела Шахразада", где "призраки далекие земли поросли кладбищенской травою".
Но смерть представлена здесь в противопоставлении с вечностью жизни. Мрачные кладбищенские плиты, под которыми покоится прах умерших, окружает изумительный по свежести и краскам пейзаж - цветут розы, и воздух напоен ароматом шафрана. Невольно вспоминается пушкинское: "И пусть у гробового входа младая будет жизнь играть".
Среди могильных плит у Есенина вырываются глубоко оптимистические слова:
Ты же, путник, мертвым не внемли,
Не склоняйся к плитам головою.
Оглянись, как хорошо кругом:
Губы к розам так и тянет, тянет.
Помирись лишь в сердце со врагом -
И тебя блаженством ошафранит.
Жить - так жить, любить - так уж влюбляться,
В лунном золоте целуйся и гуляй,
Если ж хочешь мертвым поклоняться,
То живых тем сном не отравляй...
Тех, которым ничего не надо,
Только можно в мире пожалеть.
(III - 20, 21)
Такой резкой грани между живым и мертвым Есенин не проводил в стихотворениях "Москвы кабацкой". Там живое и мертвое часто трудно было отделить друг от друга. Там "в пока еще живом" кабаке "чадит мертвячиной" и призрак угасания царит надо всем: "низкий дом ссутулился", "пес издох", и сам поэт собирался умирать "на московских изогнутых улицах".
Не все в его жизни гладко и теперь, не всегда легко: часто приходится мучиться, сомневаться и страдать. Но эти "красивые страдания", как говорил сам поэт, не сравнить с гибельной безнадежностью "Москвы кабацкой".
Однако противоречия, столь свойственные Есенину, овладевают им и в "Персидских мотивах". Мерещится ему измена любимой, еще недавно бывшей ему верной и вдохновлявшей его. И вновь разочаровываясь, чувствуя отсутствие поддержки, он готов опуститься, стать бродягой:
Ну и что ж, помру себе бродягой,
На земле и это нам знакомо.
(III - 27)
Нам знакомо это по "Москве кабацкой". Полный безнадежного отчаяния, поэт говорил там о себе:
Брошу все. Отпущу себе бороду
И бродягой пойду по Руси.
(II - 117)
Мотивы грусти и разочарования не столь безысходны в стихотворениях персидского цикла, но они тем не менее слышны и подчас очень отчетливо.
Многие видел я страны,
Счастья искал повсюду,
Только удел желанный
Больше искать не буду, -
(III - 32, 33)
заявляет поэт в стихотворении "Глупое сердце, не бейся!" "Ни к чему в любви моей отвага. И зачем? Кому мне песни петь?" - сказано в стихотворении "В Хороссане есть такие двери".
Умиротворенность и спокойствие под сенью восточной природы оказались непрочными и непродолжительными. К концу цикла поэта все больше тяготит разлука с Родиной и все меньше верит он в постоянство любви персидских красавиц: "Шаганэ твоя с другим ласкалась, Шаганэ другого целовала".
Так завершается эта тема в цикле. И хотя поэт благословляет "сиреневые ночи", в душе его снова нет спокойствия. Здесь уже содержится предпосылка возвращения к мотивам о скоротечности жизни, которыми будут заполнены многие стихотворения последних лет.
Характерно, что тема любви у Есенина в "Персидских мотивах" тесно связана с темой Родины. В словах, обращенных к Шаганэ, слышна грусть, тоска по "рязанским раздольям", прелесть которых он не может сравнить даже с красотой восточной экзотики:
Как бы ни был красив Шираз,
Он не лучше рязанских раздолий.
(III - 11)
Перекличка темы любви с темой Родины наблюдается и в других стихотворениях цикла. В стихотворении "Никогда я не был на Босфоре" в общей атмосфере умиротворенности и спокойствия, которые испытывает поэт, звучат все усиливающиеся нотки тоски по родному краю. Они настолько сильны, что, даже смотря на южную луну, поэт слышит лай собак в своей деревне:
У меня в душе звенит тальянка,
При луне собачий слышу лай.
