Школа гражданственности
Куй, кузнец, рази ударом, Пусть с лица струится пот, Зажигай сердца пожаром, Прочь от горя и невзгод! Взвейся к солнцу с новой силой, Загорись в его лучах, Прочь от рабости постылой, Сбрось скорей постыдный страх.
"Лучше всего, что я видел в этом мире, это все-таки Москва". Так скажет Есенин в 1922 году. Впервые же он приедет в Москву ненадолго летом 1911 года. "Я был в Москве одну неделю, потом уехал. Мне в Москве хотелось и побыть больше, да домашние обстоятельств" не позволили, купил себе книг штук 25", - писал Есенин Панфилову 7 июля 1911 года. Это была его первая встреча с миром большого города. Рядом с Замоскворечьем, где он остановился у отца, за Москвой-рекой, величественно раскинулись златоглавые соборы и дворцы Московского Кремля. Вдоль Китайской стены от Ильинских ворот причудливо прилепились лотки и палатки знаменитого Никольского книжного рынка. Настоящее книжное море. Оно неудержимо влекло к себе книголюбов со всех концов города. И как, наверно, волновался Есенин, впервые попавший сюда! Забыв про все на свете, он рассматривал старинные издания "Слова о полку Игореве", потускневшие от времени сборники русских былин, народных песен и сказок, листал заветные томики Пушкина, Лермонтова, Некрасова, Кольцова, Никитина. Заядлый константиновский книголюб прихватил с собой двадцать пять книг - целую библиотеку. Юному поэту, конечно, не по сердцу пришелся купеческий дух Замоскворечья. Но и здесь было такое, что не могло не вызвать его интереса. Вблизи мясного магазина, где отец Есенина - Александр Никитич - долгие годы работал приказчиком, возвышались огромные корпуса знаменитой в России фабрики книги - типографии Сытина. Рабочие типографии часто заходили в мясной магазин. Один из них - корректор Воскресенский - заинтересовался приехавшим из деревни сыном приказчика, пишущим стихи, и отправился с Сергеем Есениным к поэту Ивану Белоусову. Последний в своих воспоминаниях рассказывает: "...передо мной стоит скромный, белокурый мальчик, - до того робкий, что боится даже присесть на край стула, - стоит, молча потупившись, мнет в руках картузок. Его привел ко мне (помнится, в 1911 г.) репетитор моих детей - Владимир Евгеньевич Воскресенский - "вечный студент" Московского ун-та, народник, служивший корректором при типографии Сытина. "Я к вам поэта привел, - сказал Воскресенский и показал несколько стихотворений. - Это вот он написал - Сергей Есенин!.." Не помню, какие стихи он принес. Но я сказал поэту несколько сочувственных слов. А молодой поэт стоял, потупившись, опустив глаза в землю"*.
* (Белоусов И. Цветок неповторимый. - В сб.: Памяти Есенина. М.: Книгоиздательство Всероссийского союза поэтов, 1926, с. 138.)
Волнение Есенина было понятно. Впервые стихи его слушал настоящий поэт, долгие годы связанный с Суриковским литературным кружком писателей из народа, выпустивший еще в конце прошлого века несколько стихотворных сборников суриковцев.
Есенину в свой первый приезд к отцу "в Москве хотелось... побыть больше". Он тогда не предполагал, что скоро вновь появится здесь, и уже сравнительно надолго: станет работать в типографии Сытина, бывать в Суриковском литературном кружке, заниматься в Народном университете Шанявского.
Прошел год. Закончив учебу в Спас-Клепиках, Сергей Есенин возвращается в родное село. "Когда он окончил курс и мы с ним расстались, - рассказывает Е. М. Хитров, - я ему советовал поселиться где-нибудь или в Москве или в Питере и там заниматься литературою под чьим-нибудь хорошим руководством. Иначе трудно надеяться, чтобы стать на современный уровень литературных исканий и быть замеченным"*.
* (Хитров Е. М. Воспоминания. Машинопись. Хранится у автора книги.)
Лето 1912 года Есенин проводит в Константинове: рыбачит, бродит в заливных лугах, бывает на постройке плотины и шлюза на Оке. "У нас делают шлюза, - сообщает он Панфилову, - наехало множество инженеров, наши мужики и ребята работают... Уже почти сделали половину, потом хотят мимо нас проводить железную дорогу".
Главное, чем живет Есенин, что занимает его, - стихи. В знойный летний день, уединившись в амбаре, что стоит на усадьбе, за домом, он увлеченно работает, создает новые стихи, переделывает "старые", клепиковские, иной раз отказываясь целиком от ранее написанного. Есенин собирается послать стихи в Москву. "Дай мне, пожалуйста, - просит он своего клепиковского друга, - адрес от какой-либо газеты и посоветуй, куда посылать стихи. Я уже их списал. Некоторые уничтожил, некоторые переправил". Но адрес не понадобился...
В конце июля 1912 года Есенин снова едет в Москву. Родные хотели, чтобы он стал учителем. "Надежды их, - замечает Есенин в одной из автобиографий, - простирались до института, к счастью моему, в который я не попал". Дело не только в том, что за время учебы в Клепиках юному поэту, по собственному признанию, методика и дидактика настолько осточертели, что он и слушать не хотел о педагогической профессии. Суть в другом: с юных лет для Есенина жизнь была неотделима от стихов. С поездкой в Москву у Есенина были связаны совершенно иные надежды, чем у его родных. Он мечтал о поэтическом признании. Ему хотелось напечататься в каком-нибудь журнале или газете, встретиться с московскими поэтами, почитать им стихи. Но все это произошло далеко не сразу. Поначалу Есенину пришлось заниматься совсем иным делом. "Отец, - рассказывает сестра поэта Александра Александровна Есенина, - вызвал его к себе в Москву и устроил работать в конторе к своему хозяину, с тем, чтобы осенью Сергей поступил в учительский институт"*. Живет Есенин в это время вместе с отцом на втором этаже деревянного дома в Большом Строченовском переулке. Мясной магазин Крылова помещался рядом, на соседней улице Щипок.
* (Есенина А. А. Это все мне родное и близкое... - Молодая гвардия, 1960, № 8, с. 209.)
Отец Есенина провел в Москве большую часть своей многотрудной жизни. "Более тридцати лет, - вспоминает А. А. Есенина, - с тринадцатилетнего возраста до самой революции, отец проработал мясником у купца... Тяжелая жизнь наложила на глаза отца глубокий отпечаток, и в них иногда было столько грусти и тоски, что хотелось приласкать его и сделать для него все самое приятное. Но он не был ласков, редко уделял нам внимание, разговаривал с нами, как со взрослыми, и не допускал никаких непослушаний. Но зато, когда у отца было хорошее настроение и он улыбался, то глаза его становились какими-то теплыми и в их уголках собирались лучеобразные морщинки. Улыбка отца была заражающей. Посмотришь на него - и невольно становится весело и тебе. Такие же глаза были у Сергея"*.
* (Есенина А. А. Это все мне родное и близкое... - Молодая гвардия, 1960, № 8, с. 208, 210.)
По своему характеру Александр Никитич Есенин был человек очень выдержанный, скромный и справедливый. Односельчане относились к нему всегда с большим уважением. Наделен он был острой наблюдательностью, неплохо рисовал. В семье Есениных сохранился рисунок их старого дома в Константинове, сделанный Александром Никитичем. Отец Есенина был интересным собеседником. Он "очень хорошо и красочно умел рассказывать какие-нибудь истории или смешные случаи из жизни, - вспоминает А. А. Есенина, - и при этом сам смеялся только глазами, в то время как слушающие покатывались со смеху. Иногда отец пел... У отца был слабый, но очень приятный тенор. Больше всего, - замечает Александра Александровна, - я любила слушать, когда он пел песню "Паша, ангел непорочный, не ропщи на жребий свой...". Слова этой песни, мотив, отцовское исполнение - все мне нравилось. Эту песню пела и мать, и мы с сестрой, но у отца получалось лучше. Мы с Катей (старшая из сестер поэта - Екатерина Александровна. - Ю. П.) любили эту песню, а Сергей использовал ее слова в "Поэме о 36". В песне поется:
Может статься и случиться, Что достану я киркой, Дочь носить будет сережки, На ручке перстень золотой...
У Сергея эти слова вылились в следующие строки:
Может случиться С тобой То, что достанешь Киркой, Дочь твоя там, Вдалеке, Будет на левой Руке Перстень носить Золотой"*.
* (Есенина А. А. Это все мне родное и близкое... - Молодая гвардия, 1960, № 8, с. 210.)
Есенин с большим уважением относился к отцу. Это единодушно отмечают родные и близкие поэта. "Он любил отца, - подчеркивает сестра, - и не раз с глубоким сочувствием говорил мне о трудной отцовской жизни"*. С годами Есенин все больше чувствовал, как нелегко складывалась жизнь его отца, сколько унижений, горя, невзгод выпало на его долю. "Даже в периоды полного разлада Есенина с отцом мне приходилось слышать о нем от Сергея восторженные отзывы. По его словам выходило, что папаша его и красавцем был в молодости, и очень умен, и необычайно интересен как собеседник"**, - вспоминает часто встречавшийся с Есениным в Москве в 1912-1914 годах Николай Сардановский.
* (Цит. по записи беседы с Е. А. Есениной 29 февраля 1956 года.)
** (Сардановский Н. А. Из моих воспоминаний о Сергее Есенине. Рукописный отдел ИМЛИ имени Горького.)
Разлады юного поэта с отцом, о которых упоминает Н. Сардановский, были вызваны прежде всего тем, что Александр Никитич, зная по своему горькому жизненному опыту, как трудно выбиться в люди без образования, сетовал на сына, что тот весьма сдержанно относится к родительской затее - сделать из него учителя. Расстраивало Александра Никитича и то обстоятельство, что сын, явно тяготясь службой в конторе, увлечен был только одним - стихами. Он был искренне убежден, что стихи для крестьянского парня вещь несерьезная, "пустое дело", как говаривал дед Есенина.
"Отец, - рассказывает А. А. Есенина, - не верил, что можно прожить на деньги, заработанные стихами. Ему казалось, что ничего путного из этого не выйдет..."*. Все это очень огорчало и угнетало Сергея Есенина.
* (Есенина А. А. Это все мне родное и близкое... - Молодая гвардия, 1960, № 8, с. 209.)
Получив впервые в начале 1914 года деньги за стихи, напечатанные в журнале, Есенин принес их отцу. "Свой первый гонорар, кажется, около трех рублей, - пишет по этому поводу Николай Сардановский, - Сергей целиком отдал отцу, о чем у нас с ним был специальный обмен мнений. Насколько я Сергея понял, на эти деньги он смотрел не как на обычный заработок, а как на нечто высшее, достойное лучшего применения. Отдать эти деньги отцу, по его словам, надо было для того, чтобы оттенить священность этих денег для поэта, кроме того, отдавая первый гонорар отцу, Сергей хотел расположить отца в сторону своих литературных занятий"*. Удалось это сделать Есенину, правда, позднее. А пока все складывалось не очень хорошо. Отец был против стихов, на службе в конторе радости тоже было мало. К этому добавлялось едва ли не самое большое огорчение: в редакциях журналов и газет к стихам неизвестного крестьянского паренька относились довольно сдержанно, явно не торопясь с их публикацией. "Настроение было у него угнетенное, - вспоминает близко знавшая Есенина в те годы А. Р. Изряднова, - он поэт, и никто не хочет этого понять, редакции не принимают в печать"**.
* (Сардановский Н. А. Из моих воспоминаний о Сергее Есенине. Рукописный отдел ИМЛИ имени Горького.)
** (Изруднова А. Р. Воспоминания. Цит. по автографу, любезно переданному автору книги М. П. Мурашовым.)
Есенин чувствует себя одиноким. Что делать? Как жить дальше? Где тот путь, идя по которому можно начать иную жизнь? Единственный человек, с кем Есенин ведет откровенный разговор, кому поверяет свои думы, - спас-клепиковский друг Григорий Панфилов. "Я вижу, тебе живется не лучше моего, - пишет ему Есенин из Москвы осенью 1912 года. - Ты тоже страдаешь духом, не к кому тебе приютиться и не с кем разделить наплывшие чувства души; глядишь на жизнь и думаешь: живешь или нет? Уж очень она протекает-то слишком однообразно, и что новый день, то положение становится невыносимее, потому что все старое становится противным, жаждешь нового, лучшего, чистого, а это старое-то слишком пошло. Ну ты подумай, как я живу, я сам себя даже не чувствую. "Живу ли я, или жил ли я?" - такие задаю себе вопросы после недолгого пробуждения. Я сам не могу придумать, почему это сложилась такая жизнь, именно такая, чтобы жить и не чувствовать себя, то есть своей души силы, как животное. Я употреблю все меры, чтобы проснуться. Так жить - спать и после сна на мгновение сознаваться, слишком скверно".
Письмо другу поэт заканчивает стихотворением, сообщая ему: "Я недавно написал "Капли".
Капли жемчужные, капли прекрасные, Как хороши вы в лучах золотых, И как печальны вы, капли ненастные, Осенью черной на окнах сырых. Капли осенние, сколько наводите На душу грусти вы чувства тяжелого. Тихо скользите по стеклам и бродите, Точно как ищете что-то веселого. Люди несчастные, жизнью убитые, С болью в душе вы свой век доживаете. Милое прошлое, вам не забытое, Часто назад вы его призываете".
Стихотворение "Капли" далеко не совершенно. Это, пожалуй, эскиз, поэтический набросок. Но Есенин договаривает в нем то, о чем до этого вел речь в письме. Чувствуется озабоченность поэта неустроенной судьбой "несчастных, жизнью убитых людей". По настроению "Капли" созвучны стихотворению "Моя жизнь", написанному Есениным в 1911-1912 годах в Спас-Клепиках:
Даль туманная радость и счастье сулит, А дойду - только слышатся вздохи да слезы...
