Свет и тени
Я думаю, мне пока еще рано подводить
какие-либо
итоги себе. Жизнь моя и мое творчество еще
впереди.
Есенин предельно остро чувствовал свет и тени своего времени: суровый драматизм и накал борьбы нового со старым и в космически-планетарной душе народа, и в душевном микромире каждого человека, особенно в пору революционного обновления жизни, когда черные силы зла и тьмы, как правило, наиболее воинственно-оголтело и безрассудочно выступают против социальной справедливости, доброты, красоты, света рождающегося нового мира.
С годами все острее, все обнаженнее, все углубленнее философски, все выразительнее художественно звучит у Есенина эта вечная тема жизни, а значит - и литературы, - тема борьбы добра со злом.
Она достигает своего эпического крещендо, своей психологически заостренной и особенно напряженной нравственной кульминации в драматически обнаженной, как открытый нерв, новаторской поэме Есенина - "Черный человек".
Друг мой, друг мой, Я очень и очень болен. Сам не знаю, откуда взялась эта боль. Толи ветер свистит Над пустым и безлюдным полем, То ль, как рощу в сентябрь, Осыпает мозги алкоголь. Голова моя машет ушами, Как крыльями птица. Ей на шее ноги Маячить больше невмочь. Черный человек, Черный человек, Черный человек На кровать ко мне садится, Черный человек Спать не дает мне всю ночь.
Да, земля и на ней человек - прекрасны. Но... ходят по этой родной земле, зачастую нагло и безнаказанно, циники и люди без совести и чести; для них - "черных человеков" - нет ничего святого, у них нет ни морали, ни стыда.
Черный человек Глядит на меня в упор. И глаза покрываются Голубой блевотой, - Словно хочет сказать мне. Что я жулик и вор, Так бесстыдно и нагло Обокравший кого-то. "Слушай, слушай!" - Хрипит он, смотря мне в лицо, Сам все ближе И ближе клонится, - Я не видел, чтоб кто-нибудь Из подлецов Так ненужно и глупо Страдал бессонницей.
Чуткая к боли, легкоранимая душа Есенина всеми силами тянулась к жизни и свету. Мы знаем, как плодотворен был в этом отношении кавказский период.
Ну, что же? Молодость прошла! Пора приняться мне За дело, Чтоб озорливая душа Уже по-зрелому запела.
Этой "зрелости", этой окрыленности души поэта, к сожалению, не разглядели ни друзья, ни литературная критика, ни тем более "черные человеки", которые не однажды прилипали к светлой душе поэта. Они продолжали, каждый на свой лад, утверждать, что Есенин - настоящий поэт не в "Руси советской", а в своих "кабацких" стихах, не понимая, вернее, не желая видеть внутреннего единства и целостности личности Есенина как поэта и гражданина, гениально чувствующего свет и тени своей эпохи, а вместе с тем - главную историческую правду своего времени.
Художнику, отдающему, а вернее, жертвующему всем ради творчества, у которого, как однажды заметил Д. Фурманов, "вся жизнь - в стихах", все это непоправимо ранило душу.
К тому же с годами острее давал о себе знать отзвук прошлых заблуждений и ошибок, почти всегда неизбежных на тернистом пути поиска истины. Раздумья о днях, растраченных напрасно, неустроенность личной жизни, шумное имажинистское окружение по-своему обременяли душу поэта.
Как тяжело и одиноко было порой Есенину, поэту и человеку, сколько сил приходилось ему тратить на то, чтобы, преодолевая все "пророчества" и стенания, избежать "падения с кручи" и верить до конца своих дней, что, "радуясь, свирепствуя и мучась, хорошо живется на Руси"; наконец, как остро поэт чувствовал эти черные силы, все ближе подступавшие к его душе, - все это особенно обнаженно, почти физически ощущается именно в "Черном человеке".
"Черный человек" - это своеобразный реквием поэта.
С трагической искренностью поведал нам Есенин в своей поэтической исповеди о том, что омрачало его душу, что все больше волновало его сердце. Но это только одна грань, одна сторона "Черного человека", ибо ныне особенно очевидно, что его художественно-философское и социальное содержание, несомненно, глубже и общезначимее.
"Прескверный гость" у Есенина - это не только и не столько его личный враг. Нет, он враг всего прекрасного на земле, враг человека. В поэме он - олицетворение тех сил, которые достались новому миру в наследство от старого мира, где "черный человек" с его "философией" смердяковщины постоянно растлевает и убивает людские души.
Эта, казалось бы, глубоко личная поэма о трагической судьбе самого художника, о титанической нравственной, духовной борьбе, которую он ведет с самим собой в своей душе и сердце, на расстоянии, объективно, обретает огромную нравственно-философскую, эмоционально-взрывчатую обличительную силу против ядовитых бацилл античеловечности в людских сердцах, против всех "черных человеков" мира.
Еще в конце 1955 года жена поэта Софья Андреевна Толстая-Есенина показывала сохранившийся у нее черновой автограф отдельных строф поэмы:
"Черный человек! Ты прескверный гость. Эта слава давно Про тебя разносится". Я взбешен, разъярен, И летит моя трость Прямо к морде его, В переносицу...
С каким волнением держал я тогда впервые в руках этот черновой автограф, позволяющий зримо представить, как создавался окончательный вариант "Черного человека".
"Как ни странно, - говорила во время той памятной встречи Софья Андреевна, - но мне приходилось слышать и даже у кого-то читать, что "Черный человек" писался в состоянии опьянения, чуть ли не в бреду. Какой это вздор! Взгляните еще раз на этот черновой автограф. Как жаль, что он не сохранился полностью. Ведь "Черному человеку" Есенин отдал так много сил! Написал несколько вариантов поэмы. Последний создавался на моих глазах, в ноябре двадцать пятого года. Два дня напряженной работы. Есенин почти не спал. Закончил - сразу прочитал мне. Выло страшно. Казалось, разорвется сердце. И как досадно, что критикой "Черный человек" не раскрыт... А между тем я писала об этом в своих комментариях. Замысел поэмы возник у Есенина в Америке. Его потрясли цинизм, бесчеловечность увиденного, незащищенность человека от черных сил зла. "Ты знаешь, Соня, это ужасно. Все эти биржевые дельцы - это не люди, это какие-то могильные черви".
