В. А. Вдовин. "О новый, новый, новый, прорезавший тучи день!"
"День - эмблема счастья, радости, жизненных благ".
В литературе С. Есенине, вышедшей в последнее время, можно прочитать, что поэт, восторженно встретивший как Февральскую, так и Октябрьскую революции, не заметил их истинного содержания*. "Поэт принимал лишь ту революцию, которую он сам создавал в своем сознании, и те цели этой революции, которые родились в его собственной голове под влиянием скифских идей"**. Но под влиянием все яснее обозначавшихся событий Есенин якобы начинает понимать это несоответствие своих идеалов историческому процессу. "Его "Инония" - не только приговор богу, но и крик о "неосуществимом граде", вызов силам, противостоящим иллюзиям поэта. Она написана на последнем пределе, и ее стих полон заклинаний, обещаний и призывов поверить в то, во что и сам поэт в душе не верит, поэтому и кричит так громко, заглушая собственные сомнения".*** Другие авторы, напротив, в отношении Есенина к революции видят парадоксальное сочетание угнетения и бодрости, неверия и веры, и его "библейские" поэмы, по их мнению, "отражают приливы и отливы есенинских очарований и разочарований и опять - разочарований и очарований с незапрограммированной точностью дневника"****.
* (П. Ф. Юшин. Сергей Есенин. Идейно-творческая эволюция.- Изд-во Московского университета, 1969, стр. 198-202.)
** (П. Ф. Юшин. Сергей Есенин. Идейно-творческая эволюция.- Изд-во Московского университета, 1969, стр. 203.)
*** (П. Ф. Юшин. Сергей Есенин. Идейно-творческая эволюция.- Изд-во Московского университета, 1969, стр. 216.)
**** (А. Марченко. Поэтический мир Есенина. М., "Советский писатель", 1972, стр. 111.)
Такое прочтение революционных поэм Есенина далеко от их подлинного содержания.
Поэзию с ее метафорическим языком нельзя понимать и толковать упрощенно, воспринимая каждое выражение буквально, как это делают некоторые исследователи. Неправы и те, кто полагает, будто "многие есенинские иносказания" вообще лишены смысла. "По всей вероятности,- пишет А. Марченко, - они в замысле лишены смысловой "нагрузки" и введены в поэмы для того, чтобы сообщить монологам "нового сеятеля" (то есть Есенина.- В. В.) пугающую воображение "темноту", столь характерную для стиля "ветхозаветных" пророчеств*. Но если согласиться с таким мнением, тогда логичнее было бы вообще отказаться от анализа этих поэм, ибо, как справедливо заметил в свое время Афанасьев, "толковать о художественном достоинстве тех образов и красок, смысл которых остается неведомым, - все равно, что рассуждать о меткости и живописности выражений незнакомого нам языка: смелость, которую ничем нельзя извинить в науке"**.
* (А. Марченко. Поэтический мир Есенина. М., "Советский писатель", 1972, стр. 114.)
** (А, Афанасьев. Поэтические воззрения славян на природу. Опыт сравнительного изучения славянских преданий и верований в связи с мифическими сказаниями других родственных народов, т. 1. М., 1865, стр. 47.)
В революционных поэмах Есенин совершенно определенно и сознательно стремится к иносказательности, символике, многоплановости.
Прежде чем анализировать поэзию Есенина этих лет, необходимо прочитать ее, проникнуть в скрытый смысл образов, в необычайную внутреннюю их наполненность, или, говоря словами поэта, разгадать тайны наполняющих сердце образов (4,194).
Первая из революционных поэм Есенина - "Товарищ", созданная в марте 1917 года была опубликована спустя три месяца после свершения Февральской революции в газете "Дело народа".
Пожалуй, ни об одной из поэм Есенина не высказывалось столько противоречивых, взаимоисключающих суждений, как о "Товарище".
