Гримасы старого мира

(В основу данной главы положена работа, опубликованная автором впервые в журн. "Москва", 1984, № 2.)

Все эти люди, которые снуют быстрей 
ящериц, не люди - а могильные черви, 
дома их гробы, а материк - склеп... 
все они здесь прогнили 
за 5 лет эмиграции.

Сергей Есенин

Февраль 1980 года. Малеевка. Дом творчества. Размышляю о "Москве кабацкой". Просматриваю критическую литературу. Из дома взял папку с материалами об этом есенинском цикле, включая стенограмму лекции, которую впервые прочитал на спецкурсе по Есенину в 1958-1959 годах в пединституте имени Ленина.

Да! Много воды утекло с тех пор. Тогда это был первый в вузах страны спецкурс и спецсеминар по творчеству Есенина. На спецкурс записалось чуть ли не сто человек. А ходило еще больше. Спецкурс был рассчитан на 50 лекционных часов. Тогда же его застенографировали. (Стенографисток пригласил за свой счет: что делать - кафедре было не положено.)

Сколько раз позднее с благодарностью вспоминал я профессора Федора Михайловича Головенченко. Он был деканом филфака. Он-то и "благословил" меня, дав возможность прочитать спецкурс, а затем вести спецсеминар по Есенину. Поддержали его профессор Александр Иванович Ревякин, доценты С. И. Шешуков и Ф. Х. Власов. Были на кафедре и те, кто осторожничал. В те годы в вузовских программах Есенину отводилось не более четырех часов, а тут - спецкурс, да еще и спецсеминар! Но благодаря решительности Федора Михайловича главное было сделано, как говорится, джинна выпустили из бутылки. Тогда, в спецкурсе, циклу "Москва кабацкая" я отвел два часа. Изложил суть своей концепции, опираясь на творческую историю создания этого цикла, первоначальный вариант которого был паписан Есениным во время заграничной поездки. Там же, за границей, в Берлине, в 1923 году, он был напечатан. Мне удалось разыскать воспоминания поэта А. Кусикова, относящиеся к концу 1925 - началу 1926 года, в которых он рассказывает о своих встречах с Есениным в Берлине, о совместной поездке в Париж и о том, когда и где были написаны первые стихи "Москвы кабацкой".

"Были у Горького. Сережа читал, Горький плакал. А вскоре, после долгих бесед в ночи, под гитару мою, писал "Москву кабацкую".

Пой же, пой. На проклятой гитаре 
Пальцы пляшут твои в полукруг. 
Захлебнуться бы в этом угаре, 
Мой последний, единственный друг".

Далее, говоря о судьбе Есенина, его отношении к России и Западу, Кусиков рассказывает:

"Из Берлина приехали в Париж. Он уехал в Америку, - я остался в Париже. Вскоре я получил от него письмо, датированное 23 февраля 1923 года, - целиком его приводить и не к месту и не время:

"...Тоска смертельная, невыносимая, чую себя здесь чужим, ненужным, а как вспомню про Россию... Не могу. Ей-богу, не могу. Хоть караул кричи, или бери нож, да становись на большую дорогу... Напиши мне что-нибудь хорошее, теплое и веселое, как друг. Сам видишь, как матерюсь. Значит, больно и тошно..."

...Берлин, Париж, Нью-Йорк - затмились.

Есенин увидел "Россию зарубежную", Россию без родины:

Снова пьют здесь, дерутся и плачут 
Под гармоники желтую грусть. 
Проклинают свои неудачи, 
Вспоминают московскую Русь".

Очень многое тогда открыли мне неопубликованные письма Есенина из-за границы, другие мемуарные источники. Стало особенно очевидно и ясно: ставить прямой и безоговорочный знак равенства между лирическим героем цикла, трагической его судьбой и судьбой самого поэта, как это делалось в прошлом почти всеми, кто писал об этом цикле (особенно таким небезызвестным гробокопателем поэзии Есенина, как Крученых), по меньшей мере безнравственно по отношению к памяти поэта, а главное, архиненаучно в плане исследовательско-литературоведческом.