"Лица, слышавшие поэму в его чтении, находили, что записанный текст короче и менее трагичен, чем тот, который Есенин читал раньше. Говоря об этой вещи, он не раз упоминал о влиянии на нее пушкинского "Моцарта и Сальери", - отмечала еще ранее С. А. Толстая-Есенина в своих комментариях к произведениям поэта.
О том, что один из первоначальных вариантов поэмы создавался Есениным во время его зарубежной поездки, свидетельствует также сообщение, появившееся осенью 1923 года в журнале "Россия" (№ 8). "Сергей Есенин, - говорилось в нем, - вернулся из Нью-Йорка... Им написан цикл лирических стихотворений... "Страна негодяев" и "Человек в черной перчатке". Современники Есенина (А. Мариенгоф, В. Шершеневич и др.) вспоминают, что первый вариант поэмы Есенин читал после возвращения на родину осенью 1923 года. Факты говорят о том, что и в 1924 году Есенин не оставляет мысли о поэме "Черный человек". "Готовится к печати: Есенин - "Любовь хулигана", "Черный человек", "Страна негодяев", "Россияне" (сборник), "Миклашевская" (монография)" - такая запись была сделана самим поэтом на последней странице макета сборника "Москва кабацкая" в 1924 году.
Николай Асеев, встречавшийся с Есениным за две недели до смерти поэта, вспоминает: "В тот вечер он (Есенин. - Ю. П.) читал "Черного человека", вещь, которую он очень ценил и над которой, по его словам, работал больше двух лет"*.
* (Асеев Н. Дневник поэта. Л., 1929, с. 174.)
Тогда же Есенин читает свою поэму "Черный человек" Фурманову, Евдокимову и Тарасову-Родионову. Несколько ранее, в конце ноября Есенин отправляет копию поэмы "Черный человек" в Баку Чагину.
То, что первоначально образ "Черного человека" возникает у Есенина в пору его пребывания за границей, - в высшей степени закономерно. Там особенно явственно встал перед ним его страшный облик, а "чужой и хохочущий сброд" нэпманско-кабацкой среды помог до конца проникнуться презрением и гневом к "черному человеку". Правда, в символической сцене, которой завершается поэма, летящая трость разбивает лишь зеркало. Но самой поэмой Есенин так яростно ударил "черного человека", так бесстрашно обнажил его суть, что для каждого настоящего человека необходимость суровой, беспощадной борьбы с черными силами зла стала еще более очевидной. Такова, на наш взгляд, вторая грань, вторая объективная сторона гениальной есенинской поэмы - "Черный человек".
После первых публикаций поэма "Черный человек" вызвала довольно многочисленные отклики в критике. Почти все эти суждения и выступления носили, как правило, крайне тенденциозный, односторонний характер. Даже в статьях, позитивно оценивающих лирические стихи поэта и справедливо подчеркивающих благотворность поворота Есенина к теме Руси советской в "маленьких поэмах", о "Черном человеке" говорится чаще всего только в отрицательном плане. Так, в статье В. Воронского "Об отошедшем", предпосланной первому тому Собрания стихотворений Есенина, читаем: "В стихах последнего времени поэт... думает только о себе, индивидуализм дошел до крайности. Поэт болен, он у могилы. В известной своей части стихи этого времени являются уже материалом для психиатра и клиники: такова в особенности его поэма "Черный человек"*.
* (Воронский А. Об отошедшем. - В кн.: Сергей Есенин. Собрание стихотворений. - М.-Л.: Госиздат., 1926, т. 1, с. XXII.)
Противоположную, глубоко проницательную оценку "Черному человеку" тогда, в двадцатые годы, дал А. М. Горький: "Если б Вы знали, друг мой, - писал он из Неаполя бельгийскому писателю Францу Элленсу 7 февраля 1926 года, - какие чудесные, искренние и трогательные стихи написал он (Есенин. - Ю. П.) перед смертью, как великолепна его поэма "Черный человек", которая только что вышла из печати. Мы потеряли великого русского поэта"*.
* (Архив А. М. Горького, т. VIII. Переписка А. М. Горького с зарубежными литераторами. М., 1960, с. 99.)
26 ноября 1925 года Есенин ложится в клинику Первого Московского государственного университета. На следующий день он писал редактору "Бакинского рабочего" П. И. Чагину, отправляя ему рукопись "Черного человека": "Дорогой Петр! Пишу тебе из больницы. Опять лег. Зачем - не знаю, но, вероятно, и никто не знает.
Видишь ли, нужно лечить нервы, а здесь фельдфебель па фельдфебеле. Их теория в том, что стены лечат лучше всего без лекарств...
Все это нужно мне, может быть, только для того, чтобы избавиться кой от каких скандалов".
Каких возможных "скандалов" опасается в то время Есенин? Ответ мы находим в воспоминаниях "Последний год Есенина" поэта Василия Наседкина - мужа старшей сестры Есенина Екатерины Александровны. Вот что он рассказывает: "Больше всего Есенин боялся... милиции и суда.
Возвращаясь из последней поездки на Кавказ, Есенин в пьяном состоянии оскорбил одно должностное лицо. Оскорбленный подал в суд. Есенин волновался и искал выхода.
Это обстоятельство использовала Екатерина. Есенин около 20 ноября ночевал у своих сестер в Замоскворечье.
- Тебе скоро суд, Сергей, - сказала Екатерина утром. - Выход есть, - продолжала сестра, - ложись в больницу. Больных не судят. А ты, кстати, поправишься.
Есенин печально молчал. Через несколько минут он, словно сдаваясь, промолвил:
- Хорошо, да... я лягу.
А через минуту еще он принимал решение веселей:
- Правда, ложусь. Я сразу покончу со всеми делами.
Дня через три после описанного разговора Есенин лег в психиатрическую клинику. Ему отвели светлую и довольно просторную комнату на втором этаже.