Журнал "Вестник жизни", издававшийся в Москве Всероссийским Центральным Исполнительным комитетом Советов рабочих, солдатских, казачьих и крестьянских депутатов, в первом номере за 1918 год поместил статью М. Торова "Поэты из народа". Отметив, что революцию, социальный взрыв фантазия крестьянских поэтов "причудливо преломляет в привычных для них традиционно-фантастических образах", автор писал, что Есенин откликнулся на революцию "поэмой о мечтателе-мальчике, к которому сошел с иконы младенец Иисус, чтобы принять участие в борьбе "за волю"*.
* ("Вестник жизни". М., 1918, № 1, стр. 45.)
Современные исследователи по-разному смотрят на поэму. Если Б. Соловьев видит в поэме "Товарищ" стремление Есенина "санкционировать" революцию именем Христа и включить его в ряды солдат революции" - для "Иисуса" нет никаких сомнений в том, что это дело право и свято"*,- пишет он, то по мнению П. Юшина, Есенин в поэме похоронил одновременно и мечту рабочего о революции, и христианскую веру, похоронил на Марсовом поле без права "воскресенья", а Христос оказался "товарищем" по борьбе за несбыточные, как думал тогда поэт, мечты, и "истинные мечты о революции, взметнувшейся под тесовым окном"**, не похожи на мечты простого рабочего.
* (Б. Соловьев. Поэт и его подвиг. Творческий путь Александра Блока. Изд. 3.- "Советский писатель". М., 1961, стр. 660 - 661.)
** (П. Ф. Юшин. Указ. соч., т. 200-201.)
Поэма "Товарищ" оказывается в изображении Марченко художественно несостоятельным, невнятным, косноязычным политическим манифестом*. В чем же действительный смысл поэмы, сложной, наполненной символически-обобщенными образами?
* (А. Марченко. Указ. соч., стр. 105. "Там же, стр. 106.)
Гибель Христа, похороненного вместе с борцами, отдавшими жизнь за революцию, вырастает в большой обобщающей силы символ окончательной и бесповоротной победы республики. Так поэт утверждает святость борьбы за республику, святость дела революции. В этом идейный смысл поэмы.
Иного мнения придерживается на этот счет А. Марченко. По ее мнению, "нежащий", и "пьянящий" "февральский ветерок" не мешает Есенину видеть, что "железная республика", во имя торжества которой погиб отец Мартина, очень мало похожа на его, есенинские, "мечты" о духовной революции: "железная действительность "гасит" их: "но не на вас похожи угасшие мечты"*. Отсюда, по мнению Марченко, и монолог Мартина, в котором якобы заключена авторская позиция:
* (А. Марченко. Указ. соч., стр. 105. "Там же, стр. 106.)
Соколы вы мои, соколы, В плену вы, В плену!
В такой интерпретации идейный смысл поэмы оказывается понятым неправильно. "Слово "погаснуть" метафорически означает "умереть". "Смерть гасит огонь жизни и погружает человека во тьму небытия", пишет исследователь русского фольклора Афанасьев, с трудами которого Есенин был хорошо знаком*.
* (По свидетельству С. Толстой-Есениной, "на протяжении всей жизни своей, почти до самого конца, одними из самых любимых и одно время даже настольных книг Есенина были "Русские народные сказки" А. И. Афанасьева и "Поэтические воззрения славян на природу" того же автора. Есенин говорил, - пишет Толстая-Есенина, - что черпал из них много материалов для своего творчества".
Есенин "долго искал в голодные годы афанасьевское исследование,- вспоминала Е. Ф. Никитина, - и наконец купил его за пять пудов муки". )
По старинным поверьям, после кончины человека душа его начинает новую жизнь. В полном соответствии с этим Есенин и называет угасшие мечты погибшего отца Мартина не похожими на те, которыми полны его друзья, продолжающие борьбу.
Как видим, строки "но не на вас похожи угасшие мечты" в контексте поэмы читаются совсем не так, как их интерпретирует критик. Утверждение, будто железная действительность революции гасит есенинские мечты о духовной революции, оказывается неверным. Есенин не хоронит, а приветствует революцию.
Монолог Мартина также несет совсем другую смысловую нагрузку, отличную от той, какую увидели в нем П. Юшин и А. Марченко.
