3. Народная загадка
Поиски Есениным средств художественной изобразительности привели поэта к усиленному использованию народных загадок.
Наиболее тесно связано с загадками творчество Есенина 1918 - 1921 гг. Так, в 1918 г. поэт создал около тридцати стихотворений, в которых почти столько же загадок или близких к ним метафор. А в драматической поэме "Пугачев" (1921) более сорока подобных образов. К этому же времени относится теоретический трактат "Ключи Марии", в котором основное место отводится выявлению характера русского народного образотворчества.
Повышенная метафоричность является вообще одной из характерных особенностей творчества Есенина. Трудно найти у него произведение, где бы отсутствовал этот художественный прием. Метафоре поэт придавал огромное значение, считая, что на ней "построена почти и вся наша образность" (V, 36). Ее источники виделись Есенину в устном народном творчестве. По его меткому определению, загадка представляет из себя род метафоры, при помощи которой отвлеченные понятия и явления познаются путем их сближения с земными вещами. В "Ключах Марии" мы читаем: "Создать мир воздуха из предметов земных вещей или рассыпать его на вещи - тайна для нас не новая. Она характеризует разум, сделавший это лишь как ларец, где лежат приборы для более тонкой вышивки; это есть сочинительство загадок с ответом в середине самой же загадки. Но в древней Руси и по сию пору в народе эта область творчества гораздо экспрессивнее" (V, 48).
Если учесть насыщенность произведений Есенина метафорами, напоминающими загадки, а также большое количество параллелей между его поэзией и этим фольклорным жанром, то станет очевидным, что поэтическая структура загадки была ему близка и понятна, что с ней связана в значительной степени образная система его творчества.
Обогащение творческого сознания Есенина загадками происходило из книжных источников и из уст народа. Косвенным подтверждением того, что поэт использовал фольклорные сборники, является наличие в его произведениях загадок не только Рязанской, но и других губерний.1
1 (См.: Б. В. Нейман. Источники эйдологии Есенина. "Художественный фольклор", М., 1929, IV - V, стр. 204 - 217.)
Наблюдаются и дословные совпадения. Так, в "Ключах Марии" встречается следующая загадка о росе:
Заря-заряница,
Красная девица,
В церковь ходила,
Ключи обронила,
Месяц видел,
Солнце скрало.
(V, 48)
Она полностью повторяет аналогичную загадку из сборника Д. Садовникова.1 Такие параллели выявляются и при анализе текста художественных произведений Есенина.
1 (Загадки русского народа. Сборник загадок, вопросов, притч и задач. Сост. Д. Садовников. СПб., 1901, № 1935i. В дальнейшем ссылки на это издание даются в тексте.)
Необходимо учесть и то обстоятельство, что в это время Есенин в основном жил в городе и, следовательно, черпал фольклорный поэтический материал главным образом из печатных сборников, а не из уст народа. Разумеется, речь идет лишь о вспомогательных источниках, так как и на этом этапе Есенин, продолжая оставаться самобытным художником, передавал действительность через свои оригинально неповторимые образы.
Среди таких книжных источников следует назвать уже упомянутый сборник Д. Садовникова, отдельные загадки которого могут рассматриваться как параллели ко многим поэтическим образам произведений Есенина, на что еще в конце 20-х годов обратили внимание Б. В. Нейман и Н. Кравцов.
Но поэт обращался не только к этому сборнику. В нем содержатся не все загадки, которые использовал Есенин, например о месяце:
Сивка море перескочил,
Да копыт не замочил.
(V, 48)
Она могла быть почерпнута из какого-либо другого источника. В частности, большинство загадок, встречающихся в творчестве Есенина, имеется в книге А. Афанасьева "Поэтические воззрения славян на природу" (тт. I - III, М., 1865 - 1869). О знакомстве поэта с этим трудом Б. В. Нейман пишет: "Когда настоящая статья была, в виде доклада, прочитана на одном из заседаний Общества любителей российской словесности, то, в порядке прений, выступила с чрезвычайно ценным сообщением Е. Ф. Никитина. Она поделилась с докладчиком сведением о том, что Есенин, вместе с другими имажинистами, долго искал в голодные годы афанасьевское исследование и, наконец, купил его за пять пудов муки. И поэт не только что читал, но и вчитывался в эти столь нелегко приобретенные книги".1 Влияние книги Афанасьева сказалось на трактате Есенина "Ключи Марии", где поэт рассуждает о мифотворчестве народа, а также на его отдельных художественных произведениях этих лет.
1 (Б. В. Нейман. Источники эйдологии Есенина, стр. 212.)
След в творчестве поэта оставил и словарь В. И. Даля. Н. Вержбицкий пишет: "Вопросы формы всегда живо интересовали Есенина. Он постоянно обогащал свой словарь, часами перелистывал Даля, предпочитая первоначальное его издание с гнездами слов".1 В этом словаре содержится большое количество загадок. Они могли натолкнуть поэта на тот или иной образ. Не случайно в творчестве Есенина наблюдается следующая закономерность. После 1921 г. из его поэзии исчезают обработки загадок, а в 1924 - 1925гг. поэт снова начинает употреблять метафоры, возникшие на основе этого фольклорного жанра: "Мельница - бревенчатая птица" (II, 168). "Луну, наверное, собаки съели" (II, 236), где образ возник по типу загадки "месяц - коврига хлеба" и др. Это как раз тот период, о котором рассказывает Н. Вержбицкий в своих воспоминаниях. А "Метель" к тому же написана на Кавказе, где в основном и происходили встречи Вержбицкого с поэтом.
1 (Н. К. Вержбицкий. Есенин в Тифлисе. В сб.: Воспоминания о Сергее Есенине. Под общ. ред. Ю. Л. Прокушена. Изд. "Московский рабочий", М., 1965, стр. 402 - 403.)
Таким образом, изучая народные загадки, Есенин, бесспорно, обращался к различным сборникам. Названные выше книги составляют, очевидно, незначительную часть того материала, которым пользовался поэт. Но в то же время нельзя отрицать устный источник восприятия Есениным загадок. Это, в частности, подтверждается характером работы поэта над своим произведением. Не случайно все свои произведения поэт читал наизусть.
Память поэта безусловно хранила и многие фольклорные тексты, перенятые когда-то от певцов и сказителей. Сюда в первую очередь следует отнести загадки, усвоенные поэтом не из книжных источников, а из уст народа еще в деревне.