Последний раз, - продолжает Наседкин, - у Есенина в клинике я был 20 декабря вместе с Екатериной. За двадцать пять дней отдыха (срок лечения предполагался двухмесячный) Есенин внешне окреп, пополнел, голос посвежел, по, несмотря на старания врача А. Я. Аронсона, Есенин не имел покоя в клинике. Оставшиеся за стеной лечебного заведения то и дело тормошили его. В это время он порвал связь с С. А. Толстой. Одна старая знакомая пришла с поручением от З. Н. Райх, которая требовала деньги на содержание дочери, грозила Есенину судом и арестом денег в Госиздате. Денег в Госиздате оставалось мало, тяжело обременяли постоянные заботы о сестрах, о родителях. Срок лечения ему казался слишком длительным"*.
* (Наседкин В. Ф. Последний год Есенина. - В кн.: Воспоминания о Сергее Есенине. М.: Московский рабочий, 1975, с. 438-439.)
Позднее, в пятидесятых-шестидесятых годах, Екатерина Александровна Есенина, рассказывая о последних годах и месяцах жизни брата, в том числе о случае с судом и больницей, замечала с нескрываемой душевной болью и грустью: "И то правда, Юрий Львович, сколько неотступных волнений и забот было у Сергея. Одни мы с Шуркой чего стоили. Меня он взял к себе в Москву из деревни еще в 1921 году, а позднее, в 1924 году, - Шурку. Надо было нас кормить, одевать, учить, устроить нам жилье. Вы ведь знаете, что у Сергея до конца жизни не было не только своей отдельной квартиры, но, по сути дела, и своего собственного домашнего угла. Одно время, после зарубежной поездки, он хлопотал о квартире. Но в Моссовете ему отказали. Устал он от всего этого, да и от всех, кто окружал его в Москве, - предельно. Я и тогда это чувствовала, хоть и было мне девятнадцать лет. С годами все полнее осознаешь, - продолжала Екатерина Александровна, - как нелегко жилось Сергею, как его тяготила сложившаяся вокруг него в Москве обстановка... Добавьте к этому материальные затруднения, постоянные просьбы родных и близких о деньгах. И Зинаида Райх требует на детей, и нам с Шуркой, и отец с матерью - на постройку новой избы, старая сгорела при пожаре. Здесь и "друзья"-приятели, норовившие погулять и выпить за счет Сергея. Все - с него, с Сергея. А он сам-то еще очень молод. Жизнь его оборвалась в тридцать лет! Сколько молодых людей в его-то годы сидят на родительской шее! Да! В какой круговерти жил и работал Сергей! И как работал! В последние годы им созданы лучшие произведения, включая "Персидские мотивы" и "Анну Сне-гину". А критика, к сожалению, этого почти не замечала. Она лишь изредка отзывалась одобрительно о Сергее, и то главным образом о его лирических стихах, а больше - молчала или устраивала ему "разносы" в печати, особенно за "Москву кабацкую". Даже "Анну Снегину" критики-современники Сергея не поняли, не оценили по достоинству. Конечно же, - заключала обычно Екатерина Александровна, - все это не проходило бесследно для Сергея; все это ранило ему душу. Нервы его были предельно напряжены. Он и сам чувствует это и ищет выхода".
Таким выходом, позволяющим резко переменить окружающую его обстановку, представляется Есенину отъезд из Москвы.
Еще находясь в клинике, он принимает решение уехать в Ленинград. "Об этом, - вспоминает Наседкин, - он (Есенин. - Ю. П.) говорил больше всего. Впереди новая жизнь. Через Ионова устроит свой двухнедельный журнал, будет редактировать, будет работать"*.
* (Наседкин В. Ф. Последний год Есенина. - В кн.: Воспоминания о Сергее Есенине. М.: Московский рабочий, 1975, с. 439.)
7 декабря Есенин отправил из Москвы ленинградскому поэту В. Эрлиху телеграмму: "Немедленно найди две-три комнаты. 20 числах переезжаю жить Ленинград. Телеграфируй. Есенин".
21 декабря Есенин оставляет клинику. Он снимает со сберкнижки деньги. Они необходимы ему для поездки.
23 декабря Есенин, будучи в Госиздате, сообщает о своем отъезде и договаривается о том, что, как только будут готовы гранки первого тома его Собрания сочинений, их направят ему в Ленинград. В тот же день, незадолго до отъезда, на квартире у С. А. Толстой, встретившись с Наседкиным, Есенин, как свидетельствует последний, "дает мне госиздатовский чек на семьсот пятьдесят рублей - он не успел сегодня заглянуть в банк и едет в Ленинград почти без денег. Просил выслать завтра же.
Через две недели мы должны были встретиться в Ленинграде..."*
* (Наседкин А. Ф. Последний год Есенина. - В кн.: Воспоминания о Сергее Есенине. М. 1975, с. 439.)
Все это говорит за то, что в Ленинград поэт ехал не умирать, а работать! 24 декабря Есенин - в Ленинграде. Эрлих пока не успел найти для него и одной комнаты. Есенин решает поселиться в гостинице "Англетер". Здесь в это время жили близкие знакомые поэта: писатель и журналист Г. Ф. Устинов и его жена - Е. А. Устинова. В своих воспоминаниях "Четыре дня Сергея Александровича Есенина" она рассказывает:
"...Утром в 10-11 часов к нам почти вбежал в шапке и шарфе сияющий Есенин.
- Ты откуда, где пальто, с кем?
- А я здесь остановился. Сегодня из Москвы, прямо с вокзала. Мне швейцар сказал, что вы тут, а я хотел быть с вами и снял пятый номер. Пойдемте ко мне. Посидим у меня, выпьем шампанского. Тетя (так звал Есенин автора воспоминаний. - Ю. П.), ведь это по случаю приезда, а другого вина я не пью.
Пошли к нему. Есенин сказал, что он из Москвы уехал навсегда, будет жить в Ленинграде и начнет здесь новую жизнь - пить вино совершенно перестанет. Со своими родственниками он окончательно расстался, к жене не вернется - словом, говорил о полном обновлении своего быта. У него был большой подъем...