Те же мысли и настроение звучат и в "Каплях". На какое-то мгновение мир кажется поэту прекрасным, хочется верить, что просвет близок, но чем пристальнее вглядывается он в жизнь, тем несбыточнее эти надежды, золотая осень видится теперь поэту черной; действительность беспросветна, сурова, неумолима.
"...Человек! Подумай, что твоя жизнь, когда на пути зловещие раны. Богач, погляди вокруг тебя. Стоны и плач заглушают твою радость. Радость там, где у порога не слышны стоны.
...Да, Гриша, тяжело на белом свете. Хотел я с тобой поговорить о себе, а зашел к другим. Свет истины заманил меня к своему Очагу. Там лучше, там дышится вольней и свободней, там не чувствуется того мучения и угрызений совести, которые окружают всех во мраке злобы и разврата.
Хоть поговоришь-то о ней (об истине), и то облегчишь свою душу, а сделаешь если что, то счастлив безмерно. И нет предела земной радости, которая, к сожалению, разрушается пошлостью безвременья..."
Судя по переписке с Панфиловым, у Есенина все больше осложняются отношения с отцом. На короткое время он наведывается в родное село, оттуда в Рязань, а затем опять в Москву. "Гриша, сейчас я нахожусь дома, - сообщает он из Константинова Панфилову. - Каким образом я попал, объяснить в этом письме пе представляется возможности... Сейчас я совершенно разлаженный. Кругом все больно... Не знаю, много ли времени продолжится это животное состояние. Я попал в тяжелые тиски отца. Жаль, что я молод!.. Никак не вывернешься. Не знаю, что и писать, и голова тяжела, как свинец... Удрученное состояние. Скоро поеду в Рязань". И еще одно - более раннее - письмо: "Черт знает, что такое. В конторе жизнь становится невыносимой. Что делать?
Пишу письмо, а руки дрожат от волненья. Еще никогда я не испытывал таких угнетающих мук...
Грустно... Душевные муки Сердце терзают и рвут, Времени скучные звуки Мне и вздохнуть не дают. Доля, зачем ты дана! Голову негде склонить, Жизнь и горька и бедна, Тяжко без счастия жить".
В стихотворении "Грустно... Душевные муки..." ясно слышны отзвуки стихотворения Надсона "Умерла моя муза...". Достаточно только вспомнить некоторые строфы:
Умерла моя муза!.. Недолго она Озаряла мои одинокие дни... А теперь - я один... Неприютно, темно Опустевший мой угол в глаза мне глядит; Словно черная птица, пугливо в окно Непогодная полночь крылами стучит...*
* (Над сон С. Я. Стихотворения. Л.: Советский писатель, 1958, с. 236.)
Стихотворение это как-то особенно взволновало Есенина, "...И опять, - замечает он в письме к Панфилову, - тяжело тогда, и приходится говорить:
Облетели цветы, догорели огни, Непроглядная ночь, как могила, темна".
В другом письме: "Почему-то невольно ползут в голову мрачные строчки", - и далее приводит эти же строки.
Со стихами Надсона Есенин впервые познакомился еще будучи в Спас-Клепиках. Томик поэта ему дал тогда учитель Е. М. Хитров. Потом, в Москве, он раздобыл себе такой же томик. "Я купил Надсона... - писал он Панфилову, - как у Хитрова..." Трагическая судьба поэта, погибшего от чахотки, его грустные стихи - все это принималось Есениным близко к сердцу. Ведь и он многое пережил в юные годы. В отдельных ранних стихах Есенина - "Что прошло - не вернуть", "Поэт" ("Он бледен. Мыслит страшный путь..."), "Капли" и др. - весьма ощутимо подражание Надсону. Но было бы неверно даже в этих стихах все сводить к литературным влияниям. Главное в них - действительность, раздумья Есенина о жизни. Сомнения тревожат его ум и сердце: "Жизнь... Я не могу понять ее назначения, и ведь Христос тоже не открыл цель жизни. Он указал только, как жить, но чего этим можно достигнуть, никому не известно. Невольно почему-то лезут в голову думы Кольцова:
Мир есть тайна бога, Бог есть тайна мира.
Да, однако если это тайна, то пусть ей и останется. Но мы все-таки должны знать, зачем живем. Ведь я знаю, ты не скажешь: для того, чтобы умереть. Ты сам когда-то говорил: "А все-таки я думаю, что после смерти есть жизнь другая". Да, я тоже думаю, но зачем она, жизнь? Зачем жить? - взволнованно спрашивает Есенин друга. - На все ее мелочные сны и стремления положен венок заблуждения, сплетенный из шиповника. Ужели так и невозможно разгадать?
Кто скажет и откроет мне, Какую тайну в тишине Хранят растения немые И где следы творенья рук. Ужели все дела святые, Ужели всемогущий звук Живого слова сотворил.
Из "Смерть", начатой мною", - замечает Есенин, приводя в письме эти строки. Был ли завершен этот замысел? Есенин нигде больше не упоминает об этом стихотворении. И все же сохранившиеся строки важны сами по себе. Это не подражание кому-то. Здесь все свое. Есенин далек от модного в ту пору прославления смерти. Нет у него и страха перед смертью. Разгадать тайну мироздания, тайну бытия, понять назначение и цель жизни - вот к чему стремится молодой поэт. Он жаждет "нового, лучшего, чистого". Каким образом изменить жизнь? Он мучительно ищет ответ на этот вопрос. И пока не находит.
Так когда-то от грубой и грязной действительности страдал Алексей Кольцов. Девяти лет оставил он школу, чтобы помогать отцу торговать скотом. В стихотворении "Ответ на вопрос о моей жизни" юный воронежский поэт писал:
Со всех сторон печаль порою Нависнет тучей надо мною, И, словно черная волна, Душа в то время холодна...*
* (Кольцов А. В. Соч. в 2-х т. Т. 1. М.: Советская Россия, 1958, с. 59.)
Позднее он с горечью и грустью говорил: "Тесен мой круг, грязен мой мир; горько мне жить в нем; и я не знаю, как я еще не потерялся в нем давно"*.
* (Кольцов А. В. Соч. в 2-х т. Т. 1. М.: Советская Россия, 1958, с. 91.)
Долгие часы по настоянию отца проводил в лавке за подсчетами копеечных доходов и маленький Чехов. "В детстве у меня не было детства", - с грустью писал он. Максим Горький говорил о Чехове, что Россия "долго будет учиться понимать жизнь по его писаниям, освещенным грустной улыбкой любящего сердца, по его рассказам, пропитанным глубоким знанием жизни, мудрым беспристрастием и состраданием к людям, не жалостью, а состраданием умного и чуткого человека, который все понимает"*. Не такой ли "грустной улыбкой любящего сердца" освещена поэзия Есенина, полная "неисчерпаемой "печали полей", любви ко всему живому в мире и милосердия, которое - более всего иного - заслужено человеком"**.
* (Горький М. Собр. соч., т. 23, с. 314-315.)
** (Горький М. Собр. соч., т. 17, с. 64.)
По своему проникновенному лиризму, правде чувства, душевной красоте поэзия Есенина очень близка поэтической прозе Чехова, наполненной сердечной теплотой, гуманностью, мягким юмором. И не порождена ли (хотя бы отчасти) эта близость, равно как и стремление того и другого сделать жизнь чище, радостней, благородней, тем, что довелось им пережить, перечувствовать и испытать в годы юности? Вспомним, как "свинцовые мерзости жизни", с которыми на каждом шагу сталкивался в свое время молодой Горький, побуждали его все чаще задумываться над тем, почему так плохо и неустроенно живут люди, кто в этом виноват, а затем настойчиво искать чистое и красивое в жизни. "Я шел босым сердцем по мелкой злобе и гадостям жизни, как по острым гвоздям, по толченому стеклу. Иногда казалось, что я живу второй раз - когда-то, раньше, жил, все знаю, и ждать мне - нечего, ничего нового не увижу, - писал Максим Горький о пережитом им в ранние годы. - А все-таки хотелось жить, видеть чистое, красивое: оно существует, как говорили книги лучших писателей, оно существует, и я должен найти его!"*.
* (Горький М. Публицистические статьи. ЛенГИХЛ, 1933, с. 210.)
Письма Есенина к Панфилову многое приоткрывают в душе поэта. Молодой Есенин был настроен далеко не так идиллически, как это казалось в прошлом иным критикам. Юный поэт не хочет мириться с "пошлостью безвременья" и равнодушно взирать на жизнь купеческого Замоскворечья; все более обременительным становится для него пребывание в мясной лавке. Есенин бросает конторские занятия. "Теперь решено. Я один. Жить теперь буду без посторонней помощи. После пасхи, как сказал мне дядя, еду в Петербург...* - сообщает Есенин другу, - Эх, теперь, вероятно, ничего мне не видать родного. Ну что ж! Я отвоевал свою свободу". Временно Есенин устраивается в книжный магазин на Страстной площади. Пробыл он там недолго**. Отпадает и поездка в Петербург.
* (В одной из автобиографий Есенин пишет: "19 лет попал в Петербург проездом в Ревель к дяде". Иван Федорович Титов, брат матери поэта, в Константинове не жил, работал управляющим на ревельской нефтебазе, имел там свой дом, в родное село наведывался изредка. Ни весной 1913 года, ни позднее Есенин у дяди в Ревеле не был.)
** (Сообщено Александрой Александровной Есениной.)
Есенин поступает в типографию "Товарищества И. Д. Сытина", где поначалу работает в экспедиции, а затем в корректорском отделении.
Более полутора тысяч рабочих трудилось в то время в цехах и отделах сытинской типографии. Каждая четвертая новая книга, выходившая в те годы в России, печаталась здесь*. И. Д. Сытин был одним из тех просветителей-самородков, которые помогали России стать грамотной. Четырнадцатилетним подростком пришел он из костромских лесов в Москву, без гроша в кармане. Сын "писарчука" стал "учеником для всех надобностей" в книжной лавочке Шарапова на Никольском рынке, где чистил хозяйские сапоги, носил воду, бегал на рынок, отворял дверь покупателям. У этой двери, вспоминал Сытин позднее, он простоял бессменно четыре года.
* (По данным Русского отдела Всемирной Лейпцигской выставки, "Товарищество И. Д. Сытина" в 1914 году выпустило свыше четверти всей книжной продукции России (Сытин И. Д. Жизнь для книги. М.: Госполитиздат, 1960, с. 13).)
"Призванный "отворять дверь" в книжную лавку, Сытин впоследствии... во всю ширь распахнул двери к книге - так распахнул, - замечает писатель Н. Телешов, - что через отворенную им дверь он вскоре засыпал печатными листами города и деревни, и самые глухие "медвежьи углы" России"*. К дешевой сытинской книжке тянулась вся грамотная трудовая Россия. "Это настоящее народное дело. Пожалуй, это единственная в России издательская фирма, где русским духом пахнет и мужика-покупателя не толкают в шею"**, - говорил Чехов. "Вам есть чем гордиться"***, - писал в 1916 году Максим Горький Сытину. Любовь к книге, желание сделать ее подлинно народной брали у Сытина верх над интересами предпринимателя. В февральские дни 1917 года И. Д. Сытин мечтал: "На этом деле, которое строилось в течение 48 лет, мы оснуем настоящий фундамент нашей общественности, чисто идейное издательство, которое будет общественным учреждением, которое действительно дало бы настоящую пищу для народа. Я бы умер счастливым, если бы осуществилось это великое, не сытинское, а общественное, дело, которое ждет всех нас"****. После октября 1917 года типография Сытина, как и другие, была национализирована. Издание книг для народа становилось предметом особой заботы Советской власти. Сытин начинает помогать налаживать работу Госиздата. Он верил, что найдет "себе применение в делах нового строительства". И не ошибся.
* (Телешов Н. Записки писателя. М.: Московский рабочий, 1958, с. 187.)
** (Чехов А. П. Собр. соч. в 12-ти т. М., Гослитиздат, 1957, т. 12, с. 39.)
*** (Сытин И. Д. Жизнь для книги, с. 211.)
**** (Сытин И. Д. Жизнь для книги, с. 250.)
Сытин умел ценить труд тех, кто делал книгу своими руками. "Если бы иностранец, - писал он, - спросил меня, что я думаю о русском рабочем и каково мое общее впечатление после 60-летнего знакомства с рабочей средой, я бы сказал: "Это великолепный, может быть, лучший в Европе рабочий! Уровень талантливости, находчивости и догадки чрезвычайно высок... Это замечательные умельцы... Во главе моей фабрики, которая как-никак была самой большой в России и насчитывала сотни машин, стоял сын дворника, человек без образования и без всякой технической подготовки, В. П. Фролов. Как он вел дело? Выше всякой похвалы"*.
* (Сытин И. Д. Жизнь для книги, с. 149.)
Таковы были типография и ее "хозяин", где более года проработал Есенин. Легко представить, с каким волнением впервые он переступил порог сытинского "Товарищества". Это понятно и объяснимо. В отличие от конторы купца Крылова в типографии все было ново и необычно. Давно ли деревенский паренек, идя на всяческие ухищрения, стремился раздобыть какую-нибудь новую книгу; давно ли на уроках словесности юный стихотворец переживал неподдельную радость от чудесной встречи с героями Пушкина; давно ли в панфиловском кружке друзья читали роман "Воскресение", обсуждали толстовский трактат "В чем моя вера?", спорили о Горьком, его ранних рассказах. Мог ли тогда предполагать и думать Есенин, что пройдет совсем немного времени - и он попадет в типографию, где бывали Толстой, Чехов; станет в какой-то мере причастным к изданию книг известных русских писателей; в 1914 году вместе с типографскими рабочими будет встречать Горького, которого сытинцы принимали как самого дорогого и желанного гостя. Эта первая встреча с Горьким произвела на Есенина очень сильное впечатление. "Когда в 1914 году, - рассказывает Н. Сардановский, - в Москву был разрешен въезд Максиму Горькому и сытинские рабочие отнесли Горького из типографии на руках до его автомобиля, Есенин, обсуждая этот случай, зашел в своих выводах так далеко, что, по его мнению, писатели и поэты выставлялись как самые известные люди в стране"*.