Вот некоторые образчики крученовских "откровений" и "открытий" по поводу "Москвы кабацкой", Они звучат как гнуснейшая клевета на Есенина - поэта и человека. В наша дни это особенно очевидно.

"...Поэзия и личная жизнь Есенина кончилась в "Москве кабацкой".

"Москва кабацкая" - опоэтизирование кабацкого пропада и неизбежности самоубийства".

"Есенин, как поэт, жил и умер в Москве кабацкой. Иной Москвы он не заметил..."

"Итак, ничего, кроме пьяного угара да пьяных слез, и не увидел в городе Есенин".

Все это извлечения из "дурнопахнущих" книжонок Крученых (так назвал их Маяковский) - "Лики Есенина. От херувима до хулигана" и "Есенин и Москва кабацкая". К великому сожалению, в те годы в своих геростратовых Паскалях на великого русского поэта А. Крученых был далеко но одинок. И серьезная критика в суждениях о "Москве кабацкой" была в ту пору далеко не на высоте:

"В стихах Есенина о кабацкой Москве размагниченность, духовная прострация, глубокая антиобщественность, бытовая и личная расшибленность, распад личности - выступают совершенно отчетливо".

"...Эти висельные, конченые, безнадежные стихи".

Так резко отрицательно отозвался о "Москве кабацкой" в своей статье "Литературные силуэты" (журнал "Красная новь", М. - Л., 1924, январь - февраль, № 1) известный и уважаемый критик А. Воронский, который, по свидетельству ряда современников, относился к Есенину "дружелюбно" и как редактор "Красной нови" весьма охотно печатал есенинские стихи, не однажды высоко отзывался о таланте поэта. Свои крайне односторонние негативные суждения о "Москве кабацкой", так же как и о поэме Есенина "Черный человек", А. Воронский повторил в своих вступительных статьях, предпосланных к первому и второму томам "Собрания стихотворений" Сергея Есенина, вышедшего в 1926 году.

Но вернемся к стихам Есенина.

Видеть в лирическом герое "Москвы кабацкой" и поэте, создавшем этот цикл, одно лицо - это не что иное, как попытка граждански "убить" Есенина, показать и доказать, что поэт был "несроден революции", не понял ее, прошел мимо. Это, дескать, и привело его в конце концов на дно Москвы кабацкой! Между тем гражданская позиция Есенина в вопросе, который тогда вставал перед каждым его соотечественником, - за революционную Россию или против нее? - даже в самые драматические моменты борьбы его родного народа за правду Ленина, в самые сложные дни личного бытия, когда поэт мучительно искал ответа на главный вопрос: "Куда несет нас рок событий?", в корне отличалась от общественной позиции лирического героя "Москвы кабацкой".

Есенин - поэт и гражданин - имел полное моральное право сказать о себе в конце жизни: "В годы революции был всецело на стороне Октября".

Тогда, в 1922 году, в Берлине, отвечая на вопрос корреспондента газеты "Накануне" - "Как он относится к России и событиям Октября 1917 года на его родине", Есенин заявил определенно и ясно: "Я люблю Россию. Она не признает никакой власти, кроме Советской. Только за границей я понял совершенно ясно, как велика заслуга русской революции, спасшей мир от безнадежного мещанства".

Хорошо помню то чувство радости и гордости, то душевное волнение и потрясение, которое я счастливо испытал тогда, в пятидесятые годы, впервые обнаружив в одном из архивов текст берлинского интервью Есенина и прочитав его полностью. Вот тебе и "упаднический поэт", "певец уходящей" патриархальной Руси! Казалось, так мог бы говорить Маяковский. Но это был Есенин. Как жаль, как досадно, что газетная вырезка с интервью поэта в Берлине, многие его зарубежные письма, другие важные документы и автографы поэта больше четверти века пролежали без движения в архивных папках. Никто к ним практически не прикасался. Впервые я процитировал это по-своему историческое высказывание поэта о России и революции в берлинском интервью в моих есенинских публикациях 1955-1957 годов, а затем в кратком биографическом очерке о Есенине. (В 1958 году издательство "Знание" выпустило его массовым тиражом 120 тысяч экземпляров, переиздав на следующий год еще в количестве 100 тысяч экземпляров.)