К тому же Есенин часто путешествовал. Говоря о том времени, когда у него наблюдался повышенный интерес к загадкам, поэт писал: "...началась моя скитальческая жизнь, как и всех россиян за период 1918 - 21 гг. За эти годы я был в Туркестане, на Кавказе, в Персии, в Крыму, в Бессарабии, в Оренбургских степях, на Мурманском побережье, в Архангельске и Соловках" (V, 17 - 18). Произведения этого периода писались в самых различных местах. Так, некоторые главы "Пугачева" (драмы, весьма насыщенной метафорами) были созданы во время поездки Есенина в Среднюю Азию. И между прочим никто из современников не упоминает, что у Есенина были сборники загадок: видимо, поэт не возил их с собой.
Скорее всего Есенин продолжал черпать образный материал из уст народа и во время своих поездок. В "Ключах Марии" он замечает: "В наших северных губерниях про ненастье до сих пор говорят: "волцы задрали солнечко" (V, 37). Выражение "говорят" свидетельствует о том, что поэт эту загадку-метафору слыхал в устной передаче. Вержбицкий утверждает, что Есенин "прислушивался к говору людей на улице, на рынке, сокрушался, что не знает грузинского и армянского языков".1
1 (Н. К. Вержбицкий. Есенин в Тифлисе, стр. 403)
Влияние загадок на творчество Есенина сказывается очень рано. Уже в первых его стихотворениях встречаются такие образы: "Желтые поводья месяц уронил" (I, 61), "Распоясала зарница в пенных струях поясок" (I, 67) и т. д. Несколько позже связь есенинских метафор с загадками начинает ощущаться еще более заметно.
У поэта:
Гарь в небесном коромысле,
(I, 119)
в сборнике Садовникова:
Крашеное коромысло
Через реку свисло.
(1894)
В обоих случаях ясно проступает общая основа образа "радуга - коромысло".
Таким образом, загадка сыграла ведущую роль в выработке метафорического мышления Есенина, ставшего одной из характерных особенностей его поэзии.
Несомненно еще до использования печатных сборников Есенин владел принципами построения образа, которые применяются в загадках. Не выдерживает критики утверждение Б. В. Неймана о том, что "крестьянский характер эйдологии Есенина объясняется не непосредственным воздействием деревенского быта на творчество поэта. Источник этой эйдологии прежде всего народно-поэтическая стихия - загадки. Есенин воспринял их не из деревенского уклада жизни, от которого он идеологически оторвался, а из книг".1 Против этого тезиса справедливо выступили Е. Наумов2 и П. С. Выходцев.3 Речь должна идти главным образом не о том, какие источники использовал Есенин - письменные или устные, так как для него было характерно и то и другое, а о том, почему в его поэзии начиная с 1918 г. резко возрос интерес к народным загадкам. Долгое время бытовало мнение, что этому способствовал имажинизм. Такой взгляд наиболее четко был сформулирован Н. Кравцовым, который утверждал, что, когда Есенин "примкнул к имажинистам, боровшимся против "поэзии звука", и принял их положение: образ - главное в поэзии, он стал искать источника, откуда можно было бы почерпать такие образы, и нашел его в загадке, в которой риторический образ стоит впереди. То, что роль образа в загадке отвечала требованию имажинистов и было художественной "творческой" причиной, толкнувшей его к загадке... А когда прошло увлечение имажинизмом, - мы видим, что образы из загадки мелькают все реже и реже, и внимание поэта переносится на другие стороны народной поэзии".4
1 (Б. В. Нейман. Источники эйдологии Есенина, стр. 217.)
2 (Е. Наумов. Сергей Есенин. Жизнь и творчество, стр. 217.)
3 (П. С. Выходцев. Русская советская поэзия и народное творчество. Изд. АН СССР, М. - Л., 1963, стр. 226.)
4 (Н. Кравцов, Есенин и народное творчество. "Художественный фольклор". М., 1929, IV - V, стр. 203.)
Однако приводимые примеры из творчества Есенина относятся не только к имажинистскому периоду (1919 - 1921). Отдельные из них Н. Кравцов берет из его дореволюционной поэзии. То же самое делает Б. В. Нейман. Короче говоря, практически они опровергают сами себя.
В работах последнего времени мнение о том, что имажинизм вызвал у Есенина интерес к загадкам, подвергнуто справедливой критике. Но вместо него не было выдвинуто другой, более обоснованной точки зрения, в результате чего рассматриваемый вопрос не нашел своего решения.
Повысившийся у Есенина на определенном этапе его творчества интерес к загадкам был вызван, как мы уже говорили, прежде всего поисками новых средств поэтической изобразительности. И это вполне закономерно, ибо каждый писатель после революции должен был не только выразить свое отношение к новой действительности, но и найти для ее изображения приемлемую художественную форму. Такие возможности поэт увидел в загадке. Кроме того, чтобы передать грандиозность происходящих событий, постичь смысл свершившегося, Есенин после революции стал широко обращаться к церковной символике, к сопоставлениям и параллелям христианско-мифологического порядка. Это привело к необходимости в новых вселенских масштабах изображать бытие и различные явления природы. Поэтому у него становятся частыми образы неба, звезд, луны, солнца, туч и т. д., для создания которых используется загадка-метафора. Не случайно наиболее насыщены такой метафоричностью "Преображение", "Инония", "Сельский часослов" и др.
Но обязательно ли космизм описаний должен привести к усиленному использованию загадок? Конечно, нет. Подобное изображение революции было характерно для поэзии первых лет Советской власти. Однако она не пошла по пути есенинской образности. Есенин же к этому был подготовлен давно. Его поэтическому мироощущению вообще свойственна повышенная метафоричность. И главное, он считал, что "представление о воздушном мире не может обойтись без средств земной обстановки" (V, 38).
А трактовка поэтического образа, содержавшаяся в "Ключах Марии", впоследствии была принята имажинистами. Недаром Вадим Шершеневич отозвался об есенинском трактате как о книге, которая "рисует нам философию имажинизма" и отражает "миропонимание новой школы".1
1 (Вадим Шершеневич. "Сергей Есенин. Ключи Марии. Изд. Трудовой артели художников слова, 1920". [Рец.]. "Знамя", 1920, № 2, стр. 57.)