Первый день прошел в воспоминаниях прошлого и в разговорах о ближайшем будущем. Поэта Эрлиха мы просили искать общую квартиру: для нас и Сергея Александровича.
Я сначала не соглашалась на такое общежитие, но Есенин настаивал, уверял, что не будет пить, что он в Ленинград приехал работать и начать новую жизнь"*.
* (Устинова Е. А. Четыре дня Сергея Александровича Есенина. - В кн.: Воспоминания о Сергее Есенине. М.: Московский рабочий, 1975, с. 457-458.)
25, 26, 27 декабря Есенин встречался со своими ленинградскими знакомыми и друзьями, многие из них побывали у него в гостинице. На второй день после приезда Есенин вместе с Эрлихом навестил Клюева. Потом они втроем вернулись в гостиницу. Вскоре подошел художник Мансуров.
"Есенин, - вспоминает Вольф Эрлих, - читал последние стихи.
- Ты, Николай, мой учитель. Слушай.
Учитель слушал.
Когда Есенин кончил читать, некоторое время молчали.
Он потребовал, чтобы Клюев сказал, нравятся ли ему стихи.
Умный Клюев долго колебался и наконец съязвил:
- Я думаю, Сереженька, что, если бы эти стихи собрать в одну книжечку, они стали бы настольным чтением для всех девушек и нежных юношей, живущих в России...
Есенин помрачнел.
Ушел Клюев в четвертом часу. Обещал прийти вечером, но не пришел.
Пришли Устиновы. Елизавета Алексеевна принесла самовар. С Устиновыми пришел Ушаков и старик писатель Измайлов. Пили чай. Есенин снова читал стихи, в том числе и "Черного человека". Говорил:
- Снимем квартиру вместе с Жоржем (Г. Ф. Устиновым. - Ю. П.). Тетя Лиза (Устинова) будет хозяйка. Возьму у Ионова журнал. Работать буду. Ты знаешь, мы только праздники побездельничаем, а там - за работу".
Утро 27 декабря. Тот же В. Эрлих рассказывает в своей книге "Право на песнь": "Стоим около письменного стола: Есенин, Устинова и я... Кажется, в комнате была прислуга.
Он (Есенин. - Ю. П.) говорит:
- Да! Тетя Лиза, послушай! Это безобразие! Чтобы в номере не было чернил! Ты понимаешь? Хочу написать стихи, и нет чернил. Я искал, искал, так и не нашел. Смотри, что я сделал!
Он засучил рукав и показал руку: надрез. Поднялся крик. Устинова рассердилась не на шутку. Кончили они так:
- Сергунька! Говорю тебе в последний раз! Если повторится еще раз такая штука, мы больше незнакомы!
- Тетя Лиза! А я тебе говорю, что если у меня не будет чернил, я еще раз разрежу руку! Что я, бухгалтер, что ли, чтобы откладывать на завтра!
- Чернила будут. Но если тебе еще раз взбредет в голову писать по ночам, а чернила к тому времени высохнут, можешь подождать до утра. Ничего с тобой не случится.
На этом поладили.
Есенин нагибается к столу, вырывает из блокнота листок, показывает издали: стихи.
Говорит, складывая листок вчетверо и кладя его в карман моего пиджака:
- Тебе.
Устинова хочет прочесть.
- Нет, ты подожди! Останется один, прочитает"*.
* (Эрлих В. И. Право на песнь. Л., 1930, с. 102-103.)
Более кратко и сжато об этом же рассказывает в своих воспоминаниях и Е. А. Устинова: "Я зашла к нему. Тут он мне показал левую руку: на кисти было три неглубоких пореза.
Сергей Александрович стал жаловаться, что в этой "паршивой" гостинице даже чернил нет, и ему пришлось писать сегодня утром кровью.
Скоро пришел поэт Эрлих. Сергей Александрович подошел к столу, вырвал из блокнота написанное утром кровью стихотворение и сунул Эрлиху во внутренний карман пиджака.
Эрлих потянулся рукой за листком, но Есенин его остановил:
- Потом прочтешь, не надо!
Позднее мы снова сошлись все вместе... За ужином Есенин ел только кости и уверял, что только в гусиных костях есть вкус. Все смеялись.
В этот день все очень устали и ушли от него раньше, чем всегда. Звали его к себе, он хотел зайти - и не пришел"*.
* (Устинова Е. А. Четыре дня Сергея Александровича Есенина. - В кн.: Воспоминания о Сергее Есенине. М.: Московский рабочий, 1975, с. 460.)
В. Эрлих вспоминает: "Часам к восьми и я поднялся уходить. Простились. С Невского я вернулся вторично: забыл портфель... Есенин сидел у стола спокойный, без пиджака, накинув шубу, и просматривал старые стихи. На столе была развернута папка. Простились вторично.
На другой день портье, давая показания, сообщил, что около десяти Есенин спустился к нему с просьбой: никого в номер не пускать"*.
* (Эрлих В. И. Право на песнь. Л., 1930, с. 104.)
Если судить по этим рассказам, то при разночтении в деталях и частностях, почти неизбежных в таких случаях, казалось, ничто не предвещало надвигающейся катастрофы.
Что могло произойти в те немногие часы, когда Есенин остался один в номере гостиницы? Какие черные силы толкнули поэта к роковой черте? Вряд ли когда-нибудь до конца откроется эта тайна. Поэт унес ее с собой, в могилу. Мы можем лишь предполагать, строить свои догадки, высказывать свои суждения и "версии". Не более!
Не будем судить очень строго тех, кто в эти дни, особенно 27 декабря, будучи вместе с Есениным, не почувствовал сердцем надвигающейся трагедии; что их ничто не насторожило в поведении Есенина, а главное - в стихах, включая "Черного человека", которого поэт читал сам неоднократно; что один из них - Эрлих так и не прочитал в тот день стихотворение, которое ему подарил Есенин:
До свиданья, друг мой, до свиданья. Милый мой, ты у меня в груди. Предназначенное расставанье Обещает встречу впереди.