* (Сардановский Н. А. Из моих воспоминаний о Сергее Есенине. Рукописный отдел ИМЛИ имени Горького.)
Поначалу, очутившись в типографии в необычной для него обстановке, Есенин испытывает некоторую робость, скованность. "Пришел он кроткий, застенчивый, стесняющийся всех и всего", - рассказывает А. Р. Изряднова, работавшая в корректорском отделении с 1909 года. Она же замечает, что Есенин "по внешнему виду на деревенского парня похож не был... На нем был надет коричневый костюм, высокий крахмальный воротничок и ярко-зеленый галстук... копна золотистых кудрей. Окружающие окрестили его по первому впечатлению "Вербочный херувим". Но это было только первое впечатление. Кротость скоро прошла. Он был по-мальчишески озорник. У него было много написано стихов, которые он читал сослуживцам"*. В корректорском отделении к новичку, пишущему стихи, отнеслись по-разному. А. М. Демидов, замещавший заведующего корректорской, очень покровительствовал Есенину, интересовался его стихами**. Однако кое-кто не прочь был и поиронизировать над молодым поэтом, которого пока еще никто не печатал. Другие стремились приободрить Есенина. Среди них С. П. Кордия, посещавший Народный университет Шанявского, М. М. Мешкова, брат которой, поэт Николай Мешков, уже тогда печатался в журналах.
* (Изряднова А. Р. Воспоминания. (Уже упоминавшаяся ранее рукопись.))
** (Сообщено автору бывшим корректором типографии Сытина Н. Р. Изрядновой 31 января 1962 года.)
"В корректорской я работала вместе с Есениным, - рассказывает М. М. Мешкова. - Он был у меня подчитчиком. Я знала, что он пишет стихи. Есенин читал их мне и сестрам Изрядновым, с которыми я дружила. Однажды я предложила Есенину показать стихи моему брату, у которого незадолго перед этим вышла книга стихов. Есенин охотно согласился. Прочитав стихи Есенина, брат сказал, что автор недостаточно владеет литературной техникой, но талант у него есть. Это бесспорно. Я передала Есенину все, что услышала от брата. Он был очень обрадован. Лицо просветлело. Тогда ему был важен любой сочувственный отзыв о его стихах"*. Вскоре после поступления в типографию Есенин поближе познакомился с корректором Анной Романовной Изрядновой и ее сестрой Надеждой Романовной, тоже корректором. Молодой поэт стал бывать в их доме, где встречал живое участие и поддержку в своих литературных делах. "В эти годы, - рассказывает Надежда Романовна, - мы жили на Смоленском бульваре. Семья наша коренная московская. Отец работал в рисовальном отделении типографии Сытина рисовальщиком, учился в Строгановском художественном училище, потом стал преподавать рисование. Старшая сестра, Серафима, служила секретарем у редактора сытинских изданий Тулупова Н. В., много читала, увлекалась поэзией. Вместе с Анной они бегали на лекции, рабочие собрания, митинги. Есенин приходил к нам часто. Читал свои стихи. Спорил с моим мужем и сестрами о Блоке, Бальмонте и других современных поэтах"**.
* (Цит. по записи беседы с М. М. Мепгковой 4 февраля 1962 года.)
** (Цит. по записи беседы с Н. Р. Изрядновой 31 января 1962 года.)
Близким и хорошим знакомым Изрядновых был молодой талантливый литератор В. А. Попов, редактировавший сытинские детские журналы. Он и помог Есенину напечатать первые его стихи. "У Сергея, - рассказывает А. Р. Изряднова, - крепко сидело в голове - он большой поэт. Поэт-то поэт, а печатать нигде не печатают, тогда пришлось обратиться к редактору печатающихся у Сытина журналов "Вокруг света" и "Мирок" Влад. Алек. Попову. Первые его стихи напечатаны в журнале "Мирок" за 1913-1914 гг.". Попов не только помог Есенину опубликовать стихи. Когда Есенин в 1915 году уехал в Петроград и начал печататься в столичных журналах, он дружески напутствовал молодого поэта: "Желаю успеха в делах литературных. Только не увлекайтесь литературными склоками Петрограда, где меньше всего "делают" литературу и меньше всего любят ее. Карьеризм и соревнование (конкуренция) - вот что, думается мне, царят там. Как прототип подобных учреждений в Москве, можно указать хорошо мне знакомый "литературно-художественный кружок"*.
* (ЦГАЛИ, ф. 190, оп. 1, ед. хр. 115.)
А. Р. Изряднова вспоминает, как по вечерам и в воскресные дни вместе с Есениным они ходили в Народный университет Шанявского. В 1914 году Сергей Есенин вступил в гражданский брак с А. Р. Изрядновой. "Я с ним познакомилась, - пишет она в своих воспоминаниях, - вскоре после его поступления в типографию. Он был такой чистый, светлый, у него была такая нетронутая, хорошая душа - он весь светился"*.
* (Изряднова А. Р. Воспоминания. (Уже упоминавшаяся ранее рукопись.))
Работа в типографии позволила Есенину в какой-то мере удовлетворять свой интерес к литературе. Здесь печатались в качестве приложения к газете "Русское слово" и другим периодическим изданиям Сытина книги писателей-классиков. "Очень хорошо помню, - рассказывает Н. Р. Изряднова, - как мы сверяли по подлиннику произведения Льва Толстого"*. Есенин имел возможность знакомиться и с творчеством современных писателей, книги которых издавались Сытиным.
* (Цит. по записи беседы с Н. Р. Изрядновой 31 январь 1962 года.)
Порой Есенин читал гранки заинтересовавшей его книги, забывая о прямых корректорских обязанностях. "Есенин работал со мной на первой корректуре, - рассказывает М. М. Мешкова. - Откровенно говоря, я им порой была не очень-то довольна. Как сейчас помню, шло у нас Собрание сочинений Сенкевича. Я считывала с Есениным один из томов. Он буквально не давал мне править корректуру, торопил: скорей, скорей! Все хотел узнать, что же будет дальше с героями. Дочитав гранки, Есенин, не дожидаясь, пока из наборного отделения поступят новые, направлялся туда сам. И так повторялось не один раз"*. В типографии перед Есениным проходил весь процесс рождения книги, здесь он видел, как взыскателен большой художник к слову, как он тщательно шлифует книгу в гранках, добиваясь выразительности, красочности, пластичности повествования. "Проявляя громаднейшую настойчивость в своем стремлении научиться писать, - замечает Н. Сардановский, - Есенин боготворил поэзию и лучших художников слова... Вскоре эрудиция его в области поэзии была незаурядной... Заметно было, что и тогда он "прицеливался" к технике искусства. Помню, он как-то делился со мной своими впечатлениями о внешности писательских рукописей Бальмонта и других поэтов"**.
* (Цит. по записи беседы с М. М. Мешковой 4 февраля 1962 года.)
** (Сардановский Н. А. Из моих воспоминаний о Сергее Есенине. Рукописный отдел ИМЛИ имени Горького.)
После купеческого Замоскворечья в типографии Есенину открылся иной мир: живой, ищущий, беспокойный. "Фабрика с ее гигантскими размахами и бурливой, живой жизнью произвела на Есенина громадное впечатление. Он был весь захвачен работой на ней"*, - вспоминает писатель Г. Деев-Хомяковский. Здесь Есенина окружала молодая рабочая поросль. Настроены многие печатники были демократически. Кое-кто из них, как и Есенин, увлекался литературой, посещал университет Шанявского, вечерние общеобразовательные курсы для рабочих. Прошло немного времени, и у Есенина появляются товарищи и друзья среди молодых наборщиков, переплетчиков. "Он как-то, незаметно для нас, очень скоро сумел установить довольно близкие отношения с рабочими переплетного, наборного цехов, - рассказывает Н. Р. Изряднова. - Они при встрече дружески называли его "Сережа"**.
* (Деев-Хомяковский Г. Правда о Есенине. - На литературном посту, 1926, № 4, с. 33.)
** (Цит. по записи беседы с Н. Р. Изрядновой 31 января 1962 года.)
Есенин работал в типографии Сытина как раз в то время, когда после Ленских событий 1912 года над страной занималась новая революционная заря. На фабриках и заводах все чаще вспыхивали забастовки, рабочие готовились к новым схваткам с царизмом. В стачечном и забастовочном движении в эти годы активно участвовали сытинцы, имевшие боевой опыт борьбы с самодержавием.
В революционные дни 1905 года выступление рабочих типографии Сытина послужило сигналом к забастовке всех московских печатников. Во время Декабрьского вооруженного восстания дружинники-сытинцы с оружием в руках сражались на баррикадах, возведенных на Пятницкой улице. Первый и третий номера газеты "Известия Московского Совета рабочих депутатов" (единственной, которая выходила в дни восстания) были напечатаны рабочими-сытинцами. Стремясь сломить революционный дух сытинцев, царские войска по приказу адмирала-карателя Дубасова подожгли типографию. "Поздно ночью три пожарные части привезли на фабрику несколько бочек керосина и, под охраной целого полка солдат, облили легко загоравшиеся материалы, которые были в производстве (книги, картины, бумага). А затем с факелами в руках пожарные ходили с места на место и поджигали. Когда же служащие и рабочие фабрики кидались тушить огонь, то их отгоняли прикладами..."*
* (Сытин И. Д. Жизнь для книги, с. 159.)
Все, что довелось узнать, услышать Есенину в типографии о событиях 1905 года, взволновало его, заставило задуматься, иной предстала перед молодым поэтом окружающая его действительность. "Вот и гаснет румяное лето со своими огненными зорями, а я не видал его за стеной типографии, - с грустью пишет Есенин в октябре 1913 года Панфилову. - Куда ни взгляни, взор всюду встречает мертвую почву холодных камней, и только видим серые здания да пеструю мостовую, которая вся обрызгана кровью жертв 1905 г.". "Да, Гриша, все-таки они отодвинули свободу лет на 20 назад", - добавляет он в другом письме, имея в виду жестокую расправу царизма с героями революции пятого года.
Среди сытинцев были такие, которые знали, что надо делать для изменения существующих условий. Еще недавно Есенин чувствовал себя одиноким. Теперь картина меняется. "Здесь хоть поговорить с кем можно и послушать есть чего", - пишет он другу. Есенин посещает нелегальные рабочие собрания и массовки, распространяет среди рабочих журналы, листовки. "Сережа был очень ценен в своей работе на этой фабрике (то есть в типографии. - Ю. П.) ...как умелый и ловкий парень, способствовавший распространению нелегальной литературы", - вспоминает один из современников поэта*. В конце апреля 1913 года Есенин сообщает Панфилову: "Недавно я устраивал агитацию среди рабочих письмами. Я распространял среди них ежемесячный журнал "Огни" с демократическим направлением. Очень хорошая вещь... Ты должен обязательно подписаться".
* (Деев-Хомяковский Г. Правда о Есенине. - На литературном посту, 1926, № 4, с. 33.)
"Огни" в ноябре 1912 года стала выпускать группа демократических писателей во главе с П. Ляшко. Сотрудничали в нем С. Дрожжин, И. Белоусов, А. Ширяевец, С. Обрадович и другие. "...Дать широкому слою читателей доступный по форме и разнообразию материал для всестороннего духовного развития"* - такую цель ставил журнал. В вопросе о роли писателя в жизни общества он занимал позицию, близкую горьковской**. Проявляя интерес к журналу "Огни", помогая его распространению, Есенин надеялся в дальнейшем помещать там свои стихи, однако весной 1913 года журнал был закрыт. В 1912 году, рассказывает С. Обрадович, "я стал сотрудником журнала "Огни"... Журнал на шестом номере был закрыт. Фактический редактор журнала Н. Н. Ляшко отправился на два года в "сидку"***.
* (Огни, 1912, № 2.)
** (Так, в статье "О тенденции в литературе", опубликованной в журнале "Огни" в 1913 году, подчеркивалось: "Нам прежде всего важно общественное значение литературы".)
*** (Современные рабоче-крестьянские поэты. Сборник. Иваново-Вознесенск: Изд-во Основа, 1925, с. 76.)
О сближении Есенина в этот период с революционной молодежью рассказывает А. Р. Изряднова. В своих воспоминаниях она пишет, что Есенин "состоял в революционном кружке. Помню, приходил домой с целой охапкой прокламаций, возбужденный, взволнованный, - надо прокламации разослать по адресам"*. В письмах к Панфилову Есенин рассказывает (насколько это позволяли цензурные условия) о трудностях, которые выпадали на долю тех, кто вступал на путь борьбы за свободу, об участии рабочих типографии в забастовках и демонстрациях, об арестах и обысках и о том, в какой мере все касается его лично. "...Твоя неосторожность, - сообщает он другу, - чуть было (не) упрятала меня в казенную палату. Ведь я же писал тебе: перемени конверты и почерка. За мной следят, и еще совсем недавно был обыск у меня на квартире. Объяснять в письме все не стану, ибо от сих пашей и их всевидящего ока не скроешь и булавочной головки. Приходится молчать. Письма мои кто-то читает, но с большой аккуратностью, не разрывая конверта. Еще раз прошу тебя, резких тонов при письме избегай, а то это кончится все печально и для меня, и для тебя. Причину всего объясню после, а когда, сам не знаю. Во всяком случае, когда угомонится эта разразившаяся гроза".
