2. Поиски Есениным в фольклоре новых поэтических возможностей. Интерес к мифам, духовным стихам, легендам

Приняв Октябрь и стремясь быть певцом современности, Есенин обратился к поискам новых идейно-эстетических возможностей. Он понимал, что создаваемая в Стране Советов литература должна отличаться от прошлой. "Уходя из мышления старого капиталистического обихода, - утверждал поэт, - мы не должны строить наши творческие образы так, как построены они хотя бы, например, у того же Николая Клюева", ибо такой "образ построен на заставках стертого революцией быта" (V, 51 - 52). "Средства напечатления образа грамотой старого обихода должны умереть вообще" (У, 52), - писал Есенин. Он стал скептически относиться к Н. Клюеву, потому что тот "только изограф, но не открыватель" (V, 130).

Теоретически обосновывая свои эстетические позиции, Есенин в 1918 г. пишет трактат "Ключи Марии" и несколько небольших статей ("Отчее слово", "О "Зареве" Орешина", "О пролетарских писателях"). В "Ключах Марии" наиболее заметно сказался "крестьянский уклон" Есенина - в противоречивых суждениях, в недопонимании многих вопросов общественной жизни и искусства. Социализм, по его понятиям, - нечто похожее на мужицкий "рай", где "люди блаженно и мудро будут хороводно отдыхать под тенистыми ветвями одного преогромнейшего древа, имя которому социализм", где "нет податей за пашни", "избы новые, кипарисовым тесом крытые", где "дряхлое время, бродя по лугам, сзывает к мировому столу все племена и народы и обносит их, подавая каждому золотой ковш, сыченою брагой" (V, 43).

Наряду с народной точкой зрения на искусство и признанием художественной ценности фольклора в трактате содержится уступка символистам с их увлечением мифологией. Так, высказывая уверенность, что "будущее искусство расцветает в своих возможностях достижений, как некий вселенский вертоград", поэт утверждает, что для этого "люди должны научиться читать забытые ими знаки" (V, 43 - 44). В понятие "знаки" он вкладывает символический смысл, считая, что даже начертания отдельных букв таят в себе определенное содержание, требующее разгадки.

Повышенный интерес Есенина к мифологии сказывается в его рассуждениях о мировом древе, о происхождении слов, о звездной книге, об устройстве крестьянской избы и т. д. При всем этом возникновение мифологии поэт верно объясняет стремлением народа познать окружающий мир. В мифах Есенин видит прежде всего поэтическое творчество: "Обоготворение сил природы, выписанное лицо ветра, именем Стри-бога или Борея в наших мифологиях земного шара есть не что иное, как творческая ориентация наших предков в царстве космических тайн" (V, 40).

Центральное место в трактате отведено разъяснению характера и природы поэтического образа, который Есенин считал основой словесного искусства. Поэт говорит о необходимости "разбить образы на законы определений, подчеркнуть родоспособность их и поставить в хоровой чин, так же как поставлены по блеску луна, солнце и земля" (V, 45). Используя замысловатую терминологию, он выделяет три вида образов: "заставочный" (метафора), "корабельный" (развернутая метафора), "ангелический" (символ). Подлинное образотворчество поэт видит в загадках и мифах.

Подчеркнутый интерес к метафоре чувствуется и в других статьях Есенина этого времени. Цитируя того или иного писателя, он всегда восторгается описаниями, которые близки по форме его поэтическому мироощущению.

Таким образом, в теоретических рассуждениях Есенина причудливо переплелись различные эстетические системы, что говорит и о слабости художника и об усиленных поисках им своего места в литературе. Но главное все же в том, что источник всякой образности он в конечном счете видел в фольклоре. "Наши исследователи не заглянули в сердце нашего народного творчества" (V, 29), - с горечью замечает Есенин.

"Ключи Марии" не были для поэта случайным явлением. Их положения, так или иначе сказавшись на творчестве Есенина 1918 - 1921 гг., проливают свет на многие идейно-художественные стороны его поэзии этого периода, в особенности на ее взаимоотношения с устным народным творчеством.

В это время заметно ослабел интерес Есенина к обрядовой поэзии, к лирическим и историческим песням, былинам, сказкам, частушкам, т. е. к тем фольклорным жанрам, которые в ранний период его творчества использовались наиболее интенсивно.