До свиданья, друг мой, без руки и слова, Не грусти и не печаль бровей, - В этой жизни умирать не ново, Но и жить, конечно, не новей.
Если бы Эрлих, придя вечером домой от Есенина, прочитал эти пронзительные, как крик души, стихи! Возможно, они встревожили бы его и он вновь вернулся в гостиницу к Есенину. Остался бы у него до утра. Так в прошлом бывало не однажды во время приездов Есенина в Ленинград, а Эрлиха в Москву. Кто знает...
Что делать! У каждого из ленинградских знакомых Есенина были свои предновогодние хлопоты и планы, свои радости и заботы. Все они в тот день - 28 декабря - "очень устали" и рано ушли от Есенина, каждый к себе - отдыхать, оставив поэта одного. Скорее всего они не знали, что Есенин не терпел одиночества, оно всегда угнетало его и тяготило. Среди них не оказалось ни одного близкого, родного поэту человека, настоящего товарища и друга, который бы почувствовал внутреннее состояние Есенина, ранимость его души и не оставил бы в эту трагическую ночь поэта одного наедине со своими горькими, мучительно-трагическими думами и мыслями, которые бессонными ночами, в разное время, одолевают и поэтов, и каждого совестливого человека...
Только на следующий день, когда стало известно о самоубийстве Есенина в ночь с 27 на 28 декабря в гостинице "Англетер", В. Эрлих, по его словам, прочитал стихотворение Есенина "До свиданья, друг мой, до свиданья...", пролежавшее до этого у него в кармане!
Напечатанное в "Красной газете" 29 декабря, это стихотворение стало известно повсеместно. Многие из пишущих в дни кончины Есенина о нем - и критики, и писатели-современники, и те, кто знал Есенина лично и встречался с ним в разные годы, - пытались представить эти стихи как поэтическое завещание Есенина и даже как выражение "духа" времени. Ухватились за эти строки и те, кто в период нэпа испытал на себе влияние мелкобуржуазной стихии. "Сразу стало ясно, - писал в связи с этим Маяковский, - сколько колеблющихся этот сильный стих, именно стих подведет под петлю и револьвер... С этим стихом можно и нужно бороться стихом и только стихом". И Маяковский пишет стихотворение "Сергею Есенину", в котором с иронией и сарказмом говорит о тех, кто после смерти поэта пытался утверждать, что гибель его якобы была неизбежна, что поэт растратил свои силы и его лирический талант вступал в конфликт с эпохой. Авторы этих "легенд" ссылаются при этом обычно на самоубийство Есенина и на его последнее стихотворение. Между тем нельзя рассматривать жизнь и оценивать творчество поэта, исходя только из трагического конца.
Поэзия Есенина в высшей степени драматична и правдива, она полна острых социальных конфликтов и поистине трагедийных коллизий, глубоких, порой, казалось бы, неодолимых, кричащих противоречий.
"Сорокоуст" и "Анна Снегина", "Пугачев" и "Песнь о великом походе", "Русь уходящая" и "Капитан земли", "Исповедь хулигана" и "Стансы", "Москва кабацкая" и "Персидские мотивы" - поначалу трудно даже представить, что все эти поэмы и стихи создал один человек, да к тому же в такое невероятно короткое время.
И тем досаднее и огорчительнее, что в прошлом противоречия во взглядах и творчестве поэта чаще всего объяснялись лишь индивидуальными чертами характера Есенина, "раздвоенностью" его личности и другими субъективными моментами.
Мысль о "раздвоенности" лирического героя поэзии Есенина, об идиллической влюбленности поэта в русскую патриархальную старину и "отстраненности" от революционной действительности усиленно подчеркивалась, когда заходила речь о таких стихах и поэмах, как "Сорокоуст", "Черный человек", "Исповедь хулигана", "Москва кабацкая", "Я последний поэт деревни...".
При этом долгое время упускалась из виду другая объективная сторона жизни и творчества поэта. Драматизм поэзии Есенина порожден прежде всего теми историческими объективными условиями, в которых поэт жил и создавал свои произведения. Противоречия во взглядах и творчестве Есенина являлись глубоким и серьезным отражением в его душе действительных явлений жизни. Не надо сглаживать противоречия Есенина, не надо выпрямлять его жизненный путь. Этого нельзя делать даже при самых благих намерениях. Отнять у Есенина его противоречия, драматизм, умолчать о некоторых произведениях, а другие, наоборот, выпятить - это значит обокрасть и поэта, и самих себя.
Необходимо ясно представлять объективный характер противоречий поэзии Есенина и не упускать из виду главную тенденцию, главную линию развития его творчества, которая приводит поэта от "Инонии" и "Сорокоуста" к "Руси советской", "Песни о великом походе", "Анне Снегиной".
Именно за последние годы талант Есенина стал выражаться особенно полно и многогранно. И поэт это чувствовал. В автобиографии, написанной им в июне 1924 года, он отмечал, что "здесь пе все сказано. Но я думаю, мне пока еще рано подводить какие-либо итоги себе. Жизнь моя и мое творчество еще впереди". Это сознание, что жизнь впереди, не покидало поэта и позднее. Даже в стихах конца 1925 года сквозь образ метели, как подснежник ранней весной, пробивает себе дорогу светлая радость:
Пусть сердцу вечно снится май И та, что навсегда люблю я.
Глубоко прав Леонид Леонов, который в январе 1926 года писал: "Могучей творческой зарядкой был отмечен звонкий есенинский талант. Глубоко верю, что многое еще мог бы сделать Сергей Есенин. Еще не иссякли творческие его соки, еще немного оставалось ждать, и снова брызнули б они из есенинских тайников, как по весне проступает светлый и сладкий сок на березовом надрезе"*.
* (Леонов Л. Умер поэт. - 30 дней. М., 1926, № 2, с. 19.)
И кто знает, окажись в трагические для поэта дни рядом с ним настоящие, верные друзья, не почувствовал ли бы он опять в своей душе после метели весну. "Не будем винить только его, - писал после смерти Есенина А. В. Луначарский. - Все мы - его современники - виноваты более или менее. Это был драгоценный человек. Надо было крепче биться за него. Надо было более по-братски помочь ему".