* (Изряднова А. Р. Воспоминания. (Уже упоминавшаяся ранее рукопись.))
О связи Есенина в 1913-1914 годах с революционными рабочими известно не только из писем к Панфилову и воспоминаний современников, но и еще из одного важного источника. В Центральном государственном архиве Октябрьской революции в Москве хранится дело, заведенное на Есенина Московским охранным отделением. Нам довелось в свое время ознакомиться с этим делом, а также с документами о Есенине особого отдела департамента полиции в Петрограде и Московского охранного отделения. Удалось также разыскать в архивах охранного отделения интересные сведения об участии поэта в революционном движении рабочих типографии Сытина*.
* (Автор выражает признательность старшему научному сотруднику Центрального государственного архива Октябрьской революции Л. М. Шалагиновой и другим работникам архива, способствовавшим выявлению этих материалов.)
В картотеках московской охранки и департамента полиции обнаружены регистрационные карточки, составленные на Есенина в 1913 году. В московской охранке хранились донесения сыщиков, которые в ноябре 1913 года вели за ним слежку. Там же имеется запрос охранного отделения о Есенине, где отмечено его прежнее и новое местожительство, время прибытия в Москву, место рождения, звание, возраст, вероисповедание, по какому документу он прописан, род его занятий. В охранке Есенин имел кличку "Набор".
Когда, листая пухлые тома дел охранки, докапываешься до есенинских материалов, держишь в руках эти потускневшие и пожелтевшие от полувековой давности документы, читаешь их, еще раз убеждаешься, как ошибались все те, кто считал Есенина в молодые годы лишь идиллически настроенным, влюбленным в патриархальную старину юношей, далеким от какой-либо политики и демократических идеалов.
Вспомним, к примеру, что писал журналист Л. Повицкий, много раз встречавшийся с Есениным: "Дух Замоскворечья начала девятисотых годов... Помесь мещанства и мелкокупечества... Идеал молодого купчика - уличный герой, хулиган, ловкий вор и мошенник. Там он расстался со своей детской наивной верой в бога и святых:
Я на эти иконы плевал, Чтил я грубость и крик в повесе...
Но больше ничему его не научило Замоскворечье. Освежающая буря 1905 г. пронеслась мимо него. И отроческие его годы совпали с годами мрачной реакции. Эти черные годы, да еще пропитанные специфическим замоскворецким духом, формировали его душевный строй, его юношеское сознание. Какие могли быть у него идеалы, кроме идеалов улицы:
Если не был бы я поэтом, То, наверно, был мошенник и вор"*.
* (Повицкий Л. Воспоминания. Машинопись. Государственный Литературный музей.)
В действительности оказывается, что в свои восемнадцать-девятнадцать лет Есенин был настолько связан с политикой, общественной жизнью, что московская охранка проявляла к нему явно повышенный интерес.
На титульном листе дневника наружного наблюдения, заведенного охранкой на Есенина, вверху крупно написано: "1913 год", ниже: "Кл. наблюдения - "Набор", под этим: "Установка: Есенин Сергей Александрович, 19 л.". Судя по донесениям полицейских шпиков, слежка за Есениным была установлена одно время довольно тщательная.
"Набор" проживает в доме № 24 по Б. Строченовскому пер., - сообщали в своем донесении сыщики за 2 ноября 1913 года. - В 7 час. 20 мин. утр. вышел из дому, отправился на работу в типографию Сытина с Валовой ул.
В 12 час. 30 мин. дня вышел с работы, пошел домой на обед, пробыл 1 час. 10 мин., вышел, вернулся на работу.
В 6 час. 10 мин. вечера вышел с работы типографии Сытина, вернулся домой. В 7 час. вечера вышел из дому, пошел в колониальную и мясную лавку Крылова в своем доме, пробыл 10 мин., вышел, вернулся домой.
В 9 час. 10 мин. веч. вышел из дому, пошел вторично в упомянутую лавку, где торгует отец, пробыл 20 мин., то есть до 9 час. 30 мин. веч., и вместо с отцом вернулся домой"*.
* (ЦГАОР, ф. 63.)
Читая эти подробнейшие записи полицейских филеров, видишь, что поначалу они не выпускали Есенина из ноля зрения ни на минуту. Когда он вышел из дому, когда вернулся, когда появился в типографии, куда, на чем ездил, что брал с собой - все замечали шпики и обо всем сообщали в полицию. В донесении за 3 ноября говорится:
"В 3 час. 30 мин. дня вышел из дому "Набор", имея при себе сверток верш. 7 длины квадр. 4 верш., по-видимому, посылка, завернутый в холстину и перевязанный бечевой. На Серпуховской ул. сел в трамвай, на Серпуховской площ. пересел, доехав до Красносельской ул. слез, пошел в дом № 13 по Краснопрудному переулку во двор во вторые ворота от фонаря домового № 13, где пробыл 1 час. 30 мин., вышел без упомянутого свертка на Красносельской ул., сел в трамвай на Серпуховской площ., слез и вернулся домой, более выхода до 10 час. веч. замечено не было"*.
* (ЦГАОР, ф. 63.)
Шпики интересовались не только самим Есениным, но и теми людьми, с которыми он встречался. Полиция сразу же брала этих людей "на заметку". В один из дней в доме у Есенина побывала А. Р. Изряднова. Вечером она отправилась к себе домой. Филер следовал за ней до квартиры. В донесении от 5 ноября 1913 года он записал: "В 9 час. 45 мин. вечера вышел из дому с неизвестной барынькой, дойдя до Валовой ул., постоял минут 5, расстались. "Набор" вернулся домой, а неизвестная барынька села в трамвай, на Смоленском бульваре слезла, прошла в дом Гиппиус, с дворцового подъезда, пошла в среднюю парадную красного флигеля № 20, с Теплого пер., во дворе флигеля, правая сторона, квар., парад., внизу налево, где и оставлена; кличка будет ей "Доска"*.
* (ЦГАОР, ф. 63.)
Есенин знал о повышенном интересе к нему со стороны полиции. За ним не только была установлена слежка. Осенью 1913 года у него на квартире был произведен обыск. В письме к Панфилову, относящемуся к этому времени, Есенин конкретно говорит о том, в какой мере он был связан с нелегальной революционной работой. "Ты просишь рассказать тебе, что со мной произошло, изволь. Во-первых, я зарегистрирован в числе всех профессионалистов, во-вторых, у меня был обыск, но все пока кончилось благополучно. Вот и все".
Полиция отнюдь не случайно заинтересовалась Есениным. Дело в том, что в марте 1913 года в руки Московского охранного отделения попал важный документ, заставивший охранку обратить внимание на молодого рабочего типографии. Документ этот - письмо "пяти групп сознательных рабочих Замоскворецкого района", резко осуждавших раскольническую деятельность ликвидаторов и антиленинскую позицию газеты "Луч". Авторы письма горячо поддерживали решение рабочих депутатов-большевиков, членов Государственной думы А. Бадаева, Г. Петровского, Ф. Самойлова, Н. Шагова, выступивших в газете "Правда" 1 февраля 1913 года с заявлением, в котором указывали, что они не считают возможным покрывать своим именем проповедуемые "Лучом" ликвидаторские взгляды и просят редакцию исключить их из состава сотрудников*. В письме рабочих Замоскворецкого района также резко осуждалось стремление депутатов-меньшевиков, входивших поначалу вместе с шестью большевиками в общую социал-демократическую думскую фракцию, использовать формальное большинство в один голос для протаскивания своих ликвидаторских взглядов. "Мы возмущаемся, - говорится в письме, - тем насилием, производимым семи против шести..."**
* (См.: Правда, 1913, 1 февраля.)
** (ЦГАОР, ф. МОО.)
Пятьдесят подписей стоит под письмом рабочих Замоскворечья. Среди них - подпись Сергея Есенина*. Письмо было направлено одному из членов "шестерки" - Р. В. Малиновскому, избранному в Думу рабочими Московской губернии. В это время многие рабочие обращались к депутатам, входившим в "шестерку", или непосредственно в "Правду", одобряли их выступления против ликвидаторов. "Каждый русский социал-демократ должен сделать теперь выбор между марксистами и ликвидаторами"**, - писал В. И. Ленин.
* (Вот текст этого письма: "Мы, нижеподписавшиеся пять групп сознательных рабочих Замоскворецкого района гор. Москвы, прочитав в газетах "Правда" и "Луч" о тех разногласиях, какие существуют среди депутатов С.-Д. фракции и рабочей прессой, мы приветствуем отказ шести депутатов от сотрудничества в газ. "Луч", но не можем простить той ошибки, которую сделали четыре депутата, не заручившиеся согласием с мест, а изъявили дать свои подписи в газете "Луч"... Мы возмущаемся тем насилием, производимым семи против шести <которые> лишают последних <возможности> проводить взгляды пославших их требовать осуществления тех начертанных старых лозунгов, за которые боролись и пали жертвой наши товарищи в 1905 году. Семерка при голосовании, имея перевес одним голосом, всякий раз... проводит в жизнь ликвидаторскую платформу... Ликвидаторы, приспособляясь к национальным чувствам народности, идя им навстречу для того, чтобы привлечь их в свой лагерь, выставляют требование "культурно-национальной автономии". Этим самым ослабляют единство пролетариата России к интернационалу. Идя на компромисс с правительством и реакцией, выставляют требование полного народного представительства, а не полновластие народа. Вместо отчуждения земель помещичьих, монастырских, удельных и т. д. ликвидаторы выставляют требование пересмотра аграрного закона 3-й Думы и т. п. Мы глубоко возмущаемся узурпаторством семерки против шести. Если они будут уклоняться и дальше от старопрограммных требований и будут проводить ликвидаторскую тактику... прикрываясь единством, а в принципе делая раскол, то мы их более не можем признать, как принадлежащих к С.-Д. п. Ликвидаторы "Луча" обвиняют антиликвидаторов "Правды" в расколе. Кто же является в действительности раскольником: антиликвидаторы, признающие подполье и партию, объединившись вокруг газ. "Правда"... или, может, ликвидаторы "Луча", ведущие борьбу против подполья и старой партии; вышедши из нее, они отряхнули прах с своих ног и начали создавать новую легальную партию на песке, при господстве Пуришкевича и К0. Из вышеизложенного, мы предлагаем семерке отказаться сотрудничать в газете "Луч", которую мы считаем вредной, разъединяющей ряды рабочего класса России" (ЦГАОР, ф. МОО).)
** (Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 24, с. 155.)
В "Правде" под рубрикой "Рабочие и социал-демократическая фракция" печатались резолюции социал-демократических организаций, решения, наказы рабочих собраний, письма из различных районов России, решительно поддерживающие действия большевистской "шестерки"*.
* (Правда, 1913, 8 марта, а также 1913, 27 и 30 марта.)
Письмо рабочих Замоскворецкого района в "Правде" не появилось. Малиновский, будучи провокатором охранки (это стало известно только после 1917 года), судя по всему, передал его в департамент полиции. Охранка проявила к письму повышенный интерес. 27 марта 1913 года департамент полиции направил в московскую охранку с грифом "Совершенно секретно" копию письма "для выяснения подписавшихся"*.
* (ЦГАОР, ф. ДП, ОО, 1913.)
По документам, имеющимся в архиве Московского охранного отделения, видно, что агентам охранки пришлось изрядно потрудиться, чтобы выяснить и собрать сведения о подписавших письмо, в том числе и о Есенине. На первый запрос охранного отделения от 7 апреля 1913 года в адресный отдел о Есенине был получен ответ: "Имеется около 200 чел.". В полицейские части города охранкой был разослан список рабочих Замоскворецкого района, подписавших письмо, 4 декабря 1913 года полицейский надзиратель 2-го участка Пятницкой части сообщал в Московское охранное отделение: "Доношу отделению, что по списку рабочих Замоскворецкого района г. Москвы, не будут ли следующие лица и служащие Замоскворечья"*. Среди лиц, указанных приставом, вторым был Есенин. 19 декабря 1913 года начальник Московского охранного отделения направил в особый отдел департамента полиции в Петербург донесение, в котором писал: "Во исполнение предложения департамента полиции от 27 марта сего года за № 97101 доношу, что упоминаемыми в, приложении к означенному номеру рабочими Замоскворецкого района могут являться..."** Далее сообщалось о шестнадцати рабочих, подписавших письмо, среди них был и Есенин. О нем Московское охранное отделение сообщало в департамент полиции: "Есенин С. - Есенин Сергей Александрович, кр. Рязанской губ. и уезда, Кузьминской вол., села Константинова, 19 лет, корректор в типографии Сытина, по Пятницкой ул., проживает в доме № 24, кв. И по Строченовскому пер."***.
* (ЦГАОР, ф. МОО, 1913.)
** (ЦГАОР, ф. МОО, 1913.)
*** (ЦГАОР, ф. МОО, 1913.)
Есенин не только подписывает письмо "пяти групп сознательных рабочих Замоскворецкого района", не только распространяет нелегальную литературу, не только бывает на рабочих собраниях и митингах. Вместе с рабочими типографии он участвует в забастовках, демонстрациях протеста и солидарности, проводимых на фабриках и заводах по призыву Московского комитета РСДРП. Из обнаруженных нами архивных документов видно, что сытинцы выступали в дни забастовок единодушно и организованно. Работу прекращали, как правило, все цехи и отделения*. Бастовало свыше тысячи человек. Собирались во дворе типографии. Звучали боевые песни, призывы к братской солидарности. Из типографии отправлялись на улицы города. Легко представить, какой эмоциональный след оставляло все это в душе, в памяти молодого поэта. Когда позднее, в февральские дни 1917 года, Есенин писал свою "маленькую поэму" "Товарищ", не вспоминал ли он своих товарищей по типографии, с которыми вместе трудился, вместе мечтал о свободе?