Из произведений Есенина, опирающихся на народный обряд, можно назвать только одно стихотворение - "Заметает пурга..." (1918). В нем показан разгар русской зимы, когда в деревне справлялись колядки. Поэт любуется окружающей картиной. Природа у него чародейно-сказочна, она живет. С этой целью Есенин использует один из распространенных приемов устного народного творчества (особенно обрядовой поэзии) - олицетворение природы, на котором и строит все стихотворение. Пурга заметает путь, пугается, бегает. Ветер сначала уснул, а затем "спросонок вскочил да и шапку с кудрей уронил". Коляда "забежала... на село", "взяла помело" и обратилась к народу: "Выходите с дороги вперед".¹ Фольклорная поэтика сказывается также в употреблении постоянных эпитетов ("руки белые"), обращений ("Гей, вы"), тавтологических повторов ("нелюди - люди, народ"), выражений и слов народного типа. Обрядовая словесность помогла стихотворению оформиться и приобрести такую окраску, которая наиболее полно передавала красоту русской зимы с ее таинственной загадочностью.

¹ (Живым существом показана коляда в обрядовой поэзии: "Пришла коляда накануне рождества" или "Ходила коляда по святым вечерам" и т. д. - Великорус в своих песнях, обрядах, обычаях, верованиях, сказках, легендах и т. п. Материалы, собранные и приведенные в порядок П. В. Шейном, т. I, вып. 1. СПб., 1898. стр. 306.)

Лирические песни дают теперь о себе знать лишь опосредствованно, сказываясь в образной системе, в задушевности, сердечной теплоте, в психологизации природы и неотделимости от нее человека, в напевности стиха, в особом строе речи ("Где ты, где ты, отчий дом...", "О пашни, пашни, пашни...", "Нивы сжаты, рощи голы…" "Зеленая прическа..."). И только стихотворение "Королева" напоминает ранние произведения Есенина, созданные по типу обработок народных песен.

Не чувствуется ориентации поэта и на исторические песни. А былинно-сказочные мотивы обычно переплетаются с христианско-мифологическими образами, символикой и лексикой, как например в стихотворении "Отчарь" (1917), являющемся одним из первых откликов на Февральскую революцию. В духе библейских легенд говорится здесь об обновлении страны и наступлении новых времен. Однако, изображая "буйственную Русь", Есенин не может обойтись без былинного богатыря: "Буслаев разгул" является олицетворением прорвавшейся энергии народных масс.

Под влиянием сказочного образа "чудо-юдо" в "Певущем зове" (1917), в целом передающем события Февральской революции с помощью библейских мотивов, возникают оригинальные строчки:

Сгинь, ты, английское юдо, 
Расплещися по морям! 
Наше северное чудо 
Не постичь твоим сынам! 
                (I, 269)

Поэт хочет сказать, что западным странам ("чудовищам") не понять революции, которая совершилась в России. Она для них кажется чем-то невероятным, "чудом".

Работая над созданием образа и стремясь придать строфе больше емкости, Есенин углубляет смысл выражения "чудо-юдо", разделив его на два слова. При этом вторая часть - "юдо" - сохраняет прежний смысл, означая, как и в сказках, чудовище, но приобретает право на самостоятельное употребление, чего мы не встретим в устном народном творчестве. Поэт создает неологизм, содержание которого ясно вырисовывается в контексте благодаря слову "чудо". В то же время повышается смысловая нагрузка всей строфы, потому что слово "чудо" употребляется не только для того, чтобы читателю пришло на память сказочное чудовище "чудо-юдо", оно имеет еще и самостоятельное значение, выражая нечто небывалое, удивительное по своим размерам.

И все же, повторяем, перечисленные фольклорные жанры занимают незначительное место в поэзии Есенина второго периода. Это во многом объясняется тем, что на данном этапе художник обратился к новой тематике, к новым сторонам русской действительности. Мы теперь не встретим у него прежних образов и тех деталей крестьянского быта, показ которых неминуемо был связан с привлечением обрядов, лирических песен, сказочной фантастики и т. д. И в то же время не случайно в драматической поэме "Пугачев" заметны следы исторических песен.

С другой стороны, идейно-эстетическая позиция Есенина, его стремление к абстрактно-символическому изображению революционных событий, мешали ему в полной мере использовать возможности этих фольклорных жанров - в частности частушек, которые уже в это время широко использовались Маяковским, А. Блоком, П. Орешиным и др. Подобную ограниченность Есенин преодолеет позже, когда он перейдет к правдивому, исторически конкретному изображению действительности.

Но нельзя утверждать, что во второй период творчества поэт совершенно не обращал внимания на фольклор. Он, например, не прошел мимо рабочих песен, что объясняется повышенным интересом Есенина к политической жизни страны и пролетарской поэзии вообще.