Сколько радости приносил поэт людям, открывая перед ними новые дали, новые горизонты прекрасного! Сколько людей согревало свои сердца у чудесного костра поэзии Есенина, сколько наслаждалось задушевными звуками его лиры! И как часто они были, к сожалению, невнимательны к Есенину - человеку, как часто он был одинок, беззащитен! "Я видела, как ему трудно, плохо, как он одинок, - вспоминает актриса Камерного театра Августа Миклашевская. - Понимала, что виноваты и я, и многие, ценившие и любившие его. Никто из нас не помог ему по-настоящему. Он тянулся, шел к нам. С ним было трудно, и мы отходили в сторону, оставляя его одного"*.
* (Миклашевская А. Л. Встреча с поэтом. - В сб.: Воспоминания о Сергее Есенине. М.: Московский рабочий, 1985, с. 355.)
"Не удержался. Видать, разбился о камень черствых людских сердец", - сказал Сергей Миронович Киров, узнав о смерти поэта.
Все очевидней ныне огромные масштабы поэтического дарования Есенина, идейно-эстетическое значение его лучших произведений, реалистический дух есенинского стиха, живая, кровная связь его творчества с народно-поэтическими традициями и русской классической литературой:
Писали раньше Ямбом и октавой. Классическая форма Умерла. Но ныне, в век наш Величавый, Я вновь ей вздернул Удила.
Есенин имел основания для такого заявления. В пору становления молодой советской литературы было немало ниспровергателей классических традиций. Преодолевая их влияние, Есенин настойчиво обращается к поэтическому опыту классиков. В последние годы жизни его все более неудержимо привлекал "могучий дар" того, "кто русской стал судьбой".
Июнь 1924 года. Москва. Тверской бульвар. Памятник Пушкину. Живые цветы. Взволнованные, одухотворенные лица. И стихи, обращенные к великому поэту, его светлой памяти:
И в бронзе выкованной славы Трясешь ты гордой головой.
Стихи звучат юношески молодо, восторженно, дерзко и вместе с тем исповедально, мудро, почти пророчески:
А я стою, как пред причастьем, И говорю в ответ тебе: Я умер бы сейчас от счастья, Сподобленный такой судьбе.
Все, кто слушал эти строки, на какое-то мгновение замерли в напряжении. А тот, кто их читал, после долгой паузы, словно вглядываясь в будущее, обращается теперь уже не только к Пушкину, но и ко всем, кого видит и не видит перед собой, к своим современникам и потомкам:
Но, обреченный на гоненье, Еще я долго буду петь... Чтоб и мое степное пенье Сумело бронзой прозвенеть.
"Это было 6 июня... в памятный для литературной Москвы пушкинский день, - вспоминал И. Н. Розанов. - Сто двадцать пять лет со дня рождения Пушкина. Все писатели приглашались к 6 ч. вечера к "Дому Герцена" на Тверском бульваре. Оттуда, выстроившись рядами, со знаменем во главе торжественно двинулись к памятнику Пушкину, где должно было происходить возложение венка...
У памятника великому поэту речей не произносилось... Слово было предоставлено поэтам для произнесения стихов. Первым на ступенях пьедестала, возле только что возложенного венка... появилась фигура Есенина. Он был без шляпы. Льняные кудри резко выделяли его из окружающих. Сильно раскачивая руками, выкрикивая строчки, он прочел свое обращение "К Пушкину". Впервые прозвучало стихотворение, известное теперь всем и каждому".
Тогда же, в июне 1924 года, в одном из московских журналов была напечатана есенинская анкета о Пушкине. Отвечая в ней на вопрос: "Как вы теперь воспринимаете Пушкина?" - Есенин писал: "Пушкин - самый любимый мною поэт. С каждым годом я воспринимаю его все больше и больше как гения страны, в которой я живу. Даже его ошибки, как, например, характеристика Мазепы, мне приятны, потому что это есть общее осознание русской истории". И далее: "Постичь Пушкина - это уже нужно иметь талант. Думаю, что только сейчас мы начинаем осознавать стиль его словесной походки"*.
* (Есенин С. Собр. соч., т. 4, с. 228.)
И еще: в том же июне в автобиографии, говоря об Америке и будущем своей родины, Есенин с гордостью называет имя Пушкина среди имен своих великих соотечественников, которые духовно, нравственно выражали и олицетворяли собой не только настоящее и прошлое, но и завтрашний день России.
"Если сегодня держат курс на Америку, - писал Есенин, - то я готов тогда предпочесть наше серое небо и наш пейзаж: изба немного вросла в землю, прясло, из прясла торчит огромная жердь, вдалеке машет хвостом на ветру тощая лошаденка. Это не то, что небоскребы, которые дали пока что только Рокфеллера и Маккормика, но зато это то самое, что растило у нас Толстого, Достоевского, Пушкина, Лермонтова и др."*.
* (Есенин С. Собр. соч., т. 4, с. 18.)
В конце XIX и особенно в начале XX века знамя реалистической поэзии поблекло, при этом порой, к сожалению, настолько, что кое-кто поспешил заявить, будто реализм в поэзии себя исчерпал и будущее не за ним, а за символизмом. Нашлись даже горячие головы, готовые сбросить с "парохода современности" Пушкина, Толстого и Достоевского...
Именно в это время вслед за "Березой" появляются в печати "свежие, чистые, голосистые", "удивительно сердечные" и "размашистые" стихи Сергея Есенина. Мог ли тогда, в 1914 году, кто-либо предположить, что в лице неизвестного автора, скрывавшегося под псевдонимом Аристон, в русскую поэзию XX века пришел человек, которому суждено было стать достойным преемником пушкинской славы. Поэт, который в пору становления нового, революционного искусства одним из первых сумел решительно повернуть свой взор к наследию и традициям классической поэзии и вместе с великими первопроходцами советской поэзии Владимиром Маяковским и Александром Блоком смело двинуться по пути реализма, народности, гражданственности вперед - к Пушкину.
