О них, ушедших
Анкета о Пушкине
1. Как вы теперь воспринимаете Пушкина? Пушкин - самый любимый мною поэт. С каждым годом я воспринимаю его все больше и больше как гения страны, в которой я живу. Даже его ошибки, как например характеристика Мазепы, мне приятны, потому что это есть общее осознание русской истории.
2. Какую роль вы отводите Пушкину в судьбах современной и будущей русской литературы?
Влияния Пушкина на поэзию русскую вообще не было. Нельзя указать ни на одного поэта, кроме Лермонтова, который был бы заражен Пушкиным. Постичь Пушкина - это уже нужно иметь талант. Думаю, что только сейчас мы начинаем осознавать стиль его словесной походки.
3. Как дать Пушкина современному русскому читателю?
Я не поклонник отроческих стихов Пушкина. По-моему, их нужно просмотреть и некоторые выкинуть. Из зрелых стихов я считаю ненужным все случайные стихотворные письма и эпиграммы, кроме писем к Языкову и Дельвигу.
■ С особым преклонением [Есенин] относился к Пушкину. Из стихов Пушкина любил декламировать "Деревню" и, главное, "Роняет лес багряный свой убор".
- Видишь, как он!-добавлял всегда после чтения и щелкал от восторга пальцами.
■ ...В день своего рождения... Есенин вышел к нам в крылатке и широком цилиндре, какой носил Пушкин. Вышел - и сконфузился. И было в нем столько милого, детского. И ничего кичливого, заносчивого.
Взял меня под руку, чтобы идти, и тихо спросил: "Это очень смешно? Но мне так хотелось хоть чем-нибудь быть на него похожим".
■ Пушкина Есенин боготворил. Однажды он попросил меня проводить его к дому, где жил и умер великий поэт. Около исторического дома мы остановились. Есенин снял шапку и, обернувшись ко мне, тихо спросил: "Может, перекреститься, а?"
Судя по словам Есенина, ему очень хотелось ; написать поэму, в которой показать Пушкина среди простого народа - среди крестьян, слепцов, странников - на ярмарке.
Есенина восхищала звукопись пушкинских стихов. Как-то он с подъемом читал "Для берегов отчизны дальной..." Читая, он как бы вслушивался в музыку стихов. А потом, после чтения говорил:
- А-о-а-а... Здорово!
■ С подножья "памятника на Тверском" он читал свое стихотворное обращение к Пушкину. Его высокий голос, вот-вот готовый оборваться, звенел; слова звучали вызовом. Заключительное:
А я стою, как пред причастьем, И говорю в ответ тебе: Я умер бы сейчас от счастья, Сподобленный такой судьбе,-
пронеслось над толпой, как далекий отзвук пушкинских строф.
Я подошел к Есенину. Волнение не покинуло его. Глаза его горели. Улыбнувшись мне своей прежней, ранней, сияющей улыбкой, он сказал:
- Камни души скинаю.
■ ...Есенин слушал [чтение стихов Пушкина] внимательно и взволнованно, а в наиболее захватывающих местах вздрагивал и хватал кого-нибудь за руку.
Особенно восхищали его миниатюры, вроде "На холмах Грузии", "Делибаш", "Предчувствие", "Воспоминание", "Дружба", "Телега жизни" и другие. Их он мог слушать без конца.
По поводу стихотворения "Дар напрасный" он однажды сказал:
- Вот, небось, не говорят про эту вещь "упадочное"! А у нас, как чуть где тоскливая нотка, сейчас же начинают кричать: "упадочный", "припадочный"!..
Пушкину мы предавались подолгу. Некоторые вещи перечитывали по нескольку раз, отыскивая все новые и новые замечательные подробности.
В один из таких вечеров Есенин признался мне, что он именно теперь, на Кавказе, начал читать великого поэта, как он выразился, "в полную силу", стал находить в нем "что-то просветляющее".
■ Стихи писать начал лет с 9, читать выучили в 5.
Влияние на мое творчество в самом начале имели деревенские частушки. Период учебы не оставил на мне никаких следов, кроме крепкого знания церковнославянского языка. Это все, что я вынес.
Остальным занимался сам под руководством некоего Клеменова. Он познакомил меня с новой литературой и объяснил, почему нужно кое в чем бояться классиков. Из поэтов мне больше всего нравился Лермонтов и Кольцов. Позднее я перешел к Пушкину.
■ ...Есенин говорил о том, что по возрасту ему пора редактировать журнал, как Некрасову, о том, что он не понимает и не хочет понимать Анатоля Франса, и о том, что он не любит писем Пушкина:
- Понимаешь? Это литература! Это можно читать так же, как читаешь стихи. Порок Пушкина в том, что он писал письма с черновиками. Он был больше профессионалом, чем мы.
■ Разговор зашел о литературе, о писательской среде. Есенин заговорил о недоброжелательном отношении к его творчеству со стороны некоторых критиков и части писательской среды. "Все травят меня, донимают мелочными укусами, не дают спокойно работать. Что я им сделал?" - говорил он. Потом заспорили о поэзии. Я в то время был увлечен Надсоном и с восторгом говорил о его стихах...