Кроме писем, интервью в газете "Накануне", других зарубежных выступлений, Есениным после поездки в Европу и Америку была написана остропублицистическая пьеса в стихах - "Страна негодяев", о которой говорилось выше.

"Мировой бирже" - Америке, стране бездушного "бизнеса", в пьесе Есенина противостоит родина поэта, охваченная революционной бурей: "Но Россия - вот это глыба! Лишь бы только Советская власть", - восхищенно провозглашает Рассветов.

Тогда почему же возникает "Москва кабацкая"?

Есенин отвечает сам на этот вопрос и - прежде всего - своим творчеством. При этом он подчеркивал, когда его спрашивали о "Москве кабацкой":

- Я это видел, я это по-своему пережил, я должен был рассказать об этом в стихах.

Великий поэт-гуманист не мог остаться равнодушным, не мог повернуться спиной, не мог не размышлять о трагической судьбе соотечественников, которые в силу классовых, социальных, сословных и иных причин и предрассудков оказались после революции на чужом эмигрантском берегу, людьми без Родины, как "перекати-поле".

Многим из них предстояло провести на чужбине долгие годы беспросветного одиночества и "хождения по мукам", Есенин расскажет об этом позднее в своей бессмертной поэме - "Анна Онегина".

Сергей Есенин, пожалуй, ранее и более, чем кто-либо, находясь в 1922 - 1923 году в Европе и Америке, со всей остротой почувствовал безысходную трагичность русских людей, оказавшихся в эмиграции, на дне жизни. Он ощутил горький и неизбежный конец их судьбы в ту пору, когда еще многим русским эмигрантам верилось с надеждой, что скоро на их родине вернется все на "круги своя", что большевики вот-вот "падут". С особым рвением на это рассчитывали белоэмигрантские "верхи".

Тогда-то они и возвратятся на "белом коне" в Россию, где наведут свой порядок.

Но "мечты" эти были, по меньшей мере, иллюзорно-несбыточными, как мираж в пустыне. На самом деле, в действительности, многие из них уже в те годы все неотвратимее сползали на дно беспросветной эмигрантской жизни. Это были живые мертвецы. Души и лица их были безлики.

Все безысходней, все чаще, надсадно-горько, в угарном ресторанно-кабацком чаду звучали их охрипшие, пьяные голоса: "Ты, Рассея моя... Рас-сея... Азиатская сторона!" Все более цинично-бесстыжие страстишки одолевали их. Распад души ощущался все острее. Безнравственно-похотливо относились они теперь к "святая святых" - женщине, ее духовной красоте: "Пей со мной, паршивая сука... Пей, выдра, пей. Мне бы лучше вон ту, сисястую, - она глупей".

На первых порах они попытались приблизить Есенина к себе, надеясь постепенно затянуть его в свой эмигрантский омут; закрывая при этом глаза на то очевидное обстоятельство, что он, Есенин, в отличие от них приехал в Берлин не как русский эмигрант, не принявший Октябрь 1917 года, а как поэт Советской России, с "краснокожей паспортиной" и мандатом наркома по просвещению Луначарского, в котором содержалась просьба ко всем представительствам Советской России за границей оказывать всемерную поддержку Есенину.

Когда же определенным эмигрантским кругам не удалось "приручить" Есенина, то наиболее реакционно настроенные представители русской эмиграции, такие, как Мережковский или Гиппиус, всячески раздувая в эмигрантской и западной буржуазной прессе слухи о "скандалах" поэта (вспомним случай с пением Есениным "Интернационала"), фактически организовали против него кампанию лжи и клеветы, "обвиняя" Есенина в том, что он "продался большевикам" и приехал в Берлин чуть ли не как "агент Кремля".