Влияние рабочих песен сказывается уже в стихотворении "Товарищ" (1917) отражающем события Февральской революции. В нем, как обычно в пролетарской поэзии, рисуется тяжелое положение рабочих. Отец Мартина "с утра до вечера гнул спину, чтоб прокормить крошку" (I, 263). Показаны пели и задачи борьбы ("За волю, за равенство и труд!.."), чувствуется твердость духа и уверенность в том, что кровь пролита недаром, что народ победит. Стихотворение имеет бодрый оптимистический конец:

Но спокойно звенит 
        За окном, 
То погаснув, то вспыхнув 
         Снова, 
Железное 
         Слово: 
"Рре-эс-пу-у-ублика!" 
                  (I, 267)

Революционная борьба показана как дело справедливое, она освящается кровью самого "младенца Иисуса", который убит и вместе с рабочими "лежит на Марсовом поле" (I, 266). Изображая гибель невинного младенца, Есенин хочет сказать, что и рабочие умирали так же безвинно. Религиозные образы и ситуации в произведении играют роль художественного приема, являются дополнительным средством, направленным на более глубокое раскрытие идеи произведения.

В то же время нельзя не заметить слабых сторон мировоззрения и художественного метода поэта, которые дали о себе знать в "Товарище". Об этом говорит тяготение Есенина к религиозной символике, усложнившей форму стихотворения. Однако главное состоит в другом. Поэт явно переоценивал значение Февральской революции, думал, что она окончательно освободила народ, что можно надеяться на "вечный, вольный рок" (I, 266).

Не получила достаточно точного освещения и социальная сторона. По стихотворению трудно судить, о какой республике идет речь, кто еще, кроме рабочих, выступает против врага, так как революционные массы именуются "российский народ" или "русский люд".

В первые годы Советской власти Есенин выступал против всякого насилия, стоял за бескровную революции, думал, что общество можно преобразовать без острой классовой борьбы. В "Товарище" эти мысли выражены еще в зачаточной форме, но уже чувствуется, что поэта смущают жертвы. В этом одна из причин того, что в стихотворении появляется образ не просто гибнущего Иисуса, а невинного младенца.

Хотя "Товарищ" является откликом на Февральскую буржуазно-демократическую революцию, что подтверждается и отдельными деталями стихотворения ("Февральский ветерок", погребение на Марсовом поле борцов, павших в борьбе против самодержавия), тем не менее произведение по своей направленности выражает революционную настроенность народных масс вообще, безотносительно к конкретной революции. Не случайно Есенин с успехом читал это стихотворение и после Октября. Некоторые надежды поэта, высказанные в "Товарище" (например, на окончательное освобождение народа), нашли свое воплощение только в результате пролетарской революции. Е. Наумов прав, когда пишет, что "Есенин явно не разобрался в политической сущности происшедших событий".¹ Но нельзя с ним согласиться, когда он относит "Товарища" к тем произведениям поэта, которые "совершенно не касаются каких-либо конкретных исторических фактов или жизненных обстоятельств".² Здесь исследователь не принял во внимание рабочие революционные песни, которые в дни февральских событий были слышны повсеместно, производили на поэта большое впечатление и проникли в стихотворение. Недаром в "Товарище" рабочий учит своего сына Мартина "распевать марсельезу".

¹ (Е. Наумов. Сергей Есенин. Жизнь и творчество. Изд. 2. Изд. "Просвещение", М. - Л., 1965, стр. 60.)

² (Там же.)

Еще больше идейно и стилистически связано с пролетарскими песнями стихотворение Есенина "Кантата" (1918). Это гимн тем, кто отдал свою жизнь, чтобы навсегда покончить с царством зла и насилия. Поэт утверждает, что "неколебимые рати" отстоят то, за что боролись их товарищи.

Соратники по революционному делу называются Есениным братьями, как и в песнях пролетариата - "Варшавянке" Г. Кржижановского ("Станем ли, братья, мы дольше молчать?"),¹ "Смолкли залпы запоздалые..." Евг. Тарасова ("Спите, братья, с честью павшие"),² "Замучен тяжелой неволей..." Г. А. Мачтета ("И мы, твои братья по делу")³ и мн. др. Слово "братья" в рабочей поэзии стало символом единства всех угнетенных.

¹ (Революционная поэзия (1890 - 1917). "Библиотека поэта". Большая серия. Изд. 2. Изд. "Советский писатель", Л., 1954, стр. 64.)

² (Там же, стр. 152.)

³ (Русские народные песни. Вступит, статья, сост. и примеч. А. М. Новиковой. Гослитиздат, М., 1957, стр. 487.)