Следовательно, еще до появления имажинизма в России у Есенина складывается свое представление о поэтическом образе. А. Мариенгоф отмечает, что еще до выработки манифеста "у Есенина уже была своя классификация образов. Статические он называл заставками, динамические, движущиеся - корабельными, ставя вторые несравненно выше первых; говорил... о зерне образа в загадках, пословицах и сегодняшней частушке".1 Бесспорно, имажинизм вырос на Есенине, используя его теоретические работы и поэзию в своих интересах.
1 (А. Б. Мариенгоф. Воспоминание о Есенине. В сб.: Воспоминания о Сергее Есенине. Под общ. ред. Ю. Л. Прокушева. Изд. "Московский рабочий", М., 1965, стр. 233.)
Итак, раннее знакомство Есенина с образной структурой загадок, в немалой степени определившей метафорический строй языка, привело к тому, что в период усиления поисков новых художественных средств у поэта обострилось внимание к этому виду устной поэзии, в связи с чем он начинает обращаться к различным письменным источникам загадок.
Ошибочно считать имажинизм причиной, которая толкнула Есенина к загадке и вызвала его интерес к метафоре. Правильнее говорить о том, что имажинизм усилил этот процесс и привел поэта к тому, что он стал чрезмерно увлекаться образотворчеством.
Каковы же принципы использования Есениным загадок?
Приемы его работы над загадками весьма разнообразны. Об этом свидетельствует, в частности, различный характер параллелей. Одни из них явные, другие менее ощутимые, третьи такие, что кажется, будто есенинский образ состоит из двух или даже нескольких загадок. Но подавляющее большинство метафор лишь создано по принципу загадок и потому их невозможно найти в фольклорных источниках.
Подобное многообразие метафор невозможно объяснить, если стать на путь выискивания внешнего сходства между народными загадками и отдельными выражениями в творчестве Есенина. Такой метод приведет к натяжкам и произвольному толкованию, что и получилось у Неймана и отчасти у Кравцова.
Н. Кравцов остановился главным образом на явных параллелях, где связь между отдельными есенинскими образами и загадками ощутима настолько, что не вызывает никаких возражений. Но это не объясняет всей сложности процесса работы поэта над загадками и не раскрывает внутренних, более глубоких, взаимоотношений его творчества с фольклором.
Глубже к этому вопросу пытался подойти Б. В. Нейман. Он хотел объяснить и менее заметные связи между творчеством Есенина и загадками, показать воздействие "всей массы загадок на общий характер образности поэта".1 Для этого он привлекает и отдаленные параллели, в которых совпадения еле заметны; показывает, как на основе отдельных элементов какой-либо загадки возникает у Есенина новый образ. Но делает он это настолько произвольно и субъективно, что приведенные им примеры зачастую не имеют под собой никакой основы; чувствуется, что эти элементы сближаются лишь потому, что так захотелось автору работы, на самом же деле между ними нет ничего общего. Например, Б. В. Нейман пишет: "... у Есенина мы встречаем такой запоминающийся образ
1 (Б. В. Нейман. Источники эйдологии Есенина, стр. 206.)
... заря, опуская веки, Будет звездных ловить в них рыб.
Звездные рыбы, звезды-рыбы - такого образа не знают русские загадки, и мы напрасно стали бы его искать у Даля или Садовникова. Но зато поэт мог прочитать такую загадку о солнечных лучах: "Из ворот в ворота лежит щука золота".1
1 (Там же, стр. 208.)
В приведенном примере есенинский образ "звезды-рыбы" не имеет ничего общего с загадкой "из ворот в ворота лежит щука золота". У поэта дано описание определенной картины природы: показана вечерняя заря, когда солнце уже зашло, но осталось еще яркое освещение горизонта, постепенно исчезающее, что напоминает художнику опускающиеся веки, которые, как сети, будут ловить звездных рыб. Небо у Есенина ассоциируется с водой (несколько выше есть строка: "Синие забрезжут реки", II, 42), а звезды своей многочисленностью и разбросанностью напоминают рыб, они мелькают как рыбки. В загадке же описан солнечный луч, который напоминает большую рыбу (щуку). Гораздо более точно это явление передают другие загадки, близкие к этой:
Из ворот в ворота
Лежит чурка золота.
(Садовников, 1821а)
Из окна в окно
Золото бревно
(18216)
Таким образом, в загадках солнечный луч описывается путем сопоставления его с конкретными предметами - бревном, чуркой, щукой. Тот же принцип изображения природы, построенный на сближении отвлеченных явлений с конкретными предметами, и в приведенном отрывке из "Инонии". Следовательно, у народа и у Есенина один и тот же способ отражения действительности. И там и здесь образ создан на основе глубокого познания окружающей природы, на умении уловить черты сходства между отдаленными предметами и явлениями. Есенин проникся поэтическим мироощущением, характерным для народа. Б. В. Нейман же сближает два образа по внешним признакам - лишь потому, что и в том и в другом случае упоминается рыба, хотя между ними нет ничего общего.
Таких примеров, где параллели создаются произвольно, у Б. В. Неймана очень много. Это произошло потому, что его исследовательский метод базируется на принципиально неверной основе. Говоря об использовании Есениным фольклора, автор работы идет от загадки к творчеству поэта, а не наоборот. У него получается, что поэт берет загадку, обрабатывает ее и затем включает в произведение. Иногда эта работа, как считает Б. В. Нейман, состоит "в перенесении Есениным образов загадок с одного природного явления на другое".1 Порой, по Нейману, у поэта одна и та же метафора, почерпнутая из фольклорного источника, дает целую цепочку превращений. Он пишет: "Народно-поэтический образ конь-месяц путем переноса мог превратиться в коня-солнце. Затем, вероятно, развивается ассоциация по смежности и получается солнце - лужа мерина:
1 (Там же.)
Даже солнце мерзнет, как лужа, Которую напрудил мерин".1
1 (Там же, стр. 209.)
Следовательно, Б. В. Нейман пытается доказать, что подобные образы Есенин создает, отталкиваясь исключительно от загадок, а не от жизни.
Конечно, нельзя отрицать, что иногда загадки наводили поэта на определенный образ. Но и тогда последний выступал как средство отражения действительности в единстве с общим замыслом произведения, а не как механически введенный в текст продукт обработки фольклорного материала. Во всяком случае процесс работы художника над загадками был весьма сложным. Поэтому, говоря о создании Есениным метафорических описаний, следует называть не одну, а разные отправные точки.