С горькой иронией говорит об этом Есенин в зарубежных письмах, замечая при этом, что за пять лет эмиграции они - все "прогнили" нравственно, духовно, что "дома их гробы, а материк - склеп, Кто здесь жил, тот давно умер".

Конечно, все это не проходило бесследно для поэта, для лирического настроя его чуткой, ранимой души. Ведь все эти блудные сыны, по-разному терпящие бедствие, духовный крах на эмигрантском постылом берегу, были когда-то детьми его родины - России.

Сложная, противоречивая гамма чувств в душе поэта отражала по-своему сложность, драматизм событий послереволюционной действительности, и в частности, судьбы русских людей, оказавшихся на чужбине. Все это отозвалось не одной печальной, трагической нотой в поэзии Есенина, наполненной светом доброты, сострадания, милосердия к людям, ко всему живому па земле.

Особенно горько-правдивы, порой сурово-беспощадны и вместе с тем всегда озабоченно-человечны те немногие стихи, что были написаны поэтом за границей. Четыре из них: "Снова пьют здесь, дерутся и плачут...", "Сыпь, гармоника. Скука... Скука...", "Пой же, пой на проклятой гитаре...", "Да! Теперь решено. Без возврата..." - впервые были напечатаны Есениным как своеобразная "маленькая поэма" под единым названием "Москва кабацкая" в сборнике "Стихи скандалиста". Он вышел в Берлине в 1923 году.

В кратком предисловии "От автора" Есениным подчеркивалось: "Я чувствую себя хозяином в русской поэзии и потому втаскиваю в поэтическую речь слова всех оттенков, нечистых слов нет. Есть только нечистые представления. Не на мне лежит конфуз от смелого произнесенного мной слова, а на читателе или на слушателе. Слова - это граждане. Я их полководец, я веду их. Мне очень нравятся слова корявые. Я ставлю их в строй как новобранцев. Сегодня они неуклюжи, а завтра будут в речевом строю такими же, как и вся армия".

Подчеркнем еще раз: горек, суров, трагичен пафос "Москвы кабацкой", особенно тех ее стихов-завязей, что родились на чужбине. В каждой строфе и строке этих стихов боль поэта, в каждой - отзвук его души и сердца, в каждой - рассказ-исповедь о том, что сам видел на чужбине, и не только видел, но и по-своему пережил, перечувствовал на крутых поворотах истории; и конечно, в каждой - трагическая частица судьбы русской эмиграции.

Что говорить! Сколько мятущихся русских душ в эмиграция было смято, подавлено бесчеловечными жерновами буржуазной Европы; скольких из них поглотил космополитический омут эмиграции!

А сколько талантливых русских людей, по-своему честных, мужественных, особенно из среды русской интеллигенции, в годы революционных бурь и потрясений трагически сбивались с революционного пути своего народа, своей Родины...

Вскоре после приезда из-за границы Есенин выступает на литературном вечере в Политехническом музее. Это была его первая встреча с москвичами. Среди стихов, которые он прочитал с эстрады, - стихотворения из цикла "Москва кабацкая". Они прозвучали впервые. После этого Есенин неоднократно читает их на других литературных встречах, а затем печатает в журнале имажинистов "Гостиница для путешествующих в прекрасном"^*.

^* (В первом номере журнала за 1924 год под заголовком "Москва кабацкая" были напечатаны стихи Есенина "Да! Теперь решено. Без возврата...", "Мне осталась одна забава...", "Я усталым таким еще не был...". В этом же году в Ленинграде в июле месяце выходит сборник стихов Есенина "Москва кабацкая", включающий четыре раздела: "Стихи как вступление к "Москве кабацкой", "Москва кабацкая", "Любовь хулигана" и "Стихотворение как заключение".)