Скорбя, причитая и оплакивая погибших, Мартин называет их пленными соколами, потому что их души приняли другую жизнь, стали как бы пленниками потустороннего мира, ведь "больше нет воскресенья". Но несмотря на гибель борцов революции, несмотря на горе тех, кто потерял близких, революция идет вперед.
В комнату, куда вернулся Мартин после гибели Христа, светит месяц - небо не затемнено облаками. По старинным поверьям, яркий свет луны предвещает плодородие. И у Есенина луна, смотрящая в комнату, несет положительное начало, доброе предвестье.
В самом начале поэмы Есенин скажет, что у мальчика Мартина было два товарища - "Христос да кошка". Такое кажущееся поначалу парадоксальное сочетание в действительности глубоко органично, если вспомнить, что кошка была необходимейшим животным в каждом крестьянском доме. Ее любили и с ней играли дети. У многих древних народов кошка была священным животным.
Но если в начале поэмы кошка - просто бытовая деталь домашней обстановки, то в конце поэмы образ кошки приобретает метафорическое значение: "Сидит у окошка|| Старая кошка,|| Ловит лапой луну". Этой деталью Есенин возвращает читателя к широко известной русской загадке о дневном рассвете, который обычно сравнивается с кошкой: "белая кошка лезет в окошко" (у Есенина - "Сидит у окошка старая кошка"). Здесь метафорически зашифровывается отгадка - образ кошки приобретает вполне определенный смысл рассвета. С рассветом дня, как известно, наши предки соединяли "все благое, все предвещающее жизнь, урожай, прибыток".
К этому образу рассвета Есенин не раз вернется революционных поэмах. В "Преображении" загадка отгадка расшифрованы: солнце уподоблено кошке олицетворено:
Ныне Солнце, как кошка, С небесной вербы Лапкою золотою Трогает мои волоса.
Такой же олицетворенный образ солнца повторится и в "Инонии":
А солнышко, словно кошка, Тянет клубок к себе.
И как бы в ответ на идущий свет -
...спокойно звенит
За окном,
То погаснув, то вспыхнув
Снова,
Железное
Слово:
"Рре-эс-пу-у-ублика!"
Четкость ритма этого четверостишья, его "железность" неопровержимо доказывают необратимость происходящего за окном.
В марте 1917 года Февральская революция воспринималась многими как общенародная. Такой ее видел в те дни и такой воспевал ее Есенин. Знаменательно, что есенинский Христос вместе с Мартином идет туда, где "бьется русский люд" (русский, а не только рабочий), идет стоять за волю, равенство и труд! Глубоко символично и самое название поэмы: слово "товарищ", будучи распространенной формой обращения к любому незнакомому взрослому человеку из своей, рабочей, крестьянской и солдатской среды, звучало в то время как ругательство в устах противников революции. Значение названия поэмы не только в том, что Есенин называет Христа товарищем всех борющихся за революцию, товарищем тех, кто похоронен на Марсовом поле, но и в том, что поэт принимает новый смысл слова "товарищ", бросает его как вызов старому миру.
Имя героя поэмы - Мартин - также глубоко символично. Можно предположить, что оно образовано от названия месяца марта, считавшегося в Древней Руси первым месяцем в году. Апокрифы и старинные народные поверья относили сотворение мира и первого человека к первому весеннему месяцу марту. С марта начиналось русское пролетье, то есть весна, начало лета. Этим именем Есенин подчеркивал, что с падением самодержавия и борьбой за республику в России начинается весеннее обновление жизни, новая пора в истории русского народа, отмеченная надеждой на "вечный вольный рок".
Мартин - это первый образ юного участника революции в советской литературе.
После "Товарища" поэт создает поэмы "Певуший зов" (апрель 1917), "Отчарь" (июнь 1917), "Октоих" (август 1917) - отклики на Февральскую революцию. Смысл этих революционных поэм опять-таки не в том, что они "ярко и правдиво" запечатлели несбывшиеся мечты пассивных слоев патриархальной части крестьянства, а в утверждении революции, несущей обновление, как полагал Есенин, прежде всего крестьянину, мужику:
Здравствуй, обновленный, Отчарь мой, мужик!