Есенин слушал внимательно, а потом сказал:
- Ты брось свои затеи с Надсоном. Это сплошное слюнтяйство. Читай побольше Пушкина. Это наш учитель. Я ведь тоже когда-то шел не той дорогой. Теперь же я вижу, что Пушкин - вот истинно русская душа, вот где вершины поэзии.
■ В смысле формального развития теперь меня тянет все больше к Пушкину.
После заграницы я смотрел на страну свою и события по-другому. Наше едва остывшее кочевье мне не нравится. Мне нравится цивилизация. Но я очень не люблю Америки. Америка это тот смрад, где пропадает не только искусство, но и вообще лучшие порывы человечества. Если сегодня держат курс на Америку, то я готов тогда предпочесть наше старое небо и наш пейзаж: изба немного вросла в землю, прясло, из прясла торчит огромная жердь, вдалеке машет хвостом на ветру тощая лошаденка. Это не то что небоскребы, которые дали пока что только Рокфеллера и Маккормика, но зато это то самое, что растило у нас Толстого, Достоевского, Пушкина, Лермонтова и др.
■ Улыбаясь и лучась глазами, Есенин говорил:
- Люблю Гоголя и Пушкина больше всего. Нам бы так писать!
■ Я спросил его [Есенина], чем он сейчас больше всего интересуется.
- Изучаю Гоголя. Это что-то изумительное.
Есенин даже приостановился, а потом неподражаемо прочел несколько гоголевских фраз из описаний природы... Передо мною вырос человек, до самозабвенья любящий красоту русского слова.
■ Он [Есенин] с увлечением говорил, считая себя знатоком в этой области, о древнерусских книжных миниатюрах, заставках, орнаменте и особенно о "Слове о полку Игореве".
Самым же лучшим автором он считал Гоголя, с которым находил у себя кое-какие родственные черты.
■ [В книжной лавке]... Есенин... и в руках книга:
- Гоголь! Мой любимый!
... Начал... читать страницу из "Мертвых душ", но оборвал на полуфразе:
- Я все у него люблю. И "Вечера на хуторе...", и "Тараса Бульбу"... Начнешь читать, и весь мусор с души сдувает...
■ Из писателей самое большое впечатление на него [Есенина] производил Гоголь, особенно "Мертвые души".
- Замечательно! Умереть можно! Как хорошо!-цитировал он целые страницы наизусть.
■ Показывая в 1922 году купленное им полное собрание сочинений Гоголя и с нескрываемой любовью смотря на стопку новеньких книг, Есенин сказал мне:
- Вот, теперь это мой единственный
учитель.
■ Любимый мой писатель - Гоголь.
■ Разбирая как-то тонкую пачку, в которой был и листок со стихотворением "Не жалею, не зову, не плачу...", тогда уже опубликованным, Есенин, зажав листок между пальцами и потряхивая им, сказал: "О, моя утраченная свежесть!.." - и вдруг дважды повторил: "Это Гоголь, Гоголь!" Потом улыбнулся и больше не сказал ни слова, погрузившись в разборку рукописей. На мою попытку расшифровать его слова - ответил: "Перечитайте "Мертвые души".
Я вспомнил об этом разговоре много лет спустя, наткнувшись во вступлении к 6-й главе "Мертвых душ" на следующие строчки: "... то, что пробудило бы в прежние годы живое движенье в лице, смех и немолчные речи, то скользит теперь мимо, и безучастное молчание хранят мои недвижные уста. О моя юность! о моя свежесть!"
■ У Гоголя больше всего ему [Есенину] нравились лирические отступления в "Мертвых душах".
- Так мог написать только истинно любящий Россию человек! - говорил он.
■ Я говорю, что окончил пензенские педагогические курсы, которые помещались в здании бывшей гимназии, где учился Белинский.
- Это замечательно!- восклицает Есенин...- Ходить по классным комнатам, где когда-то сидел за партой Белинский, думать, что вот он стоял у этого окна, входил в подъезд гимназии, а после уроков тихими улицами спешил домой...
Есенин [после лекции профессора Айхенвальда]... говорит: "Надо еще раз почитать Баратынского - Помните "Разуверение"? Большой, своеобразный поэт!"
... Сергей... настороженно слушает стихи Наседкина.
- Хорошо, Василий,- говорит он.- Твои стихи близки мне, но у тебя степи, а у меня приокский край, мещерская глухомань, березы и рябины. У вас в Башкирии и ветел-то, должно, нет? А у нас без ветел не обходится ни одно село.
...Он рассказывал нам, что в прошлое воскресенье ходил в Третьяковскую галерею.
- Смотрел Поленова. Конечно, у его "Оки" задержался, и так потянуло от булыжных мостовых, заборов, вонючего Зарядья туда, домой, в рязанский простор. Сродни мне и Левитан. Идешь от одной картины к другой, и вот вспыхивает осень золотом берез и синью реки, грустит закат над омутом, задумался стог сена в вечерней тишине... Смотришь и думаешь: "Да ведь это мое, родное, близкое мне, с детства вошедшее в сердце..."