Драматизм судьбы лирического "героя" "Москвы кабацкой", противопоставившего себя в ходе революции движению народной жизни, приводит этого "героя" к трагическому разрыву с действительностью, к потере веры в себя и в окружающий его мир, к цинизму и безнравственности. По всем этим социально-гражданским, морально-политическим, а также психологическим параметрам своего бытия "герой" "Москвы кабацкой" оказался по-своему в чем-то близок настроению тех кругов, особенно среди студенческой и даже части рабочей молодежи, которые в силу недостаточной идейной закалки отсутствия революционного опыта классовой борьбы явно растерялись, столкнувшись "лицом к лицу" с неизбежными мелкобуржуазными "гримасами" нэпа в общественной жизни и экономике страны. Теряя, утрачивая чувство революционной перспективы, они все больше, к сожалению, воспринимали нэп лишь как "отступление", "отход" от социализма и Советской власти, от исторических завоеваний Октября. Отсюда их душевный надлом, растерянность перед действительностью, их отход от политики, их явное сползание в сторону мелкобуржуазного, мещанского бытовизма жизни.

В силу конкретных причин и обстоятельств (помимо тех, о которых говорилось выше) они не смогли понять, почувствовать, глубоко осмыслить гениальный тактический ход Ленина - введение нэпа, позволяющего в кратчайший срок возродить экономику страны, возродить для того, чтобы быстрее претворить в жизнь великую стратегическую задачу партии коммунистов - построить в России новое социалистическое общество.

Еще раз подчеркнем, что далеко не просто было в годы нэпа тем, кто всей душой, сразу же, правда порой больше стихийно, чем сознательно, встал в 1917 году на сторону Октября.

Вспомним рассказы Зощенко. Многие из них рождены нэпом. И разве только одного поэта неотступно тревожил вопрос: "Куда несет нас рок событий?" Тогда его задавали многие, субъективно честные, мужественные сыны России, которых в ту пору одолевали неотступно думы о будущем своей Родины. Классический пример тому судьба шолоховского героя - Григория Мелехова. Он долго "блукал в потемках", в поисках своего казачьего "третьего пути" в революции, потеряв при этом в поисках истины и смысла жизни почти все. В конце концов у него остается единственная надежда и "зацепка", удерживающая его на земле, - сын Мишутка!

Наконец, ради истины заметим, что были и такие люди - в прошлом сильные мира сего и их приближенные, для которых нэп стал надеждой на возврат старых буржуазных порядков в России. Большинство из них люто ненавидело Советскую власть и затаилось до поры до времени в своем духовном подполье. По существу, это были внутренние эмигранты, ожидающие своего часа.

Как и русские эмигранты на Западе, они тосковали о невозвратных былых временах, задыхаясь в таком же кабацком чаду, в бессильной злобе на весь мир, особенно на большевиков, которые "украли" у них Россию.

Что же касается самого Есенина, то для поэта-гуманиста было важно не только и не столько нравственное "падение" его лирического героя в "Москве кабацкой", сколько его духовное возрождение, пробуждение и утверждение в его душе и сердце вновь светлого чувства любви и надежды.

Так появляется вторая, центральная часть книги "Москва кабацкая" - цикл стихов "Любовь хулигана". Он был создан Есениным во второй половине 1923 года. Поэт посвятил его актрисе Камерного театра Августе Миклашевской, с которой познакомился после возвращения из-за границы.

Она рассказывает: "В один из вечеров Есенин привез меня в мастерскую Коненкова. Обратно шли пешком. Долго бродили по Москве. Он был счастлив, что вернулся домой в Россию. Радовался всему, как ребенок... Рассказывал, как ему трудно было за границей...

Целый месяц мы встречались ежедневно. Очень много бродили по Москве, ездили за город и там подолгу гуляли.

Была ранняя золотая осень. Под ногами шуршали желтые листья...

- Я с вами, как гимназист... - тихо, с удивлением говорил мне Есенин и улыбался...

Много говорилось о его грубости с женщинами. Но я ни разу не почувствовала и намека на грубость...

Первые стихи, посвященные мне, были напечатаны в "Красной ниве":

Заметался пожар голубой, 
Позабылись родимые дали. 
В первый раз я запел про любовь, 
В первый раз отрекаюсь скандалить.