Самое название поэмы - "Певущий зов" - отражает радостное, торжественное отношение
поэта к сынам родины, совершившим революцию.
Славя революцию, Есенин в "Певущем зове" отвергает кровожадного витязя:
Ты не нужен мне, бесстрашный, Кровожадный витязь.
Кто он, этот кровожадный витязь, от которого так решительно отказывается Есенин.
Чтобы правильно понять есенинское иносказание о кровожадном витязе, надо вспомнить, что 19 апреля 1917 г. была опубликована нота министра иностранных дел Временного правительства Милюкова, в которой говорилось о решении продолжать войну до победного конца и признавалась необходимость аннексий и контрибуций. В Петрограде и других городах страны начались народные демонстрации протеста против такого решения правительства. Настроения народных масс, протестующих против продолжения войны и слышатся в словах Есенина, отвергающего кровожадного витязя, стремящегося к победе над другими народами ("Не хочу твоей победы") и военным контрибуциям ("Дани мне не надо".- Дань - это не что иное, как синоним к слову контрибуция). По мнению А. Марченко, это центральная фигура революции. "В "Певущем зове" центральной фигурой революции ему (Есенину.- В. В.) виделся некий "кровожадный витязь", и если следовать логике исследователя, Есенин не принимает революцию. Марченко так и пишет: "Певущий зов" был сплошным разочарованием"* Есенина в революции. Но такое толкование находится в кричащем противоречии со всем пафосом и образным строем поэмы, которую Есенин начинает словами:
* (А. Марченко. Указ. соч., стр. 111.)
Радуйтесь!
Земля предстала
Новой купели!
Догорели
Синие метели,
И змея потеряла
Жало.
О Родина,
Мое русское поле,
И вы, сыновья ее,
Остановившие
На частоколе
Луну и солнце,-
Хвалите бога!
Это восклицание Есенина перекликается с библейской легендой, согласно которой Иисус Навин остановил движение солнца, чтобы с победой закончить битву. Прибегая к такой образности, Есенин заявляет себя сторонником революции, связывает с ней идеи мира и справедливости, которые она несет людям:
В мужичьях яслях Родилось пламя К миру всего мира!
Осуждая военное кровопролитие, Есенин и говорит далее, что все люди на земле братья ("Все мы - яблони и вишни || Голубого сада...|| До кончины всем нам хватит|| ||И тепла и света"), и рисует благодатную картину рая, ожидающего всех живущих на земле.
Страстным протестом против продолжения войны звучат заключительные строки поэмы: "Не губить пришли мы в мире, ||А любить и верить!" Отсюда и обличение английского юда (мифическое юдо в народной поэзии - водяные существа наподобие русалок, враждебно относящиеся к людям. Именем Юдо-Иуда в народе называли также черта и другие демонические существа):
Сгинь, ты, английское юдо, Расплещися по морям! Наше северное чудо Не постичь твоим сынам.
Англия, как известно, была союзником России в войне против Германии.
Все больше и больше погружаясь в темноту, удаляясь от света истины и правды:
Все упрямей, все напрасней Ловит рот твой темноту...
Стремящиеся к войне не могут расслышать тайного зова, им не дано познать тайну преображения, и потому рождается обращение:
Не познать тебе Фавора, Не расслышать тайный зов.
Предание церкви, как известно, издревле признает гору Фавор местом преображения Христа и его вознесения на небо.
Слова поэта: "Люди, братья мои, люди, Где вы? Отзовитесь!", обращенные к народам воюющих стран с призывом отказаться от продолжения войны, отказаться от ненужного кровопролития; и образ жестокого кровожадного деспота, иудейского царя Ирода, с именем которого связана евангельская легенда об избиении младенцев, и гремящие уста изможденного от ран Иоанна, призывающего Содом "опомниться", - во всех этих иносказаниях слышится протест против войны, в которой Есенин видел главную опасность для свершившейся революции.