Это слово не случайно попадает в стихотворение Есенина. В "Кантате" всего три строфы, и в каждой из них звучит выражение "Спите, любимые братья". Чтобы сохранить рефрен, поэт даже доводит третью строфу до пяти строчек вместо обычных четырех:

Солнце златою печатью 
Стражем стоит у ворот... 
Спите, любимые братья, 
Мимо вас движется ратью 
К зорям вселенским народ. 
                  (II, 68)

Ведь первая строчка имеет более полную рифму с четвертой (печатью - ратью), нежели с третьей (печатью - братья). Если рассматривать стихотворение в целом, то третью строчку ("Спите, любимые братья") можно свободно опустить, так как смысл от этого не теряется, ибо ясно, что местоимение "вас" относится к слову второй строфы "братья". Однако такое сокращение привело бы к исчезновению рефрена, что отразилось бы на содержании и стиле всего произведения. Возможно, что Есенин специально увеличил количество строк в последней строфе, чтобы читатель почувствовал особую значимость повторяемых слов.

Поэту были дороги те, кто отдал свою жизнь за дело революции. Отсюда и удачный эпитет "любимые братья", который в пролетарских песнях обычно не встречается.

Идейный рост Есенина, его ориентация на пролетарскую поэзию не были случайностью. Этому способствовала революция и то благотворное окружение, в котором поэт находился тогда. Он дружил со многими писателями Московского пролеткульта, в частности с поэтом М. Герасимовым, посещал их собрания и даже участвовал во Всероссийской конференции пролеткультов, проходившей в сентябре 1918 г.

Однако в это время Есенин чаще всего использовал духовные стихи, мифы, легенды, христианскую символику, т. е. те виды народной поэзии, которые наиболее удобны для абстрактного изображения событий. Поэт тогда еще не понимал движущих сил революции, недостаточно был ясен для него и конкретный ее смысл. Февральские события и Октябрь воспринимались им лишь как наступление новых времен, обновление Руси, приход всеобщего блаженства и благополучия. К тому же Есенин уже обращался к этим видам народного творчества, оказавшим влияние на характер его поэтического мышления.

С духовными стихами, мифами и легендами Есенин познакомился очень рано. Дед Есенина по матери (Федор Андреевич Титов), у которого воспитывался будущий поэт, был старообрядцем. "По субботам и воскресным дням он рассказывал мне библию и священную историю", - писал Есенин в одной из автобиографий (V, 16). "Бабка, - не раз отмечал Есенин, - была религиозная, таскала меня по монастырям" (V, 11). "Много рассказывала о святых" и мать.¹

¹ (Е. А. Есенина. В Константинове. В сб.: Воспоминания о Сергее Есенине. Под общ. ред. Ю. Л. Прокушева. Изд. "Московский рабочий", М., 1965, стр. 29.)

Сыграли роль также различные странники, слепцы, увечные люди, которые бродили по России. Поэт вспоминал: "Часто собирались у нас дома слепцы, странствующие по селам, пели духовные стихи о прекрасном рае, о Лазаре, о Миколе и о женихе, светлом госте из града неведомого" (V, 15). Не раз ему приходилось с бабушкой бывать в монастырях, где этот вид народно-церковного творчества был весьма распространен.

Оказала влияние на Есенина и школа, стремившаяся воспитать учащихся в религиозном духе. Один из товарищей поэта по Константиновскому земскому училищу вспоминает: "Учебный день в школе начинался с пения "Отче наш". Пели всей школой".¹ Еще в большей степени религиозная мораль прививалась в Спас-Клепиковской учительской школе. Поэт подчеркивал: "Период учебы не оставил на мне никаких следов, кроме крепкого знания церковно-славянского языка. Это все, что я вынес" (V, 16).

¹ (Н. И. Титов. Школьные годы Есенина. В сб.: Воспоминания о Сергее Есенине. Под общ. ред. Ю. Л. Прокушена. Изд. "Московский рабочий", М., 1965, стр. 80.)

Приехав в 1912 г. в Москву, Есенин попал в трудное положение. Оторванность от родного края, одиночество, усугубившееся ссорой с отцом, стремление найти свое место в жизни, понять ее смысл и назначение - все это обострило поиски поэта.

Есенин начинает увлекаться толстовством, читает Библию и Евангелие. В одном из писем Грише Панфилову он сообщает: "Итак, я бросил есть мясо, рыбы тоже не кушаю, сахар не употребляю, хочу скидывать с себя все кожаное, но не хочу носить название "вегетарианец"" (V, 99).

Христос привлекает его как сильная личность, способная на самопожертвование. "Гений для меня - человек слова и дела, как Христос" (V, 92), - заявляет Есенин.