...В стихотворении "Ты такая ж простая, как все..." больше всего самому Есенину нравилась строчка:

Что ж так имя твое звенит, 
Словно августовская прохлада?..

Он радостно повторял их...

Есенин уехал в Баку. Я выезжала со спектаклями и концертами в разные подмосковные города...

Есенин прислал... "Москву кабацкую" с автографом "Милой Августе Леонидовне со всеми нежными чувствами, выраженными здесь". В сборнике было напечатано семь стихотворений, собранных в цикл "Любовь хулигана", с посвящением мне".

"Любовь хулигана" включает в себя такие ныне широко известные лирические стихи Сергея Есенина, как "Заметался пожар голубой...", "Ты такая ж простая, как все...", "Пускай ты выпита другим...", "Дорогая, сядем рядом...", "Мне грустно на тебя смотреть...", "Ты прохладой меня не мучай...", "Вечер черные брови насопил...".

Поэт как бы заставляет своего лирического героя в "Москве кабацкой" пройти один за другим все круги своеобразного Дантова ада, по которым он в конце концов, беспощадно преодолевая в себе все чуждое, антинародное, античеловеческое, поднимается на духовную, нравственную вершину, с которой ему сполна открывается счастливо суть человеческого бытия, жизни и смерти, добра и зла, вечности и бессмертия...

Все мы, все мы в этом мире тленны, Тихо льется с кленов листьев медь... Будь же ты вовек благословенно, Что пришло процвесть и умереть.

Именно этим стихотворением, бесспорно, одним из выдающихся в мировой и отечественной лирико-философской поэзии, завершает Есенин свою книгу "Москва кабацкая", которая была издана в Ленинграде летом 1924 года.

Всякий раз, на любом вечере памяти Есенина, на любой встрече, посвященной его поэзии, в любой аудитории, когда, рассказывая о "Москве кабацкой", перечисляешь вышеназванные стихотворения, вошедшие в этот сборник, а главное, говоришь о том, что завершается "Москва кабацкая" таким поэтическим откровением, как "Не жалею, не зову, не плачу...", а затем читаешь это широко известное есенинское стихотворение, - чувствуешь почти шоковое состояние аудитории. В нем все - и растерянность, и недоверие (как же так!), и радость, и восхищение (вот это да!); такие же противоречивые чувства, резкую смену настроения отражают глаза тех, кто в эти минуты находится в зале.

Так было когда-то на первых литературных вечерах памяти Есенина на родине поэта в Рязани, а также в Москве на выступлениях в Государственном Литературном музее осенью 1955 года; так было на моих первых есенинских спецкурсах, прочитанных в конце пятидесятых - начале шестидесятых годов студентам пединститута имени Ленина; так было и позднее, во время встреч и выступлений, посвященных Есенину, в Ленинграде, Тбилиси, Баку, Киеве, Туле, Брянске, Калинине, Вологде, Иркутске, Новосибирске, Ярославле, Владимире, Тамбове, Мичуринске и других городах, а также во время зарубежных поездок - во Франции, Италии, США, Польше, ГДР...

Так зачастую случается и сегодня, казалось бы, в подготовленной и достаточно осведомленной аудитории, которую ныне трудно чем-либо удивить. Она тоже по-своему испытывает удивление. Хорошо известные, любимые есенинские лирические стихи, особенно такие чистые и мудрые, как "Не жалею, не зову, не плачу...", не стыкуются с весьма еще, к сожалению, живучими, особенно среди части молодежи, старыми "традиционными" представлениями о "Москве кабацкой" как "упаднических", "пессимистических", "богемных" стихах, чуждых истинной поэзии, и так далее и тому подобное. Все это, конечно же, вопиющая несправедливость по отношению к памяти великого русского поэта, его стихам, включая и сборник "Москва кабацкая". Все это горькие, печальные факты литературной судьбы Есенина, судьбы его поэтического наследия.