* ("Доношу, что типолитография и книгоиздательство И. Д. Сытина по Пятницкой ул., 2-го уч. Пятницкой части, рабочие в числе 1300 человек с 8 час. утра сего 21 июня прекратили работу по поводу годовщины суда над матросами в Севастополе", - сообщал в Московское охранное отделение полицейский надзиратель 1-го и 2-го участков Пятницкой части, Федоров 21 июня 1913 года. В начале сентября 1913 года рабочие типографии Сытина вновь объявили забастовку, на этот раз в связи с полицейскими преследованиями рабочей газеты "Наш путь", которая начала выходить в Москве с августа 1913 года. Почти каждый номер газеты конфисковался полицией. 9 сентября 1913 года сытинцы провели однодневную забастовку в поддержку "Нашего пути". "Имею честь донести отделению, - сообщал в Московское охранное отделение полицейский надзиратель Федоров, - что на фабрике книгоиздательства Сытина по Пятницкой ул., 2-й участок Пятницкой части, 9 сего сентября в 8 час. утра рабочие в числе 1300 человек прекратили работу, по имеющимся сведениям, по поводу газеты "Наш путь" (ЦГАОР, ф. МОО).)
Он был сыном простого рабочего,
И повесть о нем очень короткая,
Только и было в нем, что волосы как ночь
Да глаза голубые, кроткие.
Отец с утра до вечера
Гнул спину, чтоб прокормить крошку...
Жил Мартин, и никто о нем не ведал.
Грустно стучали дни, словно дождь по железу.
И только иногда за скудным обедом
Учил его отец распевать марсельезу.
"Вырастешь, - говорил он, - поймешь...
Разгадаешь, отчего мы так нищи!"
И глухо дрожал его щербатый нож
Над черствой горбушкой насущной пищи.
Но вот под тесовым
Окном -
Два ветра взмахнули
Крылом;
То с вешнею полымью
Вод
Взметнулся российский
Народ...
Прежде чем пробил этот последний, смертный час самодержавия, потребовались десятилетия суровой и мужественной борьбы пролетариата России с царизмом. Сколько безымянных героев погибло на каторге, в ссылке! Сколько борцов за свободу томилось в сырых тюремных казематах!..
Много в России Троп. Что ни тропа - То гроб. Что ни верста - То крест, До енисейских мест Шесть тысяч один Сугроб. Ты помнишь, конечно, Тот Клокочущий пятый Год, Когда из-за стен Баррикад Целился в брата Брат. Тот в голову, тот В живот. Один защищал Закон - Невольник, влюбленный В трон. Другой этот трон Громил, И брат ему был Не мил. Ну, разве не прав был Он? Ты помнишь, конечно, Как Нагайкой свистел Казак?..
Эти чеканные, напряженные строфы есенинской "Поэмы о 36" были написаны значительно позднее "Товарища", в 1924 году. Но и на них лежит незримый отсвет революционных событий в Москве в 1912-1914 годах.
Были среди тех, кто открыто выступал против самодержавия, кого преследовали царские власти, и рабочие-сытинцы. У Есенина есть одно "странное" письмо к Панфилову. Оно весьма кратко, но по почерку кажется, что писали его по крайней мере несколько человек. Сделано это было не случайно, что ясно из письма: "Писать подробно не могу. Арестовано 8 человек товарищей за прошлые движения из солидарности к трамвайным рабочим. Много хлопот, и приходится суетиться. А ты пока пиши свое письмо, я подробно на него отвечу". Письмо без даты и очень сдержанное. Обнаруженные в архивах охранного отделения документы позволяют восстановить довольно точную картину событий, о которых идет речь в письме Есенина. 12 сентября 1913 года постановлением Московской судебной палаты было приостановлено издание рабочей газеты "Наш путь", 16 сентября в редакции вновь состоялось совещание, на котором было решено обратиться к рабочим с призывом провести однодневную забастовку, а также назначены день, час забастовки, пункты демонстрации*. 21 сентября было отпечатано и распространено по фабрикам и заводам воззвание "Ко всем московским рабочим товарищам", призывающее к общемосковской забастовке 23 сентября**.
* (Агентурная записка по РСДРП, отправленная московской охранкой в департамент полиции 4 ноября 1913 года (ЦГАОР, ф. МОО).)
** ("Товарищи, рабочие Москвы! - говорилось в нем. - В понедельник 23 сентября бросайте все заводы, фабрики и мастерские в знак протеста против гонения на рабочую печать...
Пусть наш призыв будет сигналом к общему широкому выступлению. Покажем, что мы умеем отстаивать наше дело... что московские рабочие снова выходят на борьбу, на те улицы, на которых раньше реяли красные знамена и высились баррикады.
Вперед, товарищи, дружнее в одном ряду!
Да здравствует стачка протеста!
Да здравствует РСДРП!
Да здравствует новая революция!" (ЦГАОР, ф. ДП. ОО).)
23 сентября во всех намеченных пунктах: на Страстной площади, Цветном бульваре, Крымской набережной, Садовой-Триумфальной, на Тверской, в Екатерининском парке, на Пятницкой состоялись демонстрации протеста. В однодневной забастовке участвовали рабочие многих московских заводов и большинство рабочих-печатников*. По распоряжению московского градоначальника против демонстрантов были направлены усиленные наряды полиции и конная жандармерия. Более пятидесяти человек - активных участников и организаторов демонстраций в различных частях города - были арестованы полицией. Среди арестованных значительной была группа рабочих типографии Сытина. Об аресте этих товарищей и сообщает Есенин в письме.
* (Очевидцем сентябрьской забастовки был молодой Леонид Леонов. Отправленная им в архангельскую газету "Северное утро" корреспонденция о событиях в Москве была его первым печатным выступлением. "23 сентября во многих предприятиях рабочие, бросая работу, выходили на улицу с пением пролетарского гимна "Вставай, поднимайся", - сообщал Л. Леонов читателям "Северного утра". И дальше рассказывал, как у Страстного монастыря тысячная толпа народа с пением революционных песен остановила трамваи и "потребовала, чтобы кондуктор, вагоновожатый и публика покинули свои места. Требование это было исполнено, опустевший вагон некоторое время одиноко стоял на площади. В час дня в сквере на Садовой-Триумфальной и около сквера собралась тысячная толпа рабочих. Здесь была и прочитана резолюция протеста против гонения на рабочую печать и профессиональные союзы и выражено сочувствие трамвайным служащим..." Цит. по кн.: Власов Ф. Поэзия и жизнь. М.: Советская Россия, 1961, с. 14-15.)
Как проходила забастовка у сытинцев, в которой участвовал и Есенин, кто из рабочих-печатников был арестован, мы узнаем из донесений полицейского пристава Пятницкой части в Московское охранное отделение. "Рабочие типографии Т. Сытина 23 сего сентября 8 ч. 10 м. утра кончили работу в количестве 1650 чел., выражая сочувствие арестованным служащим трамвая (выделено мной. - Ю. П.). Выйдя во двор, запели песни, а на Пятницкой улице, против здания типографии, остановили вагон трамвая № 557... - докладывал пристав в своем рапорте 23 сентября 1913 года полицмейстеру 1-го отделения. - Задержаны трое и замечены в толпе агитирующие. Список коих при сем прилагается"*. 24 сентября на рапорте пристава о забастовке сытинцев появилась резолюция московского градоначальника об аресте рабочих типографии, указанных в списке. В тот же день они были арестованы, что вызвало новую волну протеста. Узнав, что товарищи арестованы, сытинцы вновь прекратили работу**. Несмотря на протест рабочих типографии, московский градоначальник распорядился подвергнуть задержанных полицией аресту на три месяца.
* (В списке значились: П. В. Рысин, В. М. Райков, А. Н. Николаев, М. И. Арсентьев, П. Е. Слободской, П. И. Гусев и Е. Е. Еремеев.)
** ("Я прибыл в типографию, - доносил в своем рапорте пристав московскому градоначальнику, - и поодиночке стал вызывать через заведующего паспортной частью (рабочих) из разных отделений, вручал повестки судебного следователя и отправлял в Пятницкой полицейский дом; при вручении и аресте последнего было сообщено заведующим, что рабочие остановили машины, я был слышен гул в отделениях, а кем-то из служащих типографии было сообщено, что рабочие собираются идти к следователю и тут же прекратили работу во всех отделениях, стали группироваться сначала в мастерских, а затем во дворе и на требовании разойтись не расходились, оставаясь во дворе, переходя с места на место. Приехал полицмейстер IV отделения, который просил рабочих разойтись и во дворе не группироваться; рабочие с большой неохотой стали выходить частью в корпус, а частью по домам; были введены городовые и два конных во двор..." (ЦГАОР, ф. МОО).)
Несколько позднее, 25 октября 1913 года, он же, "признавая пребывание означенных лиц в Москве вредным для общественного спокойствия и порядка... постановил: воспретить поименованным лицам жительство в Москве и пределах московского градоначальства на все время действия Положения об усиленной охране, о чем им объявить"*.
* (ЦГАОР, ф. МОО.)
Родные и близкие арестованных, товарищи по работе но примирились с таким решением. Они начали ходатайствовать перед московским градоначальником об отмене запрети на жительство в Москве.
Вместе с другими рабочими типографии посильное участие во всех этих делах принимал и Есенин. Вспомним, что в письме к Панфилову, сообщая об аресте товарищей, он указывал: "Много хлопотни приходится суетиться". Корректор М. Мешкова рассказывает: "Когда арестовали несколько наборщиков, мы все это видели, возмущались. Есенин был особенно взволнован и расстроен случившимся"*
* (Цит. по записи беседы с М. М. Мешковой 4 февраля 1962 года.)
Все, что произошло после 23 сентября 1913 года, - аресты организаторов демонстраций и забастовок, полицейские репрессии против бастующих, усилившиеся гонения на рабочую печать, полицейские обыски, слежка шпиков, - глубоко растревожило душу юного поэта, взволновало и опечалило его:
Сбейте мне цепи, скиньте оковы! Тяжко и больно железо носить, Дайте мне волю, желанную волю, Я научу вас свободу любить.
Этими стихами начинается письмо Есенина к Панфилову, отправленное вскоре после тревожных сентябрьских дней. "Тебе ничего там не видно и не слышно в углу твоего прекрасного далека, - писал он. - Там возле тебя мирно и плавно текут, чередуясь, блаженные дни, а здесь кипит, бурлит и сверлит холодное время, подхватывая на своем течении всякие зародыши правды, стискивает в свои ледяные объятия и несет бог весть куда в далекие края, откуда никто не приходит. Ты обижаешься, почему я так долго молчу, но что я могу сделать, когда на устах моих печать, да и не на моих одних.
Гонима, Русь, ты беспощадным роком, За грех иной, чем гордый Биллеам, Заграждены уста твоим пророкам И слово вольное дано твоим ослам.
Мрачные тучи сгустились над моей головой, кругом неправда и обман. Разбиты сладостные грезы, и все унес промчавшийся вихорь в своем кошмарном круговороте".
Жертвы, которые приходилось нести рабочим в схватках с царизмом, временные неудачи, наконец, непосредственная опасность, которой подвергался Есенин и особенно его товарищи по революционной работе, - все это молодой поэт искренне принимал к сердцу и тяжело переживал. Есенин, впервые участвовавший в событиях такого рода, не имел еще боевой закалки. Романтически настроенному юноше, пока еще стихийно захваченному могучей волной нового революционного подъема, подавление царскими властями выступления рабочих в сентябрьские дни 1913 года казалось непоправимой бедой, крушением надежд.
"Печальные сны охватили мою душу. Снова навевает на меня тоска угнетенное настроение. Готов плакать и плакать без конца, - пишет он другу. - Все сформировавшиеся надежды рухнули, мрак окутал и прошлое и настоящее. "Скучные песни и грустные звуки" не дают мне покоя. Чего-то жду, во что-то верю и не верю. Не сбылися мечты святого дела. Планы рухнули, и все снова осталось на веру "Дальнейшего будущего". Оно все покажет, но пока настоящее его разрушило. Была цель, были покушения, но тягостная сила их подавила, а потом устроила насильное триумфальное шествие. Все были на волоске и остались на материке. Ты все, конечно, понимаешь, что я тебе пишу... На Ца + Ря не было ничего и ни малейшего намека, а хотели их, но злой рок обманул, и деспотизм еще будет владычествовать, пока не загорится заря. Сейчас пока меркнут звезды и расстилается тихий легкий туман, а заря еще не брезжит, но всегда перед этим или после этого угасания владычества ночи, всегда бывает так. А заря недалеко, и за нею светлый день..." Здесь много недосказано по цензурным соображениям. Есть в этом письме и налет наивной юношеской таинственности ("на Ца + Ря не было ничего", то есть на царя), и характерное для молодости стремление к "преувеличению", романтизации опасности. Вместе с тем в нем чувствуется глубокая убежденность Есенина, что заря свободы недалеко. Молодой поэт опечален трагической судьбой тех, кто безо времени сгиб, восстав против владычества деспотизма. Об одном из таких безымянных "страдальцев земли" рассказывает Есенин в стихотворении "У могилы", которое приводит в письме:
В этой могиле под скромными ивами Спит он, зарытый землей, С чистой душой, но святыми порывами, С верой зари огневой.
Кто он, этот юноша с "верой зари огневой" в душе, мы не знаем. Но вместе с поэтом мы низко склоняем голову у могилы юного поборника свободы.
Говоря о связи Есенина в 1912-1914 годах с революционным рабочим движением, о его участии в демонстрациях, забастовках и в распространении нелегальной литературы, конечно, не следует преувеличивать масштабы революционной деятельности молодого поэта. Но не следует и упускать из виду, что рабочая среда оказала свое благотворное влияние на Есенина, став для него подлинной "школой" гражданственности. Живые, действенные контакты с революционно настроенными рабочими-печатниками помогли молодому поэту отойти от некоторых его патриархальных иллюзий и острее почувствовать неизбежность революционной борьбы трудовой России против самодержавного гнета.