Мировоззрение поэта в те годы только складывалось. Есенин иногда допускал существование бога, загробного мира, но не был убежденным мистиком и его интересовал главным образом вопрос: "Но зачем она жизнь? Зачем жить?.. Ужели так и невозможно разгадать?" (V, 95).

Любовь Есенина к жизни, ко всему земному, его привязанность к животному и растительному миру, влияние классической литературы и фольклора, которое испытал поэт с детства, сближение с рабочими типографии И. Д. Сытина, с суриковцами, учеба в народном университете - все это сделало свое дело. Раннее творчество Есенина развивается в демократическом направлении и произведений с религиозным налетом в Петроград у него встречается сравнительно мало.

Среди них наибольшее место занимает группа произведений, которая отражает быт дореволюционной России, определенные представления народа о жизни, его суеверия, и потому не свидетельствует о религиозности Есенина. В стихотворении "Пасхальный благовест" летящие звуки колокола, сзывающие крестьян на заутреню, передают возбужденное состояние поэта, любующегося картиной пробуждающейся природы:

Улыбнулась солнцу 
Сонная земля... 
Скрылась за рекою 
Белая луна... 
Тихая долина
 Отгоняет сон. 
            (I, 96)

В "Усе" суеверные обычаи и набожность матери героя передают колорит далекого прошлого. Произведение "Заглушила засуха засевки..." иронически изображает молебен и сочувственно показывает тяжелое положение крестьян, судьба которых полностью зависит от капризов природы. Не "дьячишко ледащий" (хилый), читавший молитву, и не поп, крапавший брызгами из горстей, а "стрекотуньи-сороки, как свахи, накликали дождливых гостей" (I, 140). Это стихотворение привлекло внимание М. Горького и было напечатано им в журнале "Летопись". "Калики" и "По дороге идут богомолки..." навеяны воспоминаниями детства, когда маленького Сережу "бабка таскала... по разным монастырям" (V, 22).

Другую группу составляют стихотворения, в которых употребляются лишь элементы, восходящие к народно-религиозной поэзии и к церковно-христианской книжности. Здесь поэтические образы возникают на основе сопоставлений с предметами церковного обихода, с которыми Есенин сталкивался постоянно: "Церквами у прясел рыжие стога" (I, 61), "И вызванивают в четки ивы - кроткие монашки" (I, 119), "Хаты - в ризах образа" (I, 129) и др.

К третьей группе относятся произведения, в которых изображен Христос, богородица, святые ("Шел господь пытать людей в любови...", "Не ветры осыпают пущи...", "Микола", "Егорий"). В их основе лежат религиозные легенды и духовные стихи. Так, "Егорий" представляет из себя обработку одного из мотивов распространенного в народе произведения о Егорий Храбром. Этот герой в устных легендах, как и в стихотворении Есенина, часто выступает в роли повелителя волков.¹

¹ (Русские народные песни, собранные П. Киреевским. Ч. I. Русские народные стихи. М., 1848, стр. 4 - 10; А. Кирпичников. Св. Георгий и Егорий Храбрый. СПб., 1879; М. Сперанский. Русская устная словесность. М., 1917, стр. 380 - 384.)

На этих произведениях сказались следы источника: проповедь всеобщей любви, смирения, готовность принести себя в жертву во имя людей. Не являясь самостоятельными, они представляют из себя пробу сил. Характерно признание самого поэта: "Очень рано узнал я стих о Миколе. Потом и сам захотел по-своему изобразить Миколу".¹

¹ (И. Розанов. Есенин о себе и других. Изд. "Никитинские субботники", М., 1926, стр. 20.)

Но сам факт обращения к такой тематике не был случайным. Подобные мысли проскальзывают также в ранних письмах Есенина Грише Панфилову. Совсем в духе толстовских идей выглядит его проповедь: "Все люди - одна душа", "Я есть ты. Кто может понять это, для того нет более неразгаданных тайн. Если бы люди понимали это, а особенно ученые-то, то не было крови на земле и брат не был бы рабом брата. Не стали бы восстанавливать истину насилием, ибо это уже не есть истина, а истина познается в истине. Живи так, как будто сейчас же должен умереть, ибо это есть лучшее стремление к истине" (V, 100 - 101).

Более того, у Есенина есть ряд самостоятельных лирически проникновенных стихотворений, выражающих религиозные чувства. В одном из них высказано желание пойти "в скуфье смиренным иноком", поверить "в счастье ближнего", добиться "радости убогой, живя без друга и врага" (I, 120 - 121). В первой редакции было еще больше церковных слов и образов, говорилось о стремлении уйти ",в другие берега, вкусив бесплотного причастья".¹ Произведение называлось "Инок".