Осуждение войны прозвучит и в поэме "Отчарь", где на фоне полной уверенности в победе революции появится "заря-волчиха с осклабленным ртом". Уверенный в правоте совершенного, Отчарь протягивает руку и, миролюбиво склоняя лик, кладет на желтый язык осклабившейся волчихе краюху хлеба, и тем самым не только усмиряет ее, но и заставляет принять правду совершившейся революции, указавшей путь к истинно праведной райской жизни.
И чуется зверю Под радугой слов: Алмазные двери И звездный покров. Заря, как волчиха С осклабленным ртом; Но гонишь ты лихо Двуперстным крестом.
Хищному оскалу волчихи Есенин противопоставляет твердую уверенность народа в своих силах и исконную народную веру, возвращая читателя к тем далеким дням, когда русский народ, отстаивая свою исконную древнюю веру и не подчинившись официальной церкви, уходил в раскол (двуперстный крест). Не случайно заря уподоблена Есениным волчихе. Волки в народных верованиях, по толкованию мифологической школы, олицетворяли собой темную нечистую силу ночного мрака.
Подвиг народа представляется поэту подвигом легендарного Георгия Победоносца. В одной из народных легенд Георгий словом и перстом усмирил змея, а дочь царя Олисафия привела змея в город, привязав к поясу.
Есенин, благословляя революцию, видит прежде всего ее гуманистическое начало и потому гонит лихо, то есть зло, беду. Он пишет о великом гуманизме свершившейся революции. Она приносит в мир доброту, справедливость, новую правду. На земле не остается места злу:
Догорели Синие метели, И змея потеряла Жало.
Змея как образ, символизирующий контрреволюцию, довольно часто встречался в революционной поэзии тех лет, а еще раньше - в народных сказках как олицетворение зла.
В 1914 году Есенин опубликовал в большевистской газете "Путь Правды" стихотворение "Кузнец", где душной атмосфере "угрюмой" кузницы, тяжелому несносному жару, безрадостному труду были противопоставлены мечты о заоблачной дали. Уже тогда поэт предчувствовал, что "там, вдали, за черной тучей, за порогом хмурых дней" -
Реет солнца блеск, могучий Над равнинами полей. Тонут пастбища и нивы В голубом сиянье дня, И над пашнею счастливо Созревают зеленя.
Но тогда это было лишь мечтой, лишь призывом превратить "порывы в сталь". Теперь мечты сбылись - позорная тропа Акатуя, по которой некогда шли преступники, становится святой тропой:
Там с вызвоном блюда Прохлада куста, И рыжий Иуда Целует Христа. Но звон поцелуя Деньгой не гремит, И цепь Акатуя - Тропа перед скит.
Таким Есенин представлял себе грядущий социализм, который отождествлял с раем, ибо "рай в мужицком творчестве", писал он в "Ключах Марии", так и представлялся, где нет податей за пашни, где "избы новые, кипарисовым тесом крытые", где дряхлое время, бродя по лугам, сзывает к мировому столу все племена и народы и обносит их, подавая каждому золотой ковш, сыченою брагой": (т. 4, стр. 190-191). Об этом он и говорит в поэме "Отчарь":
Там дряхлое время, Бродя по лугам, Все русское племя Сзывает к столам. И, славя отвагу И гордый твой дух, Сыченою брагой Обносит их круг.
Рисуя рай на земле, Есенин говорит о счастье родины, о тех радостях и справедливости, которые несет революция, переосмысливая традиционное содержание постоянного в русском фольклоре образа пира, трапезы, который при этом часто знаменовал гибель.
Этот традиционный образ использовал и сам Есенин в ранней поэме "Ус". В поэме "Отчарь" нет этой трагической антитезы: пир - гибель. Со старым покончено навсегда, и образ обретает другое значение, связывается с атмосферой великого праздника.
Поэту радостно не только чувствовать себя сыном мужика-чудотворца, широкоскулого и красноротого, принявшего в свои натруженные заскорузлые руки новый рожденный мир, но и сознавать свою сопричастность великому пути русского народа. Поэт понимает душу русского народа, читает его тайные думы, узнает его древнюю боль, скорбь и голубую красоту редкой радости:
Я сын твой,
Выросший, как ветла,
При дороге,
Научился смотреть в тебя,
Как в озеро.