Росту демократических настроений молодого поэта, формированию его гражданских идеалов способствовало еще одно немаловажное обстоятельство. Осенью 1913 года Есенин поступает в Московский городской университет имени А. Л. Шанявского. Он все острее чувствует недостаточность своего образования, особенно литературного. Почти двухлетнее пребывание в этом, необычном для царской России, высшем учебном заведении - примечательная страница в жизни поэта. Долгое время она оставалась нераскрытой.
Основанный вскоре после революции 1905 года, при активном содействии передовых русских ученых, университет Шанявского ставил своей целью распространение просвещения и пробуждение интереса к науке в народе*. За короткое время университет вырос и окреп, став фактически первым народным университетом России. Более двух тысяч человек занималось в университете Шанявского, большинство из них - на академическом отделении. "Академическое отделение, - указывалось в университетском справочнике, - является высшим учебным заведением, преследующим цели систематического научного образования, рассчитанным на лиц с подготовкой в пределах среднего учебного заведения"**. В состав академического отделения входили естественно-исторический, общественно-юридический, и историко-философский циклы.
* (Возникновение Народного университета в Москве связано с именем А. Л. Шанявского. Считая, что просвещение - "источник добра и силы", он обратился в 1905 году в Московскую городскую думу с просьбой "принять от него в дар дом в Москве для почина, в целях устройства и содержания в нем или из его доходов народного университета (см.: Университет имени А. Л. Шанявского. М., 1914, с. 4). Летом 1905 года при участии видной московской профессуры были выработаны основы Московского городского народного университета. Однако потребовалось три года, прежде чем этот вопрос был решен окончательно в Государственной думе. Царское правительство всячески оттягивало открытие университета. "Если мы санкционируем почин Шанявского, - заявил Пуришкевич, - то разрушим в конце концов Россию... ибо мы знаем, что школа взята революционерами, что она будет источником новых вспышек революции, которая явится, если мы ее не предупредим" (Московский городской народный университет. М., 1908, с. 39-40).)
** (Московский городской народный университет имени А. Л. Шанявского. М., 1915, с. 6.)
Двери университета были широко открыты всем истинно жаждущим знаний демократическим силам страны. В университет мог поступить каждый, кому исполнилось шестнадцать лет, без различия национальности и вероисповедания. Слушатели университета имели возможность учиться и работать. Писатель Д. Семеновский, поступивший в университет вместе с Есениным, подчеркивает в своих воспоминаниях: "Университет Шанявского был для того времени едва ли не самым передовым учебным заведением страны. Широкая программа преподавания, лучшие профессорские силы, свободный доступ - все это привлекало сюда жаждущих знаний со всех концов России. И кого только не было в пестрой толпе, наполнявшей университетские аудитории и коридоры: нарядная дама, поклонница модного Юрия Айхенвальда, читавшего историю русской литературы XIX века, и деревенский парень в поддевке, скромно одетые курсистки, стройные горцы, латыши, украинцы, сибиряки. Бывали тут два бурята... На одной из вечерних лекций, - рассказывает Д. Семеновский, - я очутился рядом с миловидным пареньком в сером костюме... Юноша держался скромно и просто. Доверчивая улыбка усиливала привлекательность его лица"*. Это был Сергей Есенин. Он занимался на историко-философском отделении, где слушал лекции по русской и западноевропейской литературе, истории России и Франции, истории новой философии, политической экономии, логике (все эти предметы читали на первом и втором году обучения). "В большой аудитории садимся рядом, - вспоминает один из товарищей Есенина по университету, - и слушаем лекцию профессора Айхенвальда о поэтах пушкинской плеяды. Он почти полностью цитирует высказывание Белинского о Баратынском. Склонив голову, Есенин записывает отдельные места лекции. Я сижу рядом с ним и вижу, как его рука с карандашом бежит по листу тетради: "Из всех поэтов, появившихся вместе с Пушкиным, первое место бесспорно принадлежит Баратынскому". Он кладет карандаш и, сжав губы, внимательно слушает.
* (Семеновский Д. Н. Есенин. Из воспоминаний. - В сб.: Воспоминания о Сергее Есенине. М.: Московский рабочий, 1965, с. 122.)
После лекции идет на первый этаж. Остановившись на лестнице, Есенин говорит: "Надо еще раз почитать Баратынского"*.
* (Сорокин Б. Хранимое памятью (Встречи с Сергеем Есениным). - Путь Ленина, Ртищево, 1959, № 117.)
Легко представить, что переживал Есенин, переступая порог университета Шанявского! После Спас-Клепиковской школы здесь все было ново, необычно, захватывающе интересно, грандиозно: и огромный, полный света и воздуха большой лекционный зал, где свободно рассаживались триста - четыреста слушателей и выступали известные всей России ученые - ботаник К. А. Тимирязев, физик П. Н. Лебедев, видные московские профессора П. Н. Сакулин, А. Е. Грузинский, М. Н. Сперанский, А. А. Кизеваттер*. А сама атмосфера университета: свобода мысли, независимость, товарищеская спайка, острота научных и политических споров, дискуссий о новых книгах, картинах Третьяковки, спектаклях Художественного театра - от всего этого буквально захватывало дух. Товарищ Есенина по университету Шанявского Борис Сорокин** вспоминает, как после посещения Третьяковки Есенин делился впечатлениями:
* (Представление о серьезности и полноте лекционных курсов, которые читались, дают учебные программы. Так, программой "Русская литература середины XIX века" на 1913/14 учебный год предусматривалось раскрытие в лекциях следующих основных положений (курс этот вел профессор П. Н. Сакулин):
1. Историко-культурные условия изучаемого периода.
2. Идейные направления сороковых годов.
3. "Натуральная школа" и роман сороковых годов.
4. Критика Белинского.
5. Вопрос об отношении эпохи шестидесятых годов к эпохе сороковых годов.
6. Первая половина шестидесятых годов. Обличительное направление в литературе и подведение итогов в форме художественных обобщений. "Губернские очерки" Щедрина. "Доходное место" Островского. Произведения С. Т. Аксакова. "Обломов" Гончарова. Произведения Тургенева: "Рудин", "Ася" и "Дворянское гнездо".
7. Литературные типы новых людей. Штольц, Инсаров, Жадов, Калинович, Молотов, Череванин и Базаров.
8. Нигилизм. Его сущность. Эстетика и критика шестидесятников. Основные принципы этики "мыслящего реалиста". Новые общественные идеалы.
9. Народ в литературе шестидесятых годов. Чернышевский и его роман "Что делать?".
10. Поэзия шестидесятых годов: Плещеев, Некрасов, Никитин. Поэты "чистого искусства": Майков, Фет, Полонский.
11. Творчество Достоевского в эпоху шестидесятых годов. Л. Н. Толстой в ту же эпоху.
12. Поворот в общественном настроении. Обличение нигилизма в литературе. "Дым" Тургенева. "Обрыв" Гончарова. Сатира Салтыкова. Общая оценка эпохи шестидесятых годов" (Университет имени А. Л. Шанявского. М., 1914, с. 179, 180).)
** (Сорокин Б. поступил в университет в 1913 году, оттуда в 1915 году был призван в армию. В дни Октября 1917 года солдатским комитетом был избран начдивом 29-й дивизии.)
"- Смотрел Поленова. Конечно, у "Оки" его задержался и так потянуло от булыжных мостовых... домой, в рязанский простор... Сродни мне и Левитан... Помните, есть у Левитана, как видно, этюд - вечер, осенний лес, луна и ее отражение в воде? Мне казалось, что я иду в этот синий сумерк... Все так близко и понятно. Это тема для стихотворения - художник дал то настроение, от которого отталкиваясь можно писать.
- А как тебе, Сергей, - говорит Наседкин, - нравится "Над вечным покоем"?
- Нет, не нравится! Может быть, больше поживу, то пойму эту картину. А сейчас мне от нее холодно... Как бы тебе объяснить, Василий, это чувство - я не вхожу в эту картину, она меня не трогает...
Мы говорим о своих впечатлениях от Третьяковской галереи, вспоминаем картины знаменитых русских художников, и кажется, что немеркнущий свет искусства освещает нашу комнату...
- Иногда я записываю свои впечатления, - говорит Сергей. - Вот в воскресенье, придя домой из Третьяковки, перегруженный красотой, записал в своей тетради о том, какое большое волнение испытал в этот день. И я назвал его днем "путешествия" в прекрасное.
Наседкин вскочил и, широко улыбаясь, громко повторил:
- "Путешествие" в прекрасное! Здорово, Сергей! Я напишу поэму под таким названием...
- Пиши, Вася, пиши! - смеясь, говорит Сергей. - Но только один ты к этой стране не дойдешь..."*.
* (Сорокин Б. "Путешествие" в прекрасное. Из воспоминаний о Сергее Есенине. - Путь Ленина, Ртищево, 1960, № 26.)
С особым интересом Есенин относился к лекциям и семинарским занятиям по литературе. "Состоя слушателем университета Шанявского, - пишет Н. Сардановский, - Сергей сосредоточил свое внимание исключительно на изучении литературы". Он же подчеркивает, что "к науке в то время Есенин относился с достаточным уважением..."*.
* (Сардановский Н. А. Из моих воспоминаний о Сергее Есенине. Рукописный отдел ИМЛИ имени Горького.)
Типографские обязанности не всегда позволяли Есенину бывать в университете, он "был этим удручен". Зато, когда выпадал свободный вечер, Есенин вместе с другими шанявцами отправлялся бродить по Москве, а если удавалось раздобыть билеты на галерку в Художественный (кто в юные годы не бредил этим театром!), то шел на спектакль. "Студеный осенний вечер. Мы идем по Тверской улице, не чувствуя резкого ветра, - вспоминает Б. Сорокин, - наши сердца полны ожидания встречи с театром, о котором знали только по статьям в театральных журналах. Дрогнув, раскрывается занавес с вышитой на нем белой чайкой... Раневскую играет Книппер-Чехова, студента Трофимова - Качалов, Епиходова - Москвин, Лопахина - Леонидов... В антракте пошли в фойе. Облокотившись на кресло, Сергей молчит. И только тогда, когда Наседкин спросил его, нравится ли спектакль, он, словно очнувшись, сердито проронил: "Об этом сейчас говорить нельзя! Понимаешь?" - и пошел в зрительный зал"*.
* (Сорокин Б. "Путешествие" в прекрасное. Из воспоминаний о Сергее Есенине. - Путь Ленина, Ртищево, 1960, № 26.)
Занимаясь в университете Шанявского, Есенин испытывал известные материальные затруднения. За учебу надо было ежегодно платить. Сумма была невелика, но для скромного заработка Есенина ощутима. При всем том Есенин придавал занятиям в университете Шанявского серьезное значение. "Может быть, выговорите мне прислать деньжонок к сентябрю, - писал Есенин летом 1915 года в Петроград, прося выслать гонорар за стихи. - Я был бы очень вам благодарен. Проездом я бы уплатил немного в Университет Шанявского, в котором думаю серьезно заниматься. Лето я шибко подготовлялся". И все же осенью 1915 года Есенин не смог продолжать учебу в университете, ибо "должен был ехать обратно по материальным обстоятельствам в деревню".
Пребывание в университете Шанявского имело еще одно большое значение для Есенина. "В Университете Шанявского в 1913-1914 гг. столкнулся с "поэтами", отмечал Есенин. Здесь он познакомился с молодым поэтом Василием Наседкиным, дружбу с которым поддерживал потом все годы; здесь же встретился с поэтом Николаем Колоколовым, а немного позднее - с Иваном Филипченко и Дмитрием Семеновским и другими. В свободные вечера собирались у кого-нибудь из шанявцев, читали свои стихи. "Комната Колоколова, - вспоминает Д. Семеновский, - на некоторое время стала моим пристанищем. Приходил Есенин. Обсуждались литературные новинки, читались стихи, закипали споры. Мои приятели относились друг к другу критически, они придирчиво выискивали один у другого неудачные строки, неточные слова, чужие интонации"*. Как-то в один из таких вечеров, сидя у Колоколова, перелистывая "Журнал для всех", Есенин встретил в нем "несколько стихотворений Александра Ширяевца - стихи были яркие, удалые...
* (Семеновский Д. Н. Есенин. Из воспоминаний. - В сб.: Воспоминания о Сергее Есенине, с. 124.)
- Какие стихи! - горячо заговорил он. - Люблю я Ширяевца! Такой он русский, деревенский!"*.
* (Семеновский Д. Н. Есенин. Из воспоминаний. - В сб.: Воспоминания о Сергее Есенине, с. 123.)
Весенние, пахнущие смолистой сосной и луговыми травами, озорные и грустные стихи Есенина были встречены шанявцами с явным интересом. "На фоне модных декадентских поэтических течений его стихи, - вспоминает Б. Сорокин, - для нас явились радостной неожиданностью"*. "Даже строгий к поэтам непролетарского направления Филипченко, пренебрежительно говоривший о них: "мух ловят", даже он, прочитав... свежие и простые стихи Есенина, отнесся к ним с заметным одобрением"**. Еще больший интерес к стихам Есенина возникает у его товарищей по университету в 1914-1915 годах, когда стихи Есенина все чаще появляются в печати... Май 1914 года. Есенин читает новые стихи.
* (Сорокин Б. Вечера у Марии Бауэр. - Путь Ленина, Ртищево, 1960, № 102.)
** (Семеновский Д. Н. Есенин. Из воспоминаний. - В сб.: Воспоминания о Сергее Есенине, с. 126.)
"Живые, согретые чувством молодости строки стихов властно берут в свой плен сердце слушателя...