¹ (Сергей Есенин. Стихотворения. "Русская мысль", М. - Пгр., 1915, стр. 27.)

А стихотворение "Чую радуницу божью..." свидетельствует, что церковно-христианские элементы стали проникать в общую ткань поэтического мироощущения Есенина. Даже окружающая природа напоминает отвлеченные церковные образы:

Под венком, в кольце иголок, 
Мне мерещится Исус. 

Он зовет меня в дубровы, 
Как во царствие небес, 

И горит в парче лиловой 
Облаками крытый лес. 
                  (I, 134)

Однако подобные описания занимают незначительное место в более раннем творчестве Есенина. К тому же большинство стихотворений, в которых встречаются христианские образы, были напечатаны тогда, когда поэт переехал в Петроград и сблизился с представителями упадочнической литературы. Если учесть частые исправления, делавшиеся Есениным перед публикацией того или иного произведения, то следует предположить, что некоторые вставки религиозного характера были внесены именно в это время.

Таким образом, основа раннего творчества поэта была здоровой, базировалась на прочном фундаменте фольклора и классической литературы. И религиозное в нем свидетельствует о противоречиях Есенина, вызванных жизненными условиями и идейными поисками поэта. "В детстве у меня очень резкие переходы: то полоса молитвенная, то необычайного озорства, вплоть до богохульства",¹ - говорил он И. Н. Розанову.

¹ (И. Н. Розанов. Воспоминания о Сергее Есенине. В сб.: Воспоминания о Сергее Есенине. Под общ. ред. Ю. Л. Прокушева. Изд. "Московский рабочий", М., 1965, стр. 299.)

Но окончательно освободиться от религиозного влияния Есенин не смог. Патриархально-христианская закваска, полученная в детстве, дала о себе знать с новой силой в Петрограде, когда он стал общаться с представителями декаданса.

Особенно заметный след оставил Н. Клюев, с которым Есенина сближали ориентация на фольклор, любовь к деревне, поэтизация природы, стремление отстоять себя как поэта и добиться всеобщего признания вопреки своему крестьянскому происхождению и т. д.

Начиная с 1915 г. в творчестве Есенина усиливаются религиозные элементы. Говоря о любви к родине, описывая быт, восхищаясь красотой природы, поэт сравнивает это с образами из церковного обихода, которые ему теперь так близки и понятны. В стихотворении "Тебе одной плету венок..." Есенин, воспевая "Русь, покойный уголок", пишет: "Но вся ты - смирна и ливан волхвов, потайственно волхвующих" (I, 167). В "Осени" "схимник-ветер" "целует на рябиновом кусту язвы красные незримому Христу" (I, 193). "Тихий сумрак" - "ангел теплый" (I, 218), "мелкий дождь" стучит "молитвой ранней" (I, 226), а безымянные могилы находятся "под трепетом ангельских крыл" (I, 237).

Образы церковно-христианского обихода проникают в есенинские произведения и фольклорного типа, соседствуя в них с народно-поэтическими оборотами речи. Например, в стихотворении "Чары" в описании "весны-царевны" видна сказочная фантастика и в то же время ей "с хором птичьего молебна поют... гимн колокола" (I, 154).

В этот период Есенин создает значительное количество стихотворений, пропитанных мистикой и религиозным мироощущением. Он называет себя убогимi'странником, который поет "о боге касаткой степной" и у которого "на сердце лампадка, а в сердце Исус" (I, 161 - 162). Его привлекает жизнь отшельника на лоне природы, где он внимает "словно за обедней, молебну птичьих голосов" (I, 189 - 190). Поэту снится "далекий монастырь", в котором он "ласковый послушник", а "глаза, увидевшие землю, в иную землю влюблены" (I, 222 - 223). Он начинает тосковать "о розовом... небе и голубиных облаках" (I, 203). И хотя много на земле прекрасного, тем не менее "краше кротость и стихший пыл склонивших веки пред звоном крыл" (I, 246).

Это уже не художественный прием, использованный в тех или иных поэтических целях, а элементы религиозного мироощущения самого поэта. Такие его стихотворения близки произведениям Н. Клюева, проповедующего в духе христианской морали всеобщую любовь ("Всяк собрат нам, стар и молод, земледел и пилигрим") и заявляющего: "Мы - соратники Христовы".¹ Его "душа по лазури грустит, по ладону ландышей, кашек". Он хочет быть там, где "плывут облаков терема в рябые, потусклые дали".² Окружающий мир Клюев воспринимает преимущественно через призму религиозных понятий и образов: "схимницы-ели", "в кустах затеплилися свечки и засинел кадильный дым", "рыдают ангельские трубы о незакатном, райском дне", "со того ли саду райского - с кипариса - божья дерева" и т. д.³

¹ (Н. Клюев. "Братские песий". Кн. 2. Изд. журн. "Новая земля", М, 1912, стр. 4.)