Извечна в мире борьба добра со злом. В каждую из исторических эпох она имеет свою социальную, моральную, нравственную окраску. Но суть, существо ее вечно и незыблемо. Добро - это свет жизни; это - радость свободного труда и мечта о будущем; это - материнское и отцовское счастье; это - торжество бытия и великой любви.

Извечна борьба добра с бесчестным умыслом, завистью, неправдой, одним словом - со злом в душе и сердце человеческом. Процесс этот также вечен, социален, историчен.

В "Москве кабацкой" Есенин обнажает, освещает светом гуманизма и любви к людям многие темные углы и закоулки человеческой души, потерявшей себя в дни глобальных социальных потрясений своей родины; освещает с беспощадной правдой, реалистически, ради великой гуманистической цели: чтобы спасти эти "заблудшие" людские души, чтобы они нравственно стали чище, чтобы в них пробудилось, возродилось святое чувство любви к женщине, чтобы эти "несчастные", казалось бы, "пропащие" люди преодолели себя, поднялись со дна темной кабацкой жизни к солнцу и свету, чтобы вновь обрели себя, через осознание той "простой" вечной истины, какое это великое благо любовь и жизнь...

Поэт словно хочет сказать всем нам, а вместе с нами и себе: как жаль, что великое благо любви и жизни мы растрачиваем порой так безрассудно, так бесславно, так безжалостно к себе, своим близким; растрачиваем зачастую по пустякам и мелочам. А надо бы стремиться каждому в меру его сил, способностей, дарованных матерью-природой, не растрачивать их в повседневной суете сует, а сгорать на кострах своей мечты, своей любви, своей жизни. Сгорать, добавим мы от себя, так же одержимо, дерзко, бескомпромиссно, как Аввакум и Ломоносов, Пушкин и Белинский, Толстой и Чернышевский, Достоевский и Чехов, Горький и Блок, Маяковский и Есенин...

Когда думаешь о гуманистическом пафосе "Москвы кабацкой", вновь и вновь размышляя о нелегкой судьбе ее лирического героя, о несказанном свете любви, просыпающейся в его сердце, радостно отогревающей его душу, о возрождении в нем Человека, - начинаешь все неотступнее вспоминать о Достоевском, многих его героях, их падении па дно жизни, страдании и раскаянье, очищении духовном.

И не только Достоевского.

Думаешь о революционном гуманизме Максима Горького и, в частности, о его всемирно известной пьесе "На дне", с обжигающим душу монологом Сатина: "Человек - это звучит гордо", думаешь о силе любви забитой русской женщины Ниловны - любви к сыну, которая постепенно поднимает ее к свету и справедливости, открывает перед ней ту великую истину, что в будущем ее родина - Россия станет "самой яркой демократией земли"; думаешь о "хождении по мукам" героев Алексея Толстого: Даши и Кати, Телегина и Рощина, которым любовь помогает найти себя и в конце концов вновь обрести, казалось бы, навсегда утраченное чувство родины.

А героиня поэмы самого Есенина - его Анна Снегина, что позволяет ей не потерять себя окончательно в эмигрантских английских потемках? Любовь! Вспомним ее письмо с "лондонской печатью" в Россию, письмо-исповедь к человеку, который когда-то ее любил:

Но вы мне по-прежнему милы, 
Как родина и как весна.

Конечно, у каждого из этих героев был свой путь в жизни, своя, порой далеко не простая судьба, свои духовные драмы, взлеты и падения, наконец, - часы нравственного пробуждения. Но каждый из них к добру, свету, надежде неповторимо, по-своему был подвигнут любовью! Уже в наши дни справедливо было сказано поэтом: "По тому, как людям любится, здоровье мира узнают".

Вот что примерно, в чем-то более развернуто, а где-то более сжато, конспективно в свое время изложил я слушателям моего спецкурса о "Москве кабацкой". В дальнейшем я неоднократно возвращался к этой проблеме в своих выступлениях. Настала пора закрепить это в печатном слове.

1956-1984