Но главное в том, что под влиянием загадок Есенин усвоил принцип построения образа, основанного на такой метафоре, при которой отвлеченные понятия и явления, сближаясь между собой, познаются через более конкретные, и наоборот. Говоря словами поэта, - это путь создания "образов двойного зрения" (V, 148). Об этом же он пишет и в "Ключах Марии": "Наша образность, слагая два противоположных явления через сходственность в движении,.. родила метафору:
Луна - заяц,
Звезды - заячьи следы".
(V, 36)
Далее Есенин продолжает: "Образ заставочный есть, так же как и метафора, уподобление одного предмета другому или крещение воздуха именами близких нам предметов.
Солнце - колесо, телец, заяц, белка.
Тучи - ели, доски, корабли, стадо овец.
Звезды - гвозди, зерна, караси, ласточки.
Ветер - олень, Сивка Бурка, метельщик.
Дождик - стрелы, посев, бисер, нитки.
Радуга - лук, ворота, верея, дуга и т. д."
(V, 45 - 46)
Таким же путем создавал свои образы и Есенин. "Заставление воздушного мира земною предметностью" (V, 37) было характерно для поэта. Это как раз то основное, что он почерпнул из загадок. Не случайно многие образы, упомянутые в "Ключах Марии", встречаются в его произведениях: "солнце - колесо" (II, 27), "звезды - гвозди" (II, 41), "радуга - лук" (II, 44) и т. д.
Однако поэт использует метафору очень широко, а не только для отображения "воздушного мира". Это, в частности, характерно и для загадок. Но главное в том, что есенинский образ возникает на основе отражения окружающего мира, а не в результате списывания его из фольклорного источника.
В стихотворении Есенина "Не напрасно дули ветры..." имеются строчки, показывающие процесс возникновения образа:
Плещет рдяный мак заката
На озерное стекло.
И невольно в море хлеба
Рвется образ с языка:
Отелившееся небо
Лижет красного телка.
(I, 286-287)
Здесь красочно нарисована картина заката, когда небо над горизонтом и гладкое, как стекло, озеро, за которое только что опустилось солнце, имеют огненно-красный цвет, напоминающий цвет мака. Это Есенин еще раз передает через метафору-загадку:
Отелившееся небо Лижет красного телка.
Есенин воспринимает явление природы глазами крестьянина, стоящего в "Море хлеба". В его воображении небо, как нечто огромное, предстает коровой, а озеро макового цвета и намного меньше по размерам - красным телком. Их соприкосновение в горизонте дает основание говорить о том, что "небо лижет" теленка. Таким образом, стремление поэта воспринять мир "как родительский очаг" способствовало созданию столь выразительного образа.
Под красным телком следует понимать озеро во время заката, а не солнце, как объясняет этот образ Н. Кравцов: "Взят образ: солнце - красный телок, то по смежности, почему небо не может быть коровой, отелиться и лизать телка? - "Отелившееся небо лижет красного телка"".1
1 (Н. Кравцов. Есенин и народное творчество, стр. 197.)
Такое мнение по поводу этого описания бытует до сего времени. Так, П. С. Выходцев утверждает, что на основе "фольклорного образа солнца Есенин создает образы неба-коровы и солнца-телка".1 Затем приводится тот же пример.
1 (П. С. Выходцев. Русская советская поэзия и народное творчество, стр. 239)
Причина неверного толкования объясняется тем, что исследователи пытались найти источник образа в народных загадках, а не в окружающей поэта действительности. Это также результат того, что образ был выхвачен из контекста, из идейно-художественной ткани всего произведения и рассматривался как нечто самостоятельное.
Есенинскую метафоричность нельзя объяснять только путем сопоставления с загадками, ибо в ее основе лежат жизненные явления и потому она выходит за рамки простых параллелей, представляя из себя не мертвую копировку, а органическую часть того или иного творения поэта, отражающего действительность. Вот почему в его творчестве гораздо больше "чисто есенинских" образов, к которым невозможно отыскать параллелей ни в одном сборнике загадок.
Например, образ "Осень - рыжая кобыла - чешет гриву" (I, 193). Так мог сказать только Есенин, который сильно любил природу и зримо ощущал ее. В одной строчке поэт дает целую картину. Перед нами разгар осени. Деревья напоминают гривы лошадей, которые треплет ветерок, осыпая с них красно-желтые листья.
В этом описании метафора создана по типу загадки. Если мы отбросим слово "осень", то останется часть, которая может бытовать как загадка ("рыжая кобыла чешет гриву"). Таких образов у Есенина много: месяц - "всадник унылый" (I, 243), месяц - "рыжая шапка" (II, 48), небо - "колокол синий" (II, 55) и т. д.
Из сказанного ясно, что поэт строит свои образы, исходя из стремления передать действительность, а не на основе перерабтки загадок. Последние лишь дали ему ключ к метафоричности, воздействуя всей своей суммой на его метод художественного восприятия мира. Поэтому правильнее будет говорить, что такой-то образ, созданный Есениным, напоминает такую-то загадку, а не утверждать, как это сделали Б. В. Нейман и Н. Кравцов, что данный образ "построен" или "взят" из данного конкретного фольклорного источника. Только в таком случае можно объяснить все параллели (и явные и едва уловимые), которые выявляются при сопоставлении творчества поэта с загадками.
Если сравнить однотипные образы в поэзии Есенина в загадках, то можно заметить, что по богатству оттенков первые не уступают вторым. Так, в сборнике Д. Садовникова месяц - это сивый жеребец, лысый мерин, белоголовая корова, медведь, баран, долгий Антошка, котел, чурка золота, кусок золота, хлеба краюшка, ватрушка творогом, чашка с молоком, золотая кубышка, камень - пламень, калач, пирожок, каравай, пастух рогатый и т. д.1 Есенина месяц - конь, рыжий гусь, рожок, ягненочек кудрявый, всадник унылый, кошачья шапка, рыжая шапка, платой щенок, жеребенок, серп двурогий, язык колокола, золотая лягушка, кувшин, хлеб, желтый ворон, подкова, желтый медведь, лодка и т. д. То же самое можно сказать и о других образах, созданных поэтом (образы солнца, неба, звезд, туч, ветра, дождя и т. д.).
1 (Загадки русского народа, стр. 196 - 204, 259.)