На действительность своего времени, на окружающий его мир природы и особенно на судьбу Руси крестьянской Есенин как поэт уже в лучших своих ранних стихах во многом взглянул по-пушкински, с обжигающей душу, истинно пушкинской проникновенной любовью к Родине и верой в человека.
Есенин писал обо всем этом по-своему, не повторяя великого предшественника, а вслед за ним прокладывая собственную поэтическую дорогу, приближаясь все зримее к Пушкину.
Истинные стихи о Родине всегда вызывают в нас чувство законной гордости. Они всегда современны. Наступает время новых суровых испытаний для Родины, и вновь вспыхивают ярким светом и как бы наполняются живым патриотическим дыханием и бессмертные строки "Слова о полку Игореве", и героические страницы русского былинного эпоса, и гордые пророческие строфы ломоносовских од о России, ее уме и великом трудолюбии; и едва ли не чаще, чем к кому-либо другому, в такие минуты нравственных, духовных потрясений обращаем мы сердца наши к великому Пушкину, его стихам о России.
Сильна ли Русь? Война, и мор, И бунт, и внешних бурь напор Ее, беснуясь, потрясали - Смотрите: все стоит она!
Вспомним годы Великой Отечественной войны. С какой патриотической силой, с каким историческим прозрением и как современно звучали тогда пушкинские стихи:
Иль мало нас? Или от Перми до Тавриды, От финских хладных скал до пламенной Колхиды, От потрясенного Кремля До стен недвижного Китая, Стальной щетиною сверкая, Не встанет русская земля?..
Тогда же, в годы фашистского нашествия, для многих наших соотечественников в истинном свете раскрылись великая любовь к России Сергея Есенина, патриотическая глубина, пронзительное чувство Родины в его поэзии:
Спит ковыль. Равнина дорогая, И свинцовой свежести полынь. Никакая родина другая Не вольет мне в грудь мою теплынь.
Судьба России, ее прошлое, настоящее, будущее - вот что прежде всего глубоко волнует и Пушкина, и Есенина, определяет неустанный художественный поиск, гражданскую позицию каждого из поэтов: вот что является главной темой всего их творчества, вот их извечная радость и боль, их немеркнущая мечта и надежда.
Пока свободою горим, Пока сердца для чести живы, Мой друг, отчизне посвятим Души прекрасные порывы! Если крикнет рать святая: "Кинь ты Русь, живи в раю!" Я скажу: "Не надо рая, Дайте родину мою".
Россия Пушкина, Россия Есенина.
Россия эпохи декабризма. Россия эпохи Великого Октября.
И в Пушкине и в Есенине, в их жизни и творчестве главное - решительный поворот к передовым идеям, революционным силам своей эпохи. Каждый из них сказал свое великое слово о своем времени и прежде всего о революционных событиях, определяющих узловые социальные, классовые конфликты их эпох. При этом дворянин Пушкин в эпоху декабризма все больше задумывается о судьбах России крестьянской, считая, что "политическая наша свобода неразлучна с освобождением крестьян...", а сын Руси крестьянской Сергей Есенин в эпоху пролетарской социалистической революции все больше и больше поворачивает свой взор к России Советской, России Ленинской.
От Пушкина, его высочайших нравственных, гражданских традиций берет начало огромная мера ответственности Есенина перед своим временем, народом, историей, беспощадная требовательность к себе. Свободолюбивый пафос поэзии Пушкина, как яркий солнечный луч, помогал Есенину в самые трудные и драматические моменты его жизни почувствовать главное в окружающей действительности и увидеть, где подлинная свобода и кто по-настоящему несет ее народам России.
Большевики-ленинцы, те, кто в эпоху Октября олицетворял все истинно человеческое и революционное в русском народе, становятся для Есенина идеалом прекрасного. Поэт жадно тянулся к ним, вначале больше стихийно, чем сознательно ("Небо - как колокол, месяц - язык, мать моя - родина, я - большевик"); несколько позднее он пробивался к ним настойчиво "в развороченном бурей быте", а затем, и это было главным, он рассказывал о них в "Песни о великом походе" и "Анне Снегиной", "Поэме о 36" и "Балладе о двадцати шести", в "Ленине" и "Капитане земли".
Вся поэзия и Пушкина и Есенина направлена на то, чтобы поддержать, окрылить человека, раскрепостить его духовно и создать для него такие условия общественной жизни, чтобы он действительно смог стать Человеком.
Гуманизм пушкинской поэзии озарил есенинскую музу немеркнущим светом истинной человечности, великой любовью к Родине, ко всему живому на земле.
Великий Пушкин помогает нам полнее выявить главное в Есенине, его поэзии, помогает увидеть действительно великого Есенина. Процесс этого познания глубоко диалектичный и взаимный. Авторитет Пушкина огромен и непререкаем для Есенина. Вместе с тем на такого художника, как Есенин, при его глубоко органической, ярчайшей поэтической индивидуальности, на протяжении всей жизни, всего творческого пути мог воздействовать и оказывать свое влияние поэт истинно великий и вместе с тем истинно современный. Таким поэтом был Пушкин. Есенин неустанно шел вперед к этой величайшей поэтической вершине мировой и отечественной литературы, обретая все более твердую уверенность и самостоятельность в избранном им пути. Продолжая, развивая, обогащая традиции Пушкина, Есенин оставался и был прежде всего сыном своего века, своей эпохи. Все это, вместе взятое, позволило Есенину еще при жизни, в 20-е годы, стать объективно тем могучим художественным звеном, которое прочно и навсегда соединило реалистическую поэзию Пушкина, Лермонтова, Некрасова с поэзией социалистического реализма, рожденной Великим Октябрем*.