- А как тебе, Сергей,- говорит Наседкин,- нравится "Над вечным покоем"?
- Нет, не нравится! Может быть, больше поживу, пойму эту картину. А сейчас мне от нее холодно... Простор воды и неба как бы уносит от бедного кладбища и церквушки и растворяет в вечном покое...
В антракте [спектакля "Вишневый сад", Художественный театр] пошли в фойе. Облокотившись на кресло, Сергей молчал. И только тогда, когда Наседкин спросил его, понравился ли спектакль, он, словно очнувшись, сердито проронил:
- Об этом сейчас говорить нельзя! Понимаешь?- И пошел в зрительный зал.
...Данилов монастырь. Мы... пошли к месту погребения Н. В. Гоголя... Есенин, сжав побелевшими пальцами решетку, не отрываясь, смотрит на живой огонек лампады, на бронзовую плиту, усеянную оранжевыми листьями.
- Да, вот она, несущаяся тройка - символ Руси... "Гремит и становится ветром разорванный в куски воздух... и дают ей дорогу другие народы и государства..." Так писать - это значит верить в лучшее будущее России,- говорит он...
■ ...Когда я читаю Успенского, то вижу пе-перед собой всю горькую правду жизни. Мне кажется, что никто еще так не понял своего народа, как Успенский. Идеализация народничества 60-х и 70-х годов мне представляется жалкой пародией на народ. Прежде всего там смотрят на крестьянина, как на забавную игрушку. Для них крестьянин - это ребенок, которым они тешатся, потому что к нему не привилось еще ничего дурного. Успенский показал нам жизнь этого народа без всякой рисовки. Для того, чтобы познать народ, не нужно было ходить в деревню. Успенский видел его и на Растеряевой улице. Он показал его не с одной стороны, а со всех. И смеялся Успенский не так, как фальшивые народники - над внешностью, а над сердцем, своей правдивой душой, горьким словом Гоголя.
■ Об изображении природы в стихах Фета Есенин как-то заметил: - Это все из окна барского дома...
■ Есенин увлекается Меем. Помню книжку Мея, в красной обложке, издание Маркса. Он выбирает лучшие, по его мнению, стихи Мея, читает мне. Утверждает, что у Мея чрезвычайно образный язык. Утверждает, что Мей имажинист.
По-видимому, увлечение Меем было у него непродолжительно. В дальнейшем он не возвращался к Мею, ни разу не упоминал о нем.
■ - Знаешь ли,- между прочим сказал Есенин,- я очень люблю Гебеля. Гебель оказал на меня большое влияние. Знаешь? Немецкий народный поэт...
- У немцев есть три поэта с очень похожими фамилиями, но с различными именами: Фридрих Геббель, Эмануэль Гейбель и, наконец, Иоганн Гебель - автор "Овсяного киселя".
- Вот. Этот самый Гебель, автор "Овсяного киселя", и оказал на меня влияние.
■ На столе у меня лежал Достоевский.
Перелистав несколько страниц и найдя то, что, по его словам, он долго искал, Есенин прочел мне следующие строки: "Я хочу мученья, чтобы любить. Я хочу, я жажду в сию минуту целовать, обливаясь слезами, лишь одну ту землю, которую я оставил, и не хочу, не принимаю жизни ни на какой иной..."
Любил Есенин и Кольцова: "У этого и сердце, и песня! Жаль только - робок уж очень... Но зато уж и пел - на всю степь русскую. И незачем было ему в Москву поучаться ездить, разные философские "думы" писать. Места своего от робости не знал человек. А парень хороший, душевный".
■ Особенной любовью Есенина пользовался А. К. Толстой, даже во всех своих оперных, костюмерных балладах на былинные русские темы. Помнится, однажды завязался у нас по этому поводу ожесточенный спор.
- Нет! - кричал Есенин.- Не прав Чехов, когда говорит, что Толстой как надел боярскую шубу на маскараде, так и забыл ее снять, выйдя на улицу. Это не шуба, это душа у него боярская. Он своей Руси не выдумывал. Была, должно быть, такая.
Широкого он сердца человек! Ему бы тройку, да вожжи в руки, да в лунную ночь с откоса, по Волге,- так, чтобы только колокольчики да снежная пыль кругом!
Есть такая штучка у Толстого, "Сватовство":
По внешнему по ладу мы песню завели, Ой ладо, дидо ладо, ой ладо, лель люли! -
так я за эту штучку сердце отдам! А "Алеша Попович"! А "Садко"! Помнишь, там на дне, у царя водяного, готов Садко от всех сокровищ отказаться...
За крик перепелки во ржи, За скрып новгородской телеги!
А то, что он был выдумщик и мечтатель, это совсем не плохо. Поэту надо тосковать по несбыточному. Без этого он не поэт.
■ С большой любовью [Есенин] говорил о Лескове, о его замечательном русском языке. Взволнованно говорил о засорении русского языка, о страшной небрежности к нему в те годы.
При использовании материалов обязательна установка активной ссылки:
http://s-a-esenin.ru/ "Сергей Александрович Есенин"