² (Н. Клюев. "Лесные были". Кн. 3. Кн. изд. К. Ф. Некрасова, М., 1913, стр. 51.)

³ (Там же, стр. 56, 58, 60, 73.)

Но в то же время между обоими поэтами и на данном этапе их творчества существовала принципиальная разница. Если у Есенина наблюдаются отдельные отклонения в сторону религиозности, то Клюев весь пропитан патриархальностью. Поэтому у первого лишь часть произведений затронута христианской идеологией, тогда как у второго она пронизывает буквально всю его поэзию.

1917 - 1919 гг. являются новым этапом обращения Есенина к духовным стихам, мифологии и церковно-христианской книжности. Поэт начинает освобождаться от мистических настроений. Из его произведений постепенно исчезают поэтические элементы, несущие окраску христианского мироощущения. Появляется значительное число стихотворений, в которых совершенно отсутствуют какие бы то ни было следы церковных наслоений ("О родина", "Где ты, где ты, отчий Дом...", "Нивы сжаты, рощи голы...", "Я по первому снегу бреду..." и др.).

Хотя в это время чаще, чем раньше, упоминаются святые, богородица, Иисус, библейские сюжеты и образы, они используются главным образом как художественный арсенал, как источник аналогий, особенно в тех произведениях, которые являются откликом на Февральскую и Октябрьскую революции. Например, в "Певущем зове" наступление новых времен передается изображением крещения Руси и прихода Христа ("Земля предстала новой купели", "Новый Назарет перед вами"). Затем говорится об Ироде, пляшущей Саломее, Иоанне Крестителе, Содоме. Все это должно было свидетельствовать о трудности борьбы за установление свободы. Библейские образы и сюжеты затрудняют восприятие стихотворения. Это присуще и другим произведениям Есенина ("Пришествие", "Преображение", "Сельский часослов", "Иорданская голубица").

Христианская символика, мотивы и образы брались Есениным не только из церковных книг. Часть материала могла быть взята им из духовных стихов, которые представляют из себя вид устного народного творчества и часто имеют параллели в библейских сюжетах. Например, легенда об избиении младенцев,¹ отразившаяся в стихе "Об Ироде и рождении Христовом"² и использованная поэтом в "Певущем зове".

¹ (Библия, или книги священного писания Ветхого и Нового завета, в русском переводе, с параллельными местами и указателем церковных чтений. Изд. Моск. патриархии, М., 1956, стр. 998.)

² (Сборник русских духовных стихов, сост. В. Баренцевым. Тип. т-ва "Общественная польза", СПб., 1860, стр. 47 - 48.)

Некоторые произведения этого периода опираются на самые различные источники. Так, стихотворение "Отчарь" включает евангельскую легенду об Иуде, который продал Христа за "тридцать серебренников", духовный стих об Анике-воине,¹ мифологические образы мирового древа² ("Под облачным древом"), облачных дев³ ("Небесные дщери"), бога грозы у славян-язычников⁴ ("Седой огневик"). Сам Отчарь напоминает былинного богатыря, обладающего огромной силой. В таких случаях мистика обычно исчезает из произведения, ибо источники используются не для выражения религиозных чувств, а как художественный прием.

¹ (Там же, стр. 110 - 127.)

² (А. Афанасьев. Поэтические воззрения славян на природу, т. II. М., 1868, стр. 277 - 278.)

³ (Там же, т. III. М., 1869, стр. 119 - 121.)

⁴ (Там же, т. I. М., 1865, стр. 254 - 256.)

На этом этапе в творчестве Есенина все заметнее начинают проступать богоборческие мотивы, появляются явно кощунственные строки. В "Инонии" он пишет:

Даже богу я выщиплю бороду 
Оскалом моих зубов. 
                   (II, 37)

В "Пантократоре" поэт заявляет:

Не молиться тебе, а лаяться 
Научил ты меня, господь. 
                     (II, 82)

Резкое богохульство Есенина воспринималось в те годы особенно остро. Л. Повицкий, рассказывая о том, как поэт в 1919 г. в Харькове во время пасхи читал свои стихи, пишет:

"Толпа гуляющих плотным кольцом окружила нас и стала сначала с удивлением, а потом с интересом слушать чтеца. Однако, когда стихи приняли явно кощунственный характер, в толпе заволновались. Послышались враждебные выкрики. Когда он резко, подчеркнуто бросил в толпу:

Тело, Христово тело 
Выплевываю изо рта! -

раздались негодующие крики. Кто-то завопил:

- Бей его, богохульника!