Его голос то задумчиво рассказывал о равнинах, где льется "березовое молоко" и "рассвет рукой прохлады росной сшибает яблоко зари", то грустил "о радости убогой", то звенел и трепетал, как птица, рвущаяся в полет... И тогда нам стало ясно, - замечает Б. Сорокин, - что Сергей уже переступил тот порог, за которым лежит большой путь мастерства и вдохновения"*.
* (Сорокин Б. Вечера у Марии Бауэр. - Путь Ленина, Ртищево, 1960, № 102.)
Поэты-шанявцы не ограничивались стихами. Их волновали политические вопросы: закрытие властями газеты "Правда", выступление Максима Горького против войны и т. д. "Раза два мне пришлось быть в кругу товарищей Есенина, - вспоминает Я. А. Трепалин. - Как он говорил мне, это были молодые писатели. Говорили, спорили до поздней ночи. Помню - толковали о литературе, цензуре, конфискации номеров журналов, штрафах, слежке полиции за работниками типографии, издательств и т. п. Есенин, как всегда, говорил громко, жестикулируя"*. "В одном еженедельнике или двухнедельнике, - рассказывает Д. Семеновский, - мы нашли статью Есенина о горе обездоленных войной русских женщин, о Ярославнах, тоскующих по своим милым, ушедшим на фронт. Помнится, статья, построенная на выдержках из писем, так и называлась: "Ярославны"**.
* (Трепалин Я. А. Воспоминания. Хранятся у автора книги.)
** (Семеновский Д. Н. Есенин. Из воспоминаний. - В сб.: Воспоминания о Сергее Есенине, с. 124.)
Эта тема затрагивается Есениным в стихотворении "Узоры", написанном вскоре после начала войны и опубликованном в январе 1915 года журналом "Друг народа":
Он лежит, сраженный в жаркой схватке боя, И в узорах крови смяты камыши. Траурные косы тучи разметали, В пряди тонких локон впуталась луна. В трепетном мерцанье, в белом покрывале Девушка, как призрак, плачет у окна.
Несколько позднее тема войны получит более глубокое гражданское реалистическое раскрытие в "маленькой поэме" "Русь". Гражданские мотивы отчетливо звучат и в стихах некоторых других поэтов-шанявцев. Так, например, Иван Филипченко в одном из своих стихотворений открыто бросает вызов власть имущим:
Вы все, кто имеет дворцы, Небоскребы, особняки, Магазины, заводы и рудники, У кого от безделья мигрень, Посторонитесь, рабочий идет! Уступите асфальты, к фундаментам встаньте, Дайте дорогу ему, современному Данте.
Ясно слышны в его стихах раскаты народного гнева:
Массы куют себе долю орла, Плавят себя в тиглях века.
Стихи "С работы", "Массы" были написаны поэтом в 1913-1914 годах*. С юных лет Иван Филипченко был связан с революционным движением, в 1913 году вступил в большевистскую партию, преследовался охранкой, арестовывался**. Близко к партии, рабочей печати стоял и Д. Семеновский, печатавший свои стихи в "Правде" с 1912 года. Революционно настроены были и другие молодые поэты, товарищи Есенина - Василий Наседкин, Николай Колоколов, Георгий Якубовский.
* (Позднее они вошли в антологию "Поэзия XX века". М.: Новая Москва, 1925, с. 483-485.)
** (После октября 1917 года Иван Филипченко работал в "Правде".)
Можно предположить, что некоторые из них, равно как и Есенин, были в какой-то мере связаны с большевистской группой, которая организовалась в университете Шанявского.
"В Народном университете имени Шанявского, - сказано в агентурной записке охранки от 22 января 1914 года, - в настоящее время имеется сорганизованная марксистская группа, которая намерена получить связи с местными рабочими клубами и профессиональными обществами, послав затем в клубы и общества "своих людей" для налаживания в них партийных ячеек"*. Члены большевистской группы университета устанавливают контакт с рядом большевистских групп, существующих в других высших учебных заведениях**. В День рабочей печати 22 апреля 1914 года члены группы распространили среди слушателей листовки, призывавшие к поддержке рабочей печати, и организовали сбор средств в фонд "Правды". В листовке говорилось:
* (Спустя несколько дней в агентурной записке охранки сообщалось: "Группа социал-демократов партийцев, организовавшаяся при университете имени Шанявского, на этих днях направила четырех своих преставителей для партийной работы во 2-е общество торговых служащих" (ЦГИАМ, ф. МОО).)
** ("При Народном университете имени Шанявского имеется вполне определившаяся социал-демократическая группа, стремящаяся связаться с таковыми же группами, существующими при Императорском Московском университете и Московском коммерческом институте", - отмечалось в одном из донесений московской охранки (ЦГАОР, ф. МОО).)
"Товарищи. 22-го апреля 1912 года, ровно два года тому назад, усилиями пролетариата всей России была создана первая русская ежедневная с.-д. рабочая газета "Правда".
С тех пор по всей России звучит бодрое, сильное, свободное слово рабочей печати - яркой выразительницы нужд и запросов всего пролетариата...
Пусть каждый товарищ помнит и знает, что только в свободном государстве возможна свободная наука, а защитница ее рабочая печать.
Пусть же в сегодняшний день - 22-го апреля - в праздник нашей рабочей печати - каждый из нас пожертвует в ее железный фонд...
Сбор будет производиться посредством сумки во время лекции и по подписным листам у товарищей.
Завтра будет в Москве юбилейный номер рабочей газеты "Путь правды". Товарищи, покупайте и распространяйте его.
Группа сознательных марксистов"*.
* (ЦГАОР, ф. МОО.)
А. Р. Изряднова, посещавшая вместе с Есениным Народный университет, вспоминает: "Как в типографии, так и в университете он слыл за передового, посещал собрания, распространял нелегальную литературу"*.
* (Изряднова А. Р. Воспоминания. (Уже упоминавшаяся ранее рукопись.))
Был в Москве в те годы еще один демократический очаг, к которому всей душой потянулся молодой рязанский поэт, - Суриковский литературно-музыкальный кружок. История этого кружка тесно связана с именем талантливого русского самородка, поэта-крестьянина Ивана Захаровича Сурикова. "Из среды народа, - подчеркивал Горький в "Заметках о мещанстве", - выходили: Ломоносовы, Кольцовы, Никитины, Суриковы..."*
* (Горький М. Собр. соч., т. 23, с. 348.)
"Рассвет" - так назвал Суриков подготовленный им первый сборник "писателей из народа". Он вышел еще в восьмидесятых годах прошлого века. Эпиграфом к нему могли бы стать строки суриковских "Наших песен":
Мы родились для страданий, Но душой в борьбе не пали; В темной чаще испытаний Наши песни мы слагали. Для изнеженного слуха Наше пенье не годится; Наши песни режут ухо, - Горечь сердца в них таится! В этих песнях миллионы Мук душевных мы считаем; Наши песни, наши стоны Мы счастливым завещаем.
За "Рассветом" Суриковым был издан сборник "Народные поэты и певцы". Так было положено начало кружку писателей из народа. Много сделали для развития этого кружка такие писатели, как Спиридон Дрожжин и Иван Белоусов. Позднее, в начале 900-х годов, окончательное организационное оформление кружка завершает писатель М. Л. Леонов-Горемыка. В 1903 году М. Л. Леонов получает официальное разрешение властей на деятельность кружка и его наименование: "Суриковский литературно-музыкальный кружок". В 1905 году он организует кооперативное издательство "Искра"; тогда же им был разработан устав кружка. "Суриковский кружок, - указывалось в уставе, - имеет целью объединить писателей, общественных деятелей и музыкантов, вышедших из народа и не порвавших с ним духовной связи"*. Вместе с М. Л. Леоновым в это время во главе кружка стояли рабочие поэты Егор Нечаев и Филипп Шкулев**.
* (Цит. по журн. "Друг народа", 1916, № 1.)
** (В автобиографии Филипп Шкулев писал: "Состою членом Суриковского литературно-музыкального кружка и был одним из членов-основателей его" (см.: Современные рабоче-крестьянские поэты. Сб. Иваново-Вознесенск: Основа, 1925, с. 16).)
В Суриковский кружок входили писатели-самоучки, разные по талантливости, творческим установкам, мастерству, идейной зрелости. Они писали разные стихи - от печально-созерцательных, пейзажных, лирических до призывно-тревожных, гневных, наступательных, гражданских. Суриковцы - это небольшая, но важная частица той демократической культуры России, о которой говорил В. И. Ленин.
В 1912-1915 годах Суриковский кружок значительно активизирует свою литературную и общественную деятельность. Писатель Г. Деев-Хомяковский, один из руководителей кружка, в своих воспоминаниях отмечает, что в 1912 году кружок был одной из значительных организаций пролетарско-крестьянских писателей. Кружок начал выпускать журнал "Семья народников", а позднее - журнал "Друг народа". Пополнился и состав кружка. "В него, - пишет Г. Деев-Хомяковский, - входило много революционных деятелей как близко стоящих к социал-революционерам, так и к социал-демократам. В него вошли только что вернувшийся из ссылки Е. А. Афонин, А. Д. Хвощенко, Кормилицын, Веревкин и другие.
Деятельность кружка была направлена не только в сторону выявления самородков-литераторов, но и на политическую работу. Лето после Ленского расстрела было бурное. Наша группа конспиративно собиралась часто в Кунцеве, в парке бывш. Солдатенкова, близ села Крылатского, под "заветным" старым вековым дубом. Там, под видом экскурсий литераторов, мы впервые и ввели Есенина в круг общественной и политической жизни. Там молодой поэт впервые стал публично выступать со своим творчеством. Талант его был замечен всеми собравшимися"*. Через некоторое время Есенин вступает в действительные члены Суриковского кружка**.
* (Деев-Хомяковский Г. Правда о Есенине. - На литературном посту, 1926, № 4, с. 33.)
** (В заявлении в совет кружка Есенин писал: "Настоящим покорнейше прошу Совет кружка зачислить меня в действительные члены. Печатные материалы появлялись: "Рязанская жизнь", "Новь", "Мирок", "Проталинка", "Путеводный огонек". Б. Строченовский пер., д. 24. Сергей Александрович Есенин, 1913 г.".)
Именно в среде суриковцев в годы первой русской революции, в рядах дружинников Красной Пресни родились гимны и песни поэта-суриковца Филиппа Шкулева "Красное знамя", "Вставайте, силы молодые!", "Я - раскаленное железо!". Тогда же призывно зазвучали над баррикадами его "Кузнецы":
Мы кузнецы, и дух наш молод, Куем мы к счастию ключи!.. Вздымайся выше, тяжкий молот, В стальную грудь сильней стучи!
Ведь после каждого удара Редеет тьма, слабеет гнет. И по полям родным и ярам Народ измученный встает*.
* (Шкулев Ф. Мы кузнецы. Избранные стихи. М.: Московский рабочий, 1962, с. 94.)
Есенин принимает самое живое участие в деятельности кружка. "В течение первых двух лет, - рассказывает Г. Деев-Хомяковский, - Есенин вел непрерывную работу в кружке. Казалось нам, что из Есенина выйдет не только поэт, но и хороший общественник. В годы 1913-14-й он был чрезвычайно близок к кружковой общественной работе, занимая должность секретаря кружка. Он часто выступал вместе с нами среди рабочих аудиторий на вечерах и выполнял задания, которые были связаны с значительным риском"*.
* (Деев-Хомяковский Г. Правда о Есенине. - На литературном посту, 1926, № 4, с. 33-34.)
Когда на средства, собранные от рабочих и служащих, члены Суриковского кружка стали выпускать журнал "Друг народа", Есенин был избран секретарем его редакции. Он "с жаром готовил первый выпуск. Денег не было, но журнал выпустить необходимо было. - Собрались в редакции "Доброе утро". Обсудили положение и внесли по 3-5 рублей на первый номер.
- Распространим сами, - говорил Есенин.
Выпущено было воззвание о журнале, в котором говорилось: "Цель журнала быть другом интеллигента, народника, сознательного крестьянина, фабричного рабочего и сельского учителя"*.
* (Деев-Хомяковский Г. Правда о Есенине. - На литературном посту, 1926, № 4, с. 33-34.)
Еще раньше, в августе 1914 года, социал-демократическая группа суриковцев выпустила воззвание против войны. Есенин написал поэму "Галки", в которой рассказывалось о поражении русской армии в Пруссии, о солдатах, погибших в этих боях, и о горе их жен. Молодой поэт намеревался поместить свою поэму о войне в первом номере журнала "Друг народа". Однако еще в ноябре сданная в печать поэма "Галки" привлекла к себе внимание цензуры и была конфискована полицией. Позднее Есенин попытается напечатать эту поэму в Петрограде.
Следует еще и еще раз подчеркнуть, что в эти годы идет бурный, напряженный процесс формирования мировоззрения молодого - шестнадцати-восемнадцатилетнего поэта.
Есенин испытывает явное тяготение к передовым общественным силам: революционно настроенным рабочим типографии Сытина, студенческой среде университета Шанявского, поэтам-суриковцам.
Свободолюбивые мечты молодого поэта, настойчивый поиск им социальных, нравственных устоев в жизни своеобразно переплетаются порой с религиозными исканиями "новой" веры, идеализацией образа Христа. Это нашло свое отражение, в частности, в переписке с Панфиловым. "Христос для меня совершенство, - замечает Есенин в одном из писем к клепиковскому другу. - Но я не так верую в него, как другие. Те веруют из страха, что будет после смерти? А я чисто и свято, как в человека, одаренного светлым умом и благородною душою, как в образец в последовании любви к ближнему".