* (Казалось, все говорит за то, что тему "Пушкин и Есенин" должны были уже давно глубоко и обстоятельно исследовать наша литературоведческая наука и критика. К сожалению, в действительности дело обстоит иначе. Сотни книг, тысячи статей посвящены Пушкину, его жизни, творчеству, литературным связям. Более полутора тысяч статей, несколько десятков книг включает в себя последний библиографический справочник "С. А. Есенин". Среди этой обширной литературы лишь несколько небольших журнальных статей и газетных заметок затрагивают тему "Пушкин и Есенин". В своих статьях "Пушкин и Есенин", опубликованных в журнале "Огонек" (№ 31-32 за 1974 г.) и книжке "Подвиг Пушкина" (М., "Правда", 1974), которые вошли также в сборник "Пушкин и многонациональная советская литература", выпущенный ИМЛИ имени Горького совместно с Ереванским государственным университетом, я попытался, по существу впервые, рассмотреть и исследовать важнейшие вопросы, связанные с темой "Пушкин и Есенин", обозначить ее границы, наметить проблематику, наконец, выявить пути ее дальнейшей разработки.)
О реалистическом характере произведений Есенина ныне справедливо говорят многие. Но закономерно возникает вопрос: какой это реализм? Критический? Социалистический? Или это неореализм? Об этом, к сожалению, в работах о Есенине ни слова. Между тем если в дооктябрьском творчестве Есенин выступает как поэт, продолжающий традиции классической русской поэзии - поэзии критического реализма, то такие его произведения, как "Анна Онегина", "Баллада о двадцати шести", "Песнь о великом походе", "Письмо к женщине", "Стансы", "Русь советская", "Ленин", уже никак не отнесешь к реализму критическому.
Какую правду утверждает Есенин в этих произведениях, ради чего их создает? Как относится в них к историческим событиям, о которых рассказывает, и самое главное - каков идеал поэта? К чему он стремится, о чем мечтает? На это нам отвечает сам поэт:
Теперь в Советской стороне Я самый яростный попутчик. . . . . . . . . . . . . . . За знамя вольности И светлого труда Готов идти хоть до Ламанша.
Конечно, было бы наивно думать, что все совершилось легко и просто. Нет! И еще раз нет! И мы могли бы здесь привести другие строки, другие, горькие откровения поэта о днях, растраченных напрасно. Но важно главное - тенденция.
В середине двадцатых годов Есенин, решительно переступив через все формалистические "измы", создает произведения, которые с полным основанием следует отнести к поэзии социалистического реализма.
"О России и революции", "Русь советская", "Страна Советская" - так называет Есенин новые книги, которые выходят у него в это время в Москве и на Кавказе. В них голос новой России, ее мечты, надежды, тревоги, в них душа народа, душа поэта, в них сама жизнь в вечном борении добра со злом. Мы чувствуем, как трудно было поэту окончательно расстаться с прошлым, видим, как нелегко ему было порой шагать по неизведанным дорогам новой жизни.
А кому из поэтов - современников Есенина - было легко? Блоку? Маяковскому? "Поэзия - вся! - езда в незнаемое".
Порой Блок, Бедный, Есенин, Маяковский противопоставляются друг другу. Бывает и так, что одного поэта "поднимают" за счет других. Или, что еще досаднее, творчество одного поэта становится неким эталоном, а произведения, которые не подходят под этот "эталон" и требуют своего конкретного анализа, иногда остаются за бортом социалистического реализма. Все это приводило и приводит к одностороннему, обедненному представлению о поэзии эпохи Октября.
А ведь при всем идейно-художественном своеобразии Блок, Бедный, Маяковский, Есенин были едины в главном - в неподдельной тревоге за судьбы восставшей России. Каждый из них "в годы революции был всецело на стороне Октября", каждый сказал свое вдохновенное слово о тех незабываемых днях.
"Двенадцать" Блока, "Главная Улица" Бедного, "Анна Снегина" Есенина, "Хорошо!" Маяковского - неповторимые страницы бессмертного эпоса революции.
Творчество Есенина - творчество подлинно великого национального поэта. Оно не укладывается ни в какие рамки "крестьянской поэзии". Однако при жизни Есенин был накрепко привязан критикой к группе "крестьянских поэтов". Близкий друг Есенина поэт Сергей Городецкий рассказывает: "Он терпеть не мог, когда его называли пастушком, Лелем, когда делали из него исключительно крестьянского поэта. Отлично помню его бешенство, с которым он говорил мне в 1921 году о подобной трактовке его". Позднее, в 1924 году, Есенин признавался одному из друзей: "Если бы ты знал, до чего мне надоело быть крестьянским поэтом! Зачем? Я просто поэт, и дело с концом!"
"Традиционный" взгляд на Есенина как крестьянского поэта, явно сужающий идейные эстетические, тематические границы его поэзии и заведомо снижающий ту огромную роль, которую сыграло творчество Есенина в развитии всей советской и мировой поэзии, долго господствовал в критической литературе о поэте. В известной мере он дает знать о себе и сегодня.
Бесспорно, корни поэзии Есенина - в рязанской деревне. С гордостью говорил он в стихах о своем крестьянском первородстве: "У меня отец - крестьянин, ну, а я - крестьянский сын". Не случайно в революционные дни семнадцатого года Есенин видит себя продолжателем кольцовских традиций.
Но не следует забывать и упускать из виду еще одно очень важное обстоятельство. Россия была страной крестьянской. Три русские революции XX века - это революции в крестьянской стране. Крестьянский вопрос всегда волновал передовые умы России. Вспомним Радищева, Гоголя, Салтыкова-Щедрина, Льва Толстого.
Историей был дан России один-единственный путь решения "крестьянского вопроса" - путь социалистического переустройства русской деревни. Принимая этот путь умом, Есенин чувствовал сердцем, что преодолеть его Руси крестьянской будет далеко не так легко и просто, как это казалось иным его современникам. Отсюда постоянные тревожные, порой мучительные раздумья Есенина о будущем крестьянской Руси.
И не эта ли, обжигающая сердце, правда чувств особенно дорога нам в стихах Есенина, не в этом ли подлинное величие поэта?!
Есенин глубоко знал жизнь крестьянской России и был кровно связан с нею. Все это объективно способствовало тому, что он смог стать истинно народным, национальным поэтом и в ярких реалистических произведениях сказать свое правдивое слово о главных событиях своей эпохи.
При использовании материалов обязательна установка активной ссылки:
http://s-a-esenin.ru/ "Сергей Александрович Есенин"