Положение стало угрожающим, тем более что Есенин с азартом продолжал свое совсем не "пасхальное" чтение.

Неожиданно появились матросы. Они пробились к нам через плотные ряды публики и весело крикнули Есенину:

- Читай, товарищ, читай!

В толпе нашлись сочувствующие и зааплодировали. Враждебные голоса замолкли, только несколько человек, громко ругаясь, ушли со сквера".¹

¹ (Цитата приводится по монографии Е. Наумова "Сергей Есенин. Жизнь и творчество". Изд. 2, Изд. "Просвещение", М. - Л., 1965, стр. 71 - 72.)

В это время и намечается резкий отход Есенина от Клюева. Оба поэта хорошо чувствовали и понимали, что рано или поздно их творческие пути разойдутся. Уже в стихотворении "О Русь, взмахни крылами..." (1917) Есенин противопоставляет себя Клюеву. Если второй, "смиренный Миколай", "монашьи мудр и ласков", то первый "кудрявый и веселый", "такой разбойный", что "даже с тайной бога ведет... тайно спор" (I, 291). А в письме 1918 г. к Р. В. Иванову-Разумнику поэт подчеркивает: "Клюев, за исключением "Избяных песен", которые я ценю и признаю, за последнее время сделался моим врагом...

То единство, которое Вы находите в нас, только кажущееся" (V, 129).

В свою очередь Клюев в стихотворении "Елушка-сестрица" (1917) с елейной жалостью говорит об отходе Есенина:

Белый цвет - Сережа, 
С Китоврасом схожий, 
Разлюбил мой сказ!1

¹ (Н. Клюев. "Песнослов". Кн. 2. Пгр., 1919, стр. 71.)

Он считает Есенина Борисом Годуновым, а себя "убиенным Митрием", т. е., по мнению Клюева, Есенин убил его своим поворотом на новые творческие позиции.

Если религиозные заблуждения Есенина носили временный характер, а его обращение к церковной книжности, духовным стихам и мифам в конечном счете было художественным поиском, то Клюев на всем протяжении творчества оставался религиозным человеком. "Он был лучшим выразителем той идеалистической системы, которую несли все мы, - вспоминал о Клюеве С. М. Городецкий. - Но в то время как для нас эта система была литературным исканием, для него она была крепким мировоззрением, укладом жизни, формой отношения к миру".¹

¹ (С. М. Городецкий. О Сергее Есенине. В сб.: Воспоминания о Сергее Есенине. Под общ. ред. Ю. Л. Прокушева. Изд. "Московский рабочий", М., 1965, стр. 169.)

Решающую роль в отходе Есенина от религиозного мировоззрения сыграла Октябрьская революция и сближение в Москве с пролетарскими писателями. Поэт в это время приветствует революционный размах, наступление новых времен - вообще всякое обновление и очищение. Перед ним раскрылись новые творческие возможности, ибо он, восторженно приняв Октябрь, стремился понять происходящее и идти в ногу с современностью.

С 1920 г. религиозные мотивы в поэзии Есенина не встречаются. Не случайно впоследствии он говорил: "Я вовсе не религиозный человек и не мистик" (V, 78). Поэт критически отзывался о том периоде своего творчества, когда оно было пронизано религиозными настроениями. "Я просил бы читателей, - писал Есенин, - относиться ко всем моим Иисусам, божьим матерям и Миколам, как к сказочному в поэзии. Отрицать я в себе этого этапа вычеркиванием не могу так же, как и все человечество не может смыть периода двух тысяч лет христианской культуры, но все эти собственные церковные имена нужно так же принимать, как имена, которые для нас стали мифами: Озирис, Оаннес, Зевс, Афродита, Афина и т. д." (V, 78).

Таким образом, в обращении Есенина к духовным стихам, мифам, легендам, церковной книжности видна определенная эволюция, которая стала бы ощутимее, если бы была известна точная датировка произведений поэта. На наш взгляд, встречающееся до сих пор подчеркивание противоречивости Есенина, когда в его творчестве видят одновременное проявление в равной степени и смирения и богохульства, является во многом односторонним. Отмечая противоречия как результат формирования мировоззрения художника, проходившего в сложных исторических и жизненных условиях, следует говорить и о имеющихся в его творчестве закономерностях.