(III - 14)
А к персиянке он обращается с такими словами:
Разве ты не хочешь, персиянка,
Увидать далекий синий край?
(III - 14)
Еще явственнее эта тоска выражена в стихотворении "В Хороссане есть такие двери". Не удержала поэта Персия с ее садами, ароматами роз, пеньем соловьев, южным теплым морем и прекрасными девушками. Любовь к "голубой Руси" пересилила все блага Персии, которую поэт твердо решил покинуть:
Мне пора обратно ехать в Русь.
Персия! Тебя ли покидаю?
Навсегда ль с тобою расстаюсь
Из любви к родимому мне краю?
(III - 22, 23)
Кровно связан поэт со своей родной страной. Персия, хотя и дала ему временное успокоение, полностью все же его не удовлетворила. Ее нравы, обычаи остались ему чужды. На многое он смотрит "русскими" глазами, критически оценивая. Чужды поэту "кинжальные хитрости" с воровством девушек, осуждение вызывает варварский обычай, по которому женщины должны прикрывать лицо чадрой. Есенин прямо заявляет:
Мне не нравится, что персияне
Держат женщин и дев под чадрой.
(III - 16)
Искренность чувств, свободу выбора русскими девушками противопоставляет поэт фальши отношений и рабскому поклонению традициям персов. С гордостью за свободолюбивые обычаи своей страны он восклицает:
Мы в России девушек весенних
На цепи не держим, как собак...
(III - 7)
Воспевая Персию, Есенин всей душой был в России. Изображая восточную экзотику, он сознательно сравнивает ее с русскими просторами. Песни Хайяма и Саади его не удовлетворили. В стихотворении "Свет вечерний шафранного края" встречаются такие строчки:
Сердцу снится страна другая.
Я спою тебе сам, дорогая,
То, что сроду не пел Хаям.
(III - 17)
Это уже отход от "Персидских мотивов" в сторону все увеличивающегося интереса к Советской Руси.
Знаменательно, что в то же самое время, когда пишется персидский цикл, создаются Есениным стихотворения, в которых тема Родины звучит в полный голос. Всем существом поэт хочет воспеть "шестую часть земли с названием кратким "Русь". Возникает "Русь советская", "Русь уходящая", "Русь бесприютная", историко-революционные поэмы, пробуждается интерес к образу В. И. Ленина, к коммунистам, пролетарской революции.
В "Персидских мотивах" не обошел Есенин и еще одной важной для него темы - о назначении поэта и поэзии и решил ее для себя с предельной четкостью и откровенностью. Теперь для него нет сомнений, что главное в художественном творчестве - правда жизни, а поэт тем и ценен, что способен сказать ее всегда, даже тогда, когда это очень больно, когда правда неприятна и горька.
В стихотворении "Быть поэтом..." наиболее отчетливо и концентрированно выражена эта мысль:
Быть поэтом - это значит то же,
Если правды жизни не нарушить,
Рубцевать себя по нежной коже,
Кровью чувств ласкать чужие души.
(III - 26)
Облитая кровью душа поэта предстала перед читателем в "Москве кабацкой". Тогда поэт сомневался в том, что его поэзия нужна широкому читателю. Теперь он уверен в обратном, в том, что реалистическое творчество нужно всем:
Миру нужно песенное слово.
Он верит, что оставил в Персии частичку себя - песни про свою Родину. Отныне ласковый и теплый край будет знать не только Саади и Хайяма, но и его, поэта, оставившего здесь "на всякий случай песенку про Русь".
Реалистическое творчество никогда не было чуждо Есенину. В своей лирике он стремился передать подлинные чувства. В его поэзии всех лет можно найти немало ярких и достоверных картин русской жизни. Но реализм Есенина не был последовательным. В нем ощущалась неопределенность мировоззренческих позиций поэта, ориентация на патриархальную старину, библейскую и имажинистскую образность.
В стихотворениях персидского цикла Есенин скорее романтик, чем реалист. Провозглашенный им реализм в стихотворении "Быть поэтом..." получит свое развитие в историко-революционных произведениях, особенно в "Анне Снегиной".