Это свидетельствует не только о том, что Есенин сумел вобрать в себя богатый опыт изображения действительности, накопленный загадками, но и о его умении видеть предметы глазами народа. Подавляющее большинство даже тех поэтических образов, которые имеют параллели в загадках, были безусловно открыты самим художником. Кроме того, поэт был настолько одаренной натурой, что заметил между сопоставляемыми предметами и явлениями такие связи, которых нет в народном творчестве. В устной поэзии месяц не сравнивается с кошачьей шапкой, языком колокола, подковой и т. д.
В загадках сопоставление между предметами или явлениями чаще всего строится на внешних признаках сходства (цвет, форма, движение и пр.). Этот прием распространен и у Есенина.
Сравни в загадках:
Красная девушка
В окошко глядит. (Солнце)
(Садовников, 1815)
Вся дорожка
Осыпана горошком. (Небо и звезды)
(Садовников, 1852i)
По полю бежит
Сивый жеребец. (Ветер)
(Садовников, 1908)
У Есенина:
О солнце, солнце,
Золотое, опущенное в мир ведро.
(II, 47)
Пляшет ветер по равнинам,
Рыжий ласковый осленок.
(I, 133)
Но принцип построения многих поэтических образов у Есенина существенно отличается от принципа построения загадок. Это наблюдается главным образом в тех случаях, когда метафоры возникают на основе внутренних, эмоциональных признаков сходства, хотя внешне сравниваемые предметы (отвлеченный и конкретный) кажутся трудно сопоставимыми. Таким, например, является описание из стихотворения "Покраснела рябина...":
Месяц, всадник унылый,
Уронил повода.
(I, 243)
Внешних признаков сходства между месяцем и всадником почти нет; второй ни цветом, ни формой не напоминает первого. Правда, лунный свет чем-то похож на повода. Но гораздо ярче в этой метафоре проявляется внутренняя связь, которая становится особенно заметной, если исходить из общего замысла произведения.
В первой половине стихотворения, где дан этот образ, поэт высказывает грустные думы о родине, вечно страдающей от тяжелого труда и войн. С таким настроением гармонирует общая картина природы, главное место в которой принадлежит месяцу-всаднику. Одухотворяя месяц, наделяя его способностью испытывать человеческие переживания, Есенин усиливает грустное настроение. Он глубоко затрагивает чувства читателя потому, что заставляет зримо ощутить тоску, сближая два образа на основе выявления внутренней связи между ними: месяц, скользящий по небу, напоминает задумавшегося одинокого всадника, медленно едущего по полю.
Вряд ли можно согласиться с Б. В. Нейманом, объясняющим происхождение этого описания различными превращениями, проделанными поэтом с загадками. Он пишет: "Есенину был известен образ коня-месяца. Живя в сознании поэта, этот образ дает росток - образ ассоциативный по смежности: конь-всадник".1
1 (Б. В. Нейман. Источники эйдологии Есенина, стр. 209.)
При таком рассмотрении метафоры упускается не только ее жизненная основа, но и эмоциональная сторона, без выявления которой невозможно понять особенности творчества Есенина. Недаром большинство поэтических образов, созданных по принципу загадок, исключительно сильны своим лиризмом. Их особенно много в драматической поэме "Пугачев".
Иногда даже может показаться, что такие описания не имеют ничего общего с замыслом и структурой произведения в целом, но как раз благодаря им от прочитанного остается более глубокое впечатление. С этой точки зрения большой интерес представляет стихотворение "Не бродить, не мять в кустах багряных...". В нем Есенин изображает женщину, которая когда-то была "как снег, лучиста и светла", но быстро потускнела ("Зерна глаз твоих осыпались, завяли"). Лирический герой давно охладел к ней, она ему "отоснилась... навсегда".
Но прекрасный ее облик, воплощавший в себе все светлое и чистое: "остался в складках смятой шали запах меда от невинных рук" (I, 204), дорог герою. И вот здесь-то появляется трогательный образ зари-котенка, заново воспроизводящий эти чувства, но уже через символику. Не случайно "говор кроткий" о ней слышен:
В тихий час, когда заря на крыше,
Как котенок, моет лапкой рот.
(I, 204)
Лирическая окрашенность образов не характерна для загадок. И не потому, что они представляют из себя малую фольклорную форму. Ведь двухстрочные частушки (страдания) не больше их по объему, но очень глубоко раскрывают духовный мир человека. Все зависит от того, какая ставится цель в каждом конкретном случае.
Если Есенин прибегает к метафоре фольклорного типа, чтобы выразить свои чувства, то в загадке этот художественный прием используется для того, чтобы точнее описать скрытый предмет через тот, который упоминается в ней и через сходные признаки которого нужно узнать этот умалчиваемый предмет (отгадку).
Особенность этого фольклорного жанра как раз и состоит в том, что познание окружающего мира осуществляется через отгадку. Отгадать - это значит понять признаки умалчиваемого предмета, установить между двумя различными предметами или явлениями родственные связи. Загадка воздействует на разум человека и поэтому психологизм не играет в ней сколько-нибудь существенной роли. Есенин же использует метафору, построенную по принципу загадок, в лирических целях.
Специфика загадки заключается в том, что в ней в неразрывном единстве сочетаются два противоположных явления: с одной стороны, стремление более надежно упрятать отгадку, усложнить ее нахождение, с другой - как можно точнее описать умалчиваемый предмет через тот, который присутствует в загадке. В этом смысле она отличается от всех жанров не только устного народного творчества, но и литературы, где изобразительно-выразительные средства направлены на то, чтобы наиболее доступно и доходчиво выразить ту или иную идею. Исключение составляют басни, включающие элемент загадки.
Опираясь на художественные особенности загадок, писатель должен постоянно иметь в виду замысловатость их построения, чтобы не затемнить смысла создаваемого описания, не сделать образ непонятным, а следовательно, и бесцельным. Когда загадывается загадка, человек психологически подготовлен к ее восприятию, т. е. к тому, чтобы отгадать ее (в чем и состоит основная цель этого жанра устной поэзии). Такая возможность отсутствует в других видах искусства, ибо там ставится совершенно иная задача: жизнь познается не через отгадку.
Закономерно поставить вопрос: сумел ли Есенин преодолеть эту особенность загадок? На данном вопросе следует подробнее остановиться и потому, что усиленное обращение поэта к загадкам совпадает с наиболее противоречивым периодом его творчества. Некоторые есенинские образы этого времени трудно понимаемы - не является ли это результатом его повышенного интереса к загадке?