В другом письме Есенина читаем: "Итак, я бросил есть мясо, рыбы тоже не кушаю, сахар не употребляю, хочу скидавать с себя все кожаное, но не хочу носить иазвапия "вегетарианец". К чему это? Зачем? Я человек, познавший Истину, я не хочу более носить клички христианина и крестьянина, к чему я буду унижать свое достоинство? Я есть ты. Я в тебе, а ты во мне. То же хотел доказать Христос, но почему-то обратился не прямо, непосредственно к человеку, а к отцу, да еще небесному, под которым аллегорировал все царство природы. Как не стыдны и не унизительны эти глупые названия? Люди, посмотрите на себя, не из вас ли вышли Христы и не можете ли вы быть Христами? Разве я при воле не могу быть Христом, разве ты тоже, - обращается Есенин к своему другу, - не пойдешь па крест, насколько я тебя знаю, умирать за благо ближнего? Ох, Гриша! Как нелепа вся наша жизнь. Она коверкает нас с колыбели, и вместо действительно истинных людей выходят какие-то уроды... Все люди, - продолжает поэт свои тревожные, мучительные раздумья, - одна душа. Истина должна быть истиной, у нее нет доказательств и за ней нет границ, ибо она сама альфа и омега. В жизни должно быть искание и стремление, без них смерть и разложение".
Оценивая подобные суждения молодого поэта, важно не упускать из виду главного: Есенину всегда было чуждо слепое, мистическое преклонение перед церковными догмами. И далеко не случайно, что после революции рязанский поэт предъявит свой особый "счет" господу богу:
Время мое приспело, Не страшен мне лязг кнута. Тело, Христово тело Выплевываю изо рта.
Это в "Инонии" - 1918 года. Затем последует еще более решительный "разговор" с богом в "Пантократоре" 1919 год:
Тысячи лет те же звезды славятся, Тем же медом струится плоть. Не молиться тебе, а лаяться Научил ты меня, господь. За седины твои кудрявые, За копейки с златых осин Я кричу тебе: "К черту старое!", Непокорный, разбойный сын.
"Я вовсе не религиозный человек и не мистик", - скажет поэт о себе позднее.
Итак, ясно обозначившаяся гражданская направленность взглядов молодого поэта в клепиковский и особенно ранний московский периоды, реалистическая устремленность его творчества в эти годы определяли общественную позицию Есенина, и прежде всего резко отрицательное отношение к империалистической войне 1914 года. В то же время общедемократический характер взглядов Есенина объективно не давал ему еще возможности увидеть историческую закономерность революционной борьбы российского пролетариата с самодержавием, борьбы, которая в итоге должна была принести свободу крестьянским массам России.
Это порождало те противоречия в творчестве и мировоззрении молодого поэта, о которых речь шла выше. Нельзя забывать при этом и реальных противоречий самой действительности, с которыми довелось столкнуться молодому поэту и которые находили свое отражение в его творчестве.
В начале 1914 года в печати появляются первые стихи Есенина. В первом номере детского журнала "Мирок" за 1914 год, который издавался Сытиным, было помещено стихотворение "Береза", написанное Есениным в 1913 году.
Белая береза Под моим окном Принакрылась снегом, Точно серебром. На пушистых ветках Снежною каймой Распустились кисти Белой бахромой. И стоит береза В сонной тишине, И горят снежинки В золотом огне. А заря, лениво Обходя кругом, Обсыпает ветки Новым серебром.
Об этом стихотворении, очевидно, идет речь в письме Есенина к Г. Панфилову, относящемся к началу 1914 года: "Посылаю тебе на этой неделе, - пишет Есенин, - детский журнал, там мои стихи". Это стихотворение было опубликовано за подписью "Аристон". О намерении Есенина избрать для себя псевдоним "Аристон" рассказывает в своих воспоминаниях и Н. А. Сардановский. "Вначале он (Есенин. - Ю. П.) хотел было писать под псевдонимом "Аристон" (так назывался начинавший получать распространение в то время музыкальный ящик)"*.
* (Сардановский Н. А. Из моих воспоминаний о Сергее Есенине. Рукописный отдел ИМЛИ имени Горького.)
Вслед за "Березой" в журнале "Мирок" появляется еще несколько есенинских стихов - "Пороша", "Поет зима - аукает...", "С добрым утром!", "Село (Из Тараса Шевченко)" и др. Печатаются в 1914 году стихи Есенина и в детских журналах "Проталинка", "Доброе утро", в газетах "Путь правды", "Новь". Молодой поэт с радостью сообщает Г. Панфилову: "Распечатался я во всю ивановскую. Редактора принимают без просмотра и псевдоним мой "Аристон" сняли. Пиши, г[ово]рят, [под] своей фамилией. Посылаю одно из детских стихотворений"*.
* (Это письмо Есенин написал другу на обратной стороне своей фотографии. С одной стороны край фотографии обрезан (возможно, это было сделано для того, чтобы поместить ее в рамку). От этой "операции" пострадали отдельные слова письма. Однако полный текст его можно восстановить без особого труда.)
Стихи Есенина подкупали влюбленностью в красоту родной природы, хрустальной прозрачностью образов. При наличии в них мотивов и образов, навеянных церковно-христианскими представлениями, они полны земной красоты:
Задремали звезды золотые, Задрожало зеркало затона, Брезжит свет на заводи речные И румянит сетку небосклона. Улыбнулись сонные березки, Растрепали шелковые косы. Шелестят зеленые сережки, И горят серебряные росы. У плетня заросшая крапива Обрядилась ярким перламутром И, качаясь, шепчет шаловливо: "С добрым утром!"
Вот и все стихотворение "С добрым утром!", написанное Есениным в 1914 году, а сколько в нем радости бытия, образных находок: даже заросшая крапива становится неожиданно прекрасной!
Ранняя есенинская лирика уходит своими корнями в ту реальную действительность, которая окружала поэта. Образы русских людей-тружеников выписаны молодым поэтом с сыновней заботой об их судьбе, часто неустроенной и безрадостной. Здесь и крестьяне, у которых "заглушила засуха засевки, сохнет рожь, и не всходят овсы"; и девочка-малютка, просящая со слезами "хлеба черствого кусок" у окна больших хором; здесь и "старый дед, согнувши спину, чистит вытоптанный ток"; и старушка-мать, у которой сын воюет в далеком краю; здесь и деревенские парни-рекруты, которые и "до рекрутства горе маяли"; и девушка-крестьянка, чей любимый убит на войне. Взор поэта замечает и сиротливые избы деревень, и песчаную дорогу, по которой идут люди в кандалах.
Из ранних произведений Сергея Есенина примечательно стихотворение "Кузнец". Оно было написано в 1914 году и напечатано в мае того же года за подписью Есенина в большевистской газете "Путь правды" (под таким названием тогда выходила газета "Правда")*. Подборка "Жизнь рабочих России" на третьей полосе газеты открывалась этим стихотворением. В том же номере на второй полосе было напечатано стихотворение Д. Бедного "Быль".
* (В 1955 году в альманахе "Литературная Рязань" оно было перепечатано нами впервые как забытое стихотворение Есенина.)
В стихотворении "Кузнец", полном света и энергии, Есенин создает символический образ провозвестника свободы, зажигающего народные сердца ненавистью и гневом.
Куй, кузнец, рази ударом, Пусть с лица струится пот. Зажигай сердца пожаром, Прочь от горя и невзгод! Закали свои порывы, Преврати порывы в сталь И лети мечтой игривой Ты в заоблачную даль. Взвейся к солнцу с новой силой, Загорись в его лучах. Прочь от робости постылой, Сбрось скорей постыдный страх.
В 1912-1914 годах Есениным были написаны произведения, в которых он обращается к волнующим страницам героического прошлого русского народа. В 1912 году поэт создает в традициях былинного эпоса свое "Сказание о Евпатии Коловрате...". В нем Есенин воспевает "смелую доблесть" своих предков - рязанцев, вставших на защиту земли Русской от орд Батыя:
От Ольшан до Швивой Заводи Знают песни про Евпатия. Их поют от белой вызнати До холопного сермяжника. Хоть и много песен сложено, Да ни слову не уважено, Не сочесть похвал той удали, Не ославить смелой доблести.
"Сказание о Евнатии Коловрате..." создавалось Есениным под влиянием известного памятника древнерусской литературы "Повести о разорении Батыем Рязани в 1237 г.", в одном из эпизодов которой рассказывается о богатырском подвиге рязанского воеводы Евпатия Коловрата*. Как вспоминает И. Н. Розанов, Есенин читал поэму "Сказание о Евпатии Коловрате..." на вечере в "Обществе свободной эстетики" в Москве 21 января 1916 года, где он выступал вместе с Клюевым. "Он также начал с эпического. Читал об Евпатии Рязанском. Эта былина не произвела впечатления, и потому плохо ее помню. Во всяком случае, тут совершенно не было того воинствующего патриотизма, которым отличались некоторые вещи Клюева. Если тут и был патриотизм, то разве только краевой, рязанский"**.
* (Гудзий Н. К. История древней русской литературы. М., 1953, с. 186.)
** (Розанов И. Н. Воспоминания о Сергее Есенине. - В сб.: Воспоминания о Сергее Есенине, с. 289.)
Поэма Есенина о Евпатии Коловрате имеет две редакции. Как нам удалось в свое время установить, первоначальная редакция поэмы, датированная 1912 годом, была напечатана в 1918 году в газете "Голос трудового крестьянства" № 156, 23 июня. В 1925 году для Собрания стихотворений Есенин создал новую редакцию. Беловой автограф этой редакции, хранящийся в ЦГАЛИ, датирован автором также 1912 годом. Последняя редакция значительно отличается от первой не только меньшим объемом (35 строф вместо 56), заглавием ("Песнь о Евпатии Коловрате"), но и содержанием. В окончательной редакции поэт освобождает свою "Песнь" от религиозных образов и церковной лексики. Он стремится сделать поэму более реалистической, приблизив ее форму и содержание к народно-поэтическим памятникам о борьбе русского народа с татарским нашествием. Однако сюжет "Песни" Есенина во многом отличается от той части "Повести о разорении Батыем Рязани в 1237 г.", где повествуется о борьбе Евпатия Коловрата с Батыем. Поэт демократизирует образ героя: Евпатии Коловрат в "Повести" - княжеский дружинник, "храбр", то есть воин, богатырь; Евпатии у Есенина - человек из народа, кузнец-силач, выразитель патриотических настроений народных масс.
Н. К. Гудзий отмечает, что рассказ о Евпатии Коловрате в "Повести о разорении Батыем Рязани в 1237 г.", очевидно, "восходит к особым народным историческим песням"; "в основу ее легло устное эпическое произведение". Можно предположить, что наряду с "Повестью о разорении Батыем Рязани в 1237 г." одним из источников в работе над "Песнью о Евпатии Коловрате" послужили народно-поэтические рассказы, легенды, предания о Евпатии Коловрате, которые Есенин мог слышать в годы юности в родном рязанском краю, когда он собирал народные песни, сказки и частушки.
К драматическим событиям последних дней Новгородской республики обращается Есенин в своей поэме "Марфа Посадница", написанной им в 1914 году. Товарищ Есенина по университету Шанявского Борис Сорокин рассказывает: "В начале июня студенты разъехались на каникулы. Увиделись мы только в сентябре, когда уже шла война, и на одном из вечеров Сергей читал поэму "Марфа Посадница".
В основу своей поэмы Есенин положил народно-поэтическое предание о Марфе Посаднице как мужественной поборнице новгородской вольницы. "В нашей истории, - отмечает русский ученый В. О. Ключевский, - немного эпох, которые были бы окружены таким роем поэтических сказаний, как падение новгородской вольности". Воскрешая страницы героической истории Новгородской республики, Есенин мечтает о времени, когда "загудит нам с веча колокол, как встарь". Мысль эта - главная в поэме. Увлеченный ею, поэт в какой-то мере даже идеализирует образ Марфы Посадницы*. При всем этом написанная в начале империалистической войны "Марфа Посадница" воспринималась современниками Есенина прежде всего как произведение с отчетливо выраженными демократическими устремлениями.
* (Известно, что вдова новгородского посадника Борецкою Марфа Посадница, выражая интересы боярской новгородской знати, стремилась всячески воспрепятствовать исторически прогрессивной объединительной политике Ивана III, направленной к созданию единого, централизованного Русского государства.)
А и минуло теперь четыреста лет. Не пора ли нам, ребята, взяться за ум, Исполнить святой Марфин завет; Заглушить удалью московский шум? Ты шуми, певунный Волхов, шуми, Разбуди Садко с Буслаем на-торгаш! Выше, выше, вихорь, тучи подыми! Ой ты, Новгород, родимый наш!
"Марфа Посадница" привлекла внимание М. Горького, который хотел напечатать ее в журнале "Летопись". Однако царская цензура наложила на поэму запрет. Впервые "Марфу Посадницу" удалось напечатать только в 1917 году.
В стихотворении Есенина "Ус" (1914 г.) возникает образ крестьянского вожака, соратника Степана Разина, поднявшего против "пяты Москвы" калужских, рязанских, тамбовских мужиков:
Не белы снега по-над Доном Заметали степь синим звоном, Под крутой горой, что ль под тыном, Расставалась мать с верным сыном: "Ты прощай, мой сын, прощай, чадо, Знать, пришла пора, ехать надо! Захирел наш дол по-над Доном, Под пятой Москвы, под полоном!" ............................... "Ты не стой, не плачь на дорогу, Зажигай свечу, молись богу. Соберу я Дон, вскручу вихорь, Полоню царя, сниму лихо".
Образы Евпатия Коловрата, Марфы Посадницы и особенно. Василия Уса очерчены молодым поэтом еще как бы пунктиром: они недостаточно конкретны и точны исторически. При всем этом очевиден их главный пафос, их определенная социальная и гражданская направленность. Эти герои дороги Есенину своим мятежным, вольнолюбивым духом.
При использовании материалов обязательна установка активной ссылки:
http://s-a-esenin.ru/ "Сергей Александрович Есенин"