В "Персидских мотивах", следовательно, Есенин не только коснулся главных для него тем, но и по-иному, более оптимистично решил их.
В этом цикле наметились такие аспекты дальнейшего творчества поэта, которые получили свое развитие в его лирике и поэмах этих лет.
Многие лирические стихотворения 1924-1925 годов как бы продолжают персидский цикл. Перекличка заметна в темах, в общем пафосе настроений, в поэтическом стиле и отборе речевых средств. Тематически близки к персидскому циклу стихотворения "Собаке Качалова", "Спит ковыль. Равнина дорогая", "Я помню, любимая, помню", "Море голосов воробьиных"*, "Листья падают, листья падают" и многие другие.
* (Стихотворение "Море голосов воробьиных" Есенин предполагал даже включить в цикл "Персидские мотивы".)
Поэзия Есенина последних лет по-прежнему многотемна, но центральное место в ней занимают стихотворения и поэмы, в которых развиваются две неодинаковые, часто противоположные и перекрещивающиеся темы. Стихотворением "До свиданья, друг мой, до свиданья" завершается тема увядания, сожаления о непродолжительности и скоротечности жизни. "Песнью о великом походе", "Балладой о двадцати шести", "Поэмой о 36", "Анной Снегиной" и другими произведениями этого плана поэт утверждает историко-революционные преобразования в России.
В цикле "Персидские мотивы" и в других стихотворениях этих лет Есенин полностью освобождается от усложненной имажинистской образности. Из его поэзии исчезают надрывные и вызывающие интонации и связанные с ними грубые слова и выражения.
Мир новых, высоких чувств, переживаемых поэтом, воплощается теперь в спокойных и мягких тонах. Поэзия Есенина обретает свойственную ей плавность и мелодичность, глубокий проникновенный лиризм, задушевность. Громоздкие и тяжеловесные уподобления вытесняются яркими и оригинальными эпитетами и сравнениями, емкими, колоритными и в то же время вполне доступными широкому читателю метафорами: "Руки милой - пара лебедей", "Я в твоих глазах увидел море, полыхающее голубым огнем", "Свет вечерний шафранного края", "Воздух прозрачный и синий", "Золото холодное луны", "Голубая родина Фирдуси", "Отговорила роща золотая березовым, веселым языком". Поэт приходит к той содержательной реалистической простоте, которая была характерна для национальной русской поэзии, особенно расцветшей в творчестве Пушкина.
В "Персидских мотивах" удачно передан аромат восточной лирики. Ее тона, мотивы, колорит Есенин воссоздает средствами родного русского языка без насыщения его иностранной лексикой, к которой он обращается лишь изредка для обозначения главным образом названий и имен (Хороссан, Шираз, Фирдуси, Саади, Хаям, Лала, чадра, чайхана и др.).
Как и прежде, в стихотворениях 1924-1925 годов отчетливо выражено тяготение поэта изображать мир внутренних, интимных переживаний. В поэзии тех лет, когда еще живо ощущались тенденции обезличивания героя, подмены его абстрактным пафосом безликой массы, особенно в стихотворениях поэтов пролеткульта, творчество Есенина выгодно отличалось своей человечностью. Лирика Есенина проникала в самые глубины психологии, ей доступны были самые сокровенные мысли и чувства. Этим поэт вносил свой вклад в советскую литературу, искавшую пути изображения советского человека в условиях послереволюционной действительности. А обращение его к традициям Пушкина, к опыту национальной русской поэзии и успешное их использование в своей творческой практике противостояло нигилистическим наскокам на культурное наследие прошлых эпох.
Обложка сборника стихотворений С. Есенина
Обложка сборника стихотворений С. Есенина
Для Есенина этих лет характерно не только иное ощущение темы любви, но и сближение ее с другой главной для его поэзии темой - темой Родины. Уже в первых стихотворениях из цикла "Персидские мотивы" эти темы сближаются, а затем и сливаются в одну большую и важную для поэта тему, и это знаменует собой новый шаг в поэтическом творчестве Есенина.
При использовании материалов обязательна установка активной ссылки:
http://s-a-esenin.ru/ "Сергей Александрович Есенин"