Решение вопроса связано с уяснением некоторых особенностей творчества Есенина, что позволит глубже понять отдельные образы и произведения поэта. Кроме того, его богатый опыт обращения к загадкам может явиться хорошей школой для современных художников слова, тем более что этот фольклорный жанр таит в себе неисчерпаемые поэтические возможности.
Присматриваясь к есенинским описаниям, можно убедиться, что поэт хорошо усвоил принципы двучленности роения загадки и понимал, что от соотношения обеих частей зависит судьба поэтического образа. Чтобы не затуманить смысл изображаемого, он чаще всего располагает сопоставляемые предметы рядом, не утаивая ни одного из них. В таком случае вместо загадки возникают различного рода сравнения:
И, как жерди златые, вытянет
Солнце лучи на дол.
(II, 42)
Золотою лягушкой луна
Распласталась на тихой воде.
(II, 75)
Приведенные описания имеют параллели в загадках:
Из окошка в окошко
Золотой прут.
(Садовников, 1821д)
Посередь болота
Лежит кусок золота.
(Садовников, 1841)
Но, в отличие от есенинских образов, здесь один из предметов скрыт: в первом примере - солнечный луч, во втором - месяц.
Иногда отгадка присутствует благодаря олицетворению ее (путем обращения):
Щебетнули звезды месяцу:
"Ой ты, желтое ягнятише!
Ты не мни траву небесную,
Перестань бодаться с тучами..."
(I, 304)
Не будь первой строчки, описание приобрело бы характер загадки.
Порой сопоставляемые предметы и явления настолько несовместимы, что приходится прибегать к образу-посреднику. Например:
Поле, поле, кого ты зовешь?
Или снится мне сон веселый -
Синей конницей скачет рожь,
Обгоняя леса и села?
Нет, не рожь! скачет по полю стужа...
(II, 88)
"Конница" и "стужа" мало чем напоминают друг друга даже, когда первое из них наделяется эпитетом "синяя". Поэтому Есенин сначала сравнивает конницу с рожью, которая своим многоколосьем и колыханием дает основание для такой параллели. И только тогда, когда мы через конкретный предмет (рожь) начинаем представлять "синюю конницу", поэт путем отрицания "нет, не рожь!" сближает скачущих коней со "стужей", перенося на нее признаки движения ("Окна выбиты, настежь двери. Даже солнце мерзнет, как лужа"). Благодаря этому картина получилась наглядной и выразительной.
Другая группа поэтических образов у Есенина построена так, что из двух сопоставляемых компонентов один не называется.
Если опускается изображаемый предмет, но его признаки передаются отгадке, которая тут же называется, то получается простое метафорическое описание без всякой замысловатости. Это особенно бросается в глаза, когда есенинские зарисовки имеют фольклорные параллели:
у Есенина:
Так мельница, крылом махая,
С земли не может улететь
(II, 76)
в загадке:
Птица-юстрица...
Крыльями машет,
А улететь не может.
(Садовников, 1117)
И в первом и во втором случае речь идет о мельнице. Но если у Есенина предмет описания ясен, то в загадке его нужно суметь определить.
Когда же в есенинской метафоре (как и в загадках) отгадка не называется, читатель должен представить себе второй предмет или явление самостоятельно, на основе его описания, которое бывает обычно обстоятельным и точным.
Пониманию метафоры способствует также общий замысел произведения, в котором она находится. Например, в стихотворении "Голубень" встречается такой оборот речи:
На грядки серые капусты волноватой
Рожок луны по капле масло льет.
(I, 225)
В нем говорится о росе, которая от освещения луны блестит и имеет желтоватый цвет. Это и явилось поводом ля описания, приобретающего конкретный смысл благодаря уточняющим деталям: "недалеко до хаты", "укропом вялым пахнет огород", "и с хруптом мысленно кусаю огурцы", небо, вздернутое облаком. Для наглядности приведем часть произведения:
Манит ночлег, недалеко до хаты,
Укропом вялым пахнет огород,
На грядки серые капусты волноватой
Рожок луны по капле масло льет.
Тянусь к теплу, вдыхаю мягкость хлеба
И с хруптом мысленно кусаю огурцы,
За ровной гладью вздрогнувшее небо
Выводит облако из стойла под уздцы.
(I, 225)
Есть у Есенина и такие картины, которые содержат в себе более двух сопоставляемых компонентов. Они по своей структуре напоминают сложные загадки. Так, о молодости и старости народ говорит:
Чего хочешь - того не купишь,
Чего не надо - того не продашь.
(Садовников, 2047)
А небо и земля, солнце и месяц, день и ночь описаны следующим образом:
Два стоящих, Два ходящих, Два минующих. (Садовников, 1897)
Подобное встречается и у Есенина. В таких случаях пути возникновения поэтического образа еще более многообразны.
Бывает, что описание содержит все сопоставляемые предметы сложного образа. Например:
За темной прядью перелесиц,
В неколебимой синеве,
Ягненочек кудрявый - месяц
Гуляет в голубой траве.
(I, 202)
Эта картина построена на основе параллелей: небо - трава, месяц - ягненочек. Подобное сравнение понадобилось Есенину не только для того, чтобы "оживить" природу и сделать ее зримой, но и для выражения своей любви ко всему земному. Не случайно немного ниже он с большим подъемом восклицает: "О сторона ковыльной пущи, ты сердцу ровностью близка".
Или возьмем строки из "Иорданской голубицы":
В колокол синий
Я месяцем бью.
(II, 55)
Они не имеют параллелей в загадках и созданы на основе своеобразного восприятия поэтом окружающего мира путем сопоставления: "Небо - как колокол, месяц - язык" (II, 55), которое предваряет приведенное описание и потому делает его доступнее. Без такой предварительной "подготовки" этот образ мог бы показаться читателю усложненным, ибо он не только отсутствует в народных загадках, но и дан так, что из него выпадают многие элементы: в первой строчке не назван загадываемый предмет (небо), но дано его свойство (синий); вторая содержит отгадку (месяц) и признак (бью) другого предмета - языка. Однако сам предмет, по описанию которого следует найти отгадку, отсутствует.
Такой анализ структуры есенинских образов можно было бы продолжить. Но и приведенные примеры достаточно красноречиво говорят о том, что есенинские метафоры по своей форме весьма многообразны. Поэт находит пути избежать замысловатости.
Однако в творчестве Есенина 1917 - 1919 гг., т. е. в то время, когда он проявляет повышенный интерес к загадкам, встречается значительное количество трудно понимаемых образов и даже произведений. Это происходит главным образом тогда, когда метафора, построенная по типу загадок, сочетается с космическими описаниями, мифологией, церковно-языческой символикой. Так, в стихотворении "Отчарь" образ "заря-волчиха" дан настолько абстрактно, что трудно понять смысл описания:
Заря - как волчиха
С осклабленным ртом;
Но гонишь ты лихо
Двуперстным крестом.
Протянешь ли руку
Иль склонишь ты лик,
Кладешь ей краюху
На желтый язык.
И чуется зверю
Под радугой слов:
Алмазные двери
И звездный покров.
(I, 274 - 275)
Подобные поэтические образы встречаются в "Преображении", "Инонии", "Сельском часослове", "Пантокра-торе", "Кобыльих кораблях" и др.
Творчество Есенина в значительной степени усложнилось также в результате его связи с имажинистами. Это, в частности, сказалось в перенасыщенности некоторых произведений метафорами, иногда даже в ущерб содержанию ("Пантократор", "Кобыльи корабли" и др.). Подобные произведения требуют от читателя постоянного напряжения, что затрудняет их восприятие. И. Грузинов отнес "Кобыльи корабли" к "наиболее характерным произведениям имажинистов, построенных по принципу композиции образов".1
1 (Иван Грузинов. Имажинизма основное. "Имажинисты", М, 1921, стр. 6.)
Под влиянием имажинизма в творчество Есенина иногда проникают образы, далекие от народно-поэтических традиций. Например, в стихотворении "Исповедь хулигана" наряду с волнующими словами о родине встречается выражение:
Ну так что ж, что кажусь я циником,
Прицепившим к заднице фонарь!
(II, 103)
В его произведениях начинают появляться образы, рассчитанные на эффект, чувствуется иногда нарочитое стремление поразить читателя неожиданным оборотом речи, Такова, например, метафора, построенная по принципу "уши-весла":
Мои рыдающие уши,
Как весла, плещут по плечам.
(II, 116)
О таких увлечениях Есенина рассказывают его современники. И. И. Старцев вспоминает, что поэт "однажды задумался над созданием "машины образов". Говорил о возможности изобретения такого механического приспособления, в котором слова будут располагаться по выбору поэта, как буквы в ремингтоне. Достаточно будет повернуть рычаг - и готовые стихотворения будут выбрасываться пачками. Старался это доказать. Делал из бумаги талоны, раздавал их присутствующим, заставляя писать на каждом талоне по одному произвольно взятому слову. Выпавшие на талонах слова немедленно дополнялись соответствующим содержанием, связывались в грамматические формулы и укладывались в стихотворные строфы. Получалось по-есенински очень талантливо, но не для всех убедительно. Есенин хотел написать о своей "машине образов" целое теоретическое исследование, потом охладел и совершенно забыл об этом".1 О том же пишет и С. Городецкий в своих воспоминаниях.2
1 (И. И. Старцев. Мои встречи с Есениным. В сб.: Воспоминания о Сергее Есенине. Под общ. ред. Ю. Л. Прокушева. Изд. "Московский рабочий", М., 1965, стр. 251.)
2 (Там же, стр. 172.)
Тем не менее вся эта формалистическая усложненность занимает в поэзии Есенина побочное место и не отражает существа дела. Имажинизм, с которым поэт долгое время был связан организационно, не смог затронуть здоровой основы его творчества. Есенинская поэзия принципиально отличается от имажинистской. Между ней и этой формалистической школой никогда не было внутреннего родства.
Краеугольным камнем имажинизма является учение об образе (image в переводе на русский язык означает образ). Какое же содержание вкладывали Есенин и имажинисты в это понятие?
Одним из главных источников есенинской образности является народная поэзия, особенно загадка с ее формой построения метафоры. У имажинистов же образы совершенно лишены фольклорной основы. Они возникают как результат трюкачества, как продукт произвольного сопоставления противоречащих друг другу компонентов. Главное для них - ошарашить читателя, произвести эффект, создать кричащий своей уродливостью образ:
у Мариенгофа:
В уши собираю, как в урны, В Вавилоне чаемый Гуд.1
1 (С. Есенин, А. Мариенгоф, В. Хлебников. "Харчевня зорь". М., 1920, стр. [9])
у Шершеневича:
Сноп огня перед мордою автомобилью Нюхает навстречный тротуар и дом. Ветер, взяв за талью, с тонкой пылью Мчит в присядку напролом.1
1 (С. Есенин. А. Мариенгоф, В. Шершеневич "Золотой кипяток". "Имажинисты", М., 1921, стр. [26].)
у Ивнева:
Шерстяные иглы смерти Щекочат разбухший мозг. Целая Азия - верите - Мечется стадом коз.1
1 (Рюрик Ивнев. "Солнце во гробе". "Имажинисты", М, 1, стр. 10)
И такие образы не исключение. Их можно найти в любом стихотворении.
Что же касается устной народной поэзии, без которой невозможно представить творчество Есенина, то она была чужда имажинистам. А. Мариенгоф писал: "Сегодняшнее народное искусство должно быть сумеречным. Иначе говоря , это полуискусство - второй сорт - переходная стадия - столь необходимая для массы и не играющая абсолютно никакой роли в жизни искусства".1 То же утверждал и В. Шершеневич: "Эпитеты народного творчества это нечто застывшее, что указывает на низкую ступень народного творчества вообще".2
1 (А. Мариенгоф. "Буян-остров". "Имажинисты", М., 1920, стр. 24.)
2 (Вадим Шершеневич. "2X2=5". "Имажинисты", М., 1920, стр. 3.)
Потому в произведениях имажинистов нет образов, построенных на подлинно народной основе, а отдельные фольклорные элементы попадают в них чисто случайно и не несут на себе смысловой нагрузки.
Есенина никогда не покидало чувство огромной любви к родине, привязанности ко всему русскому. Национальная почва постоянно питала поэта. Даже в имажинистский период у Есенина встречаются такие поэтические образы:
Я хотел бы стоять, как дерево,
При дороге на одной ноге.
(II, 91)
Здравствуй, мать голубая осина!
(II, 92)
Я люблю родину.
Я очень люблю родину!
Хоть есть в ней грусти ивовая ржавь.
Приятны мне свиней испачканные морды
И в тишине ночной звенящий голос жаб.
Я нежно болен воспоминаньем детства,
Апрельских вечеров мне снится хмарь и сырь.
Как будто бы на корточки погреться
Присел наш клен перед костром зари.
(II, 102)
Ничего подобного нет у имажинистов. Национальный колорит в их творчестве очень бледен.
Есенин хорошо понимал, что творчество имажинистов оторвано от народно-поэтических традиций и лишено национальной основы. Противопоставляя им народное искусство, он отмечает: "Там всюду строгая согласованность... с вещами и с местом, временем и действием стихий", там все построено "по самому наилучшему приему чувствования своей страны". "У собратьев моих нет чувства родины во всем широком смысле этого слова, поэтому у них так и несогласовано все. Поэтому они так и любят тот диссонанс, который впитали в себя с удушливыми парами шутовского кривляния ради самого кривляния" (V, 61).
Если у Есенина поэтические образы служат средством отражения действительности, выражают определенные идеи автора, органически связаны между собой и в произведении составляют единое целое, то, говоря словами В. Шершеневича, "образ... для имажиниста - самоцель",1 "стихотворение не организм, а толпа образов; из него без ущерба может быть вынут один образ или вставлено еще десять",2 "слово требует освобождения от идеи".3 Он уверен, что "со временем, если поэты не смогут победить образом содержания, они станут печатать свои книги справа налево, для того, чтобы образ стал очевиднее".4 К этому имажинисты стремились и в своей практической деятельности. Многие их произведения представляют механическое скопление образов.
1 (Там же, стр. 10.)
2 (Там же, стр. 15.)
3 (Там же, стр. 43.)
4 (Там же, стр. 12.)
Большая разница между творчеством Есенина и имажинистов и в тематике. Есенина всегда интересовала судьба родины, проблемы деревни. Поэт горячо откликнулся на события революции, стремился понять смысл происходящего. Даже в период увлечения имажинизмом он пишет такое произведение, как "Пугачев", в котором ставит целый ряд крупных вопросов.
Тематика имажинистов весьма узка и ограничена. Она совершенно не затрагивает масштабных проблем, не отражает острых вопросов современности, не связана с жизнью страны и народа. Так, в центре внимания А. Мариенгофа эгоистическая, мелкая, самоуверенная личность. В. Шершеневич в стихотворении "Рассказ про глаз Люси Кусиковой"1 задался целью подобрать десятки словосочетании к глазу: "аквариум глаза", "зрачок рыбешкой золотою", "на небосклон белков зрачок луною, стосвечной лампочкой ввернуть", "в лохани глаз белье полощет", "маяк зрачка на бельмах волн качайся", "два глаза - пара темных вальса", "глаза - стаканы молока", "глаза страницей белой, где две кляксы" и т. д. Вся книга Рюрика Ивнева "Солнце во гробе" представляет из себя прославление крови, смерти, убийств. У него такие выражения: "О боже, боже, как сладок запах крови", "О темной, шершавой веревке убийц крутодушных прошу", "Синевою губ перекошенных целую смерть в золотых очках"2 и др.
1 (С. Есенин, А. Мариенгоф, В. Шершеневич. "Плавильня слов". "Имажинисты", М., 1920, стр. [28].)
2 (Рюрик Ивнев. "Солнце во гробе". "Имажинисты", М., 1921, стр. [11, 14, 17].)
Такая поэзия вызывала законные протесты. Луначарский выступил с резким заявлением, в котором писал, что книги, выпущенные имажинистами, "представляют собой злостное надругательство и над собственным дарованием, и над человечеством, и над современной Россией...
Так как Союз поэтов не протестовал против этого проституирования таланта, вывалянного предварительно в зловонной грязи, то я настоящим публично заявляю, что звание председателя Всероссийского союза поэтов с себя слагаю".1 По меткому определению Луначарского, имажинисты - это "шарлатаны, желающие морочить публику".2
1 (Газ. "Известия", 1921, 14 апреля, стр. 2.)
2 (А. Луначарский. Свобода книги и революция. "Печать и революция", 1921, № 1, стр. 6)
Поэзия Есенина глубоко лирична, музыкальна, живописна. Эти качества она не утратила и в период его сближения с имажинистами ("Ветры, ветры, о снежные ветры...", "По-осеннему кычет сова...", "Я последний поэт деревни...", "Песнь о хлебе"). Диаметрально противоположное выдвигали имажинисты. В статье "Искусство и государство" В. Шершеневич писал: "Мы требуем полного разделения искусства (дифференциации). Поэтому мы выкидываем из поэзии звучность (музыка), описание (живопись), прекрасные и точные мысли (логика), душевные переживания (психология) и т. д."1
1 (В. Шершеневич. Искусство и государство. "Жизнь и творчество русской молодежи", 1919, № 28 - 29, стр. 5.)
Главное отличие Есенина от его "собратьев" в том, что, если первый является ярким самобытным талантом, то вторые - эпигонами. Имажинисты существовали главным образом благодаря Есенину, стремясь использовать его имя в своих целях. Этим объясняется всяческое подчеркивание ими своей близости к поэту. Так, Мариенгоф считает себя наряду с Есениным гениальной личностью, создающей новое искусство:
Довольно, довольно рожать! Из тела и кости пророка
не ждем,
Из чрева не выйдут Есенины и Мариенгофы,
Если даже плоть прольется дождем
Такой не придет, чтобы новые указать кроны.1
1 (А. Ганин, С. Есенин, А. Мариенгоф. "Конница бурь". Второй сборник имажинистов. Изд. "ЗиФ", М., 1920, стр. 28.)
Таким образом, поэзия Есенина и поэзия имажинистов различны, хотя между ними можно найти отдельные точки соприкосновения, относящиеся ко времени сближения Есенина с этой группой. Творчество имажинистов, оторванное от лучших традиций классической литературы и фольклора, не оказало сколько-нибудь заметного влияния на советскую поэзию и давно забыто. Есенин же, как подлинно народный талантливый художник, продолжает волновать современного читателя, обогащая его духовно.
При использовании материалов обязательна установка активной ссылки:
http://s-a-esenin.ru/ "Сергей Александрович Есенин"