Ты несказанен и мудр.
По сединам твоим
Узнаю, что был снег
На полях
И поемах.
По глазам голубым
Славлю
Красное лето.
Есенин старается объяснить происходящее, обращаясь к легендарному и историческому прошлому России. Сравнивая революцию с разыгравшимся весенним потоком, Есенин слышит в ней "волховский звон" и "Буслаев разгул". И под гул, в котором переплелись звуки святых песнопений и народного буйства, закружились Волга, Каспий и Дон. Эти географические названия не случайны. С ними связаны крестьянские войны, они часто встречаются в народных песнях. Здесь сказалось желание представить революцию как закономерное, естественное завершение всей народной многовековой борьбы.
Есенин сравнивает силу восставшего народа с образом легендарного богатыря, известного в народных преданиях Аники-воина, побеждавшего все и вся на своем пути и не сумевшего одолеть лишь смерть. Переосмысливается Есениным и церковное слово "Октоих", означающее богослужебную книгу православной церкви, написанную для восьми голосов. Называя этим словом поэму, Есенин подчеркивает тем самым ее торжественность, она - как бы гимн родине, прославление ее счастливой судьбы. Эпиграф поэмы - "Гласом моим пожру тя, господи" означает: "Голосом моим воспою тебя, господи". Эпиграф переосмысливается в соответствии с идеей поэмы - поэт воспевает свершившуюся революцию.
Вся Россия в есенинской поэме "Октоих" верит, что "не сорвется с неба звездная дуга", "не обронит вечер красного ведра". Сами небеса просят деву Марию пролить волоса на златые нивы, то есть ниспослать благодать земле. Это необычное обращение опять-таки находит свое объяснение в старинных народных поэтических уподоблениях солнечных лучей волосам и золотым нитям. В поэме звучит здоровое, крепкое ощущение жизни, все дышит уверенностью - ничто, верит поэт, не нарушит покоя и мира.
И ни единый камень, Через пращу и лук, Не подобьет над нами Подъятье божьих рук.
В поэме действие происходит то на земле, то на небе. Мысль о соединении земли и неба красной нитью проходит через все революционные поэмы. Чтобы понять этот образ, надо вспомнить, что писал Клюев в 1916 году: "Существует тайное народное верование, что Русь не кончается здесь, на земле, что все праведное на Руси воссоздается и на небе... Есенин и я веруем в это крепко". Такая легенда действительно существовала. Отголоски ее можно найти в многочисленных вариантах "Сказания о граде Китеже" и в апокрифе о "голубиной книге", где рассказывалось, как бились правда с кривдою. Победив кривду, правда ушла на небеса. В этой легенде отразилась наивная народная вера, что праведное и справедливое когда-нибудь придет на землю, уничтожив кривду-несправедливость. Легенду эту Есенин, безусловно, знал. В революции он увидел то время, когда праведное, святое и чистое, что прежде отражалось в небесных сферах, должно сойти на землю.
Уже здесь, в "Октоихе", небеса хотят умыться "рукой земли", а земля стремится к раю. Но словно предчувствуя продолжение революционных событий, Есенин говорит, что на земле рай еще не воцаряется. Он наступит, когда "божьи клики" возвестят о сроке великого суда:
Вострубят божьи клики Огнем и бурей труб, И облак желтоклыкий Прокусит млечный пуп.
В этом четверостишье Марченко усматривает "зловещее и темное пророчество", "предчувствие несчастья"*. Однако это не так. Млечный путь - в представлении древних - это дорога, отделяющая землю от рая. И как только облак желтоклыкий прокусит его, так сквозь образовавшееся пространство вывалится чрево испепелить бразды, то есть сжечь, уничтожить все неправедное на земле. "Но тот, кто мыслил девой, взойдет в корабль звезды". В революционных поэмах Есенин много раз назовет Русь Девою. Как пишет Афанасьев, древние верили в существование облачных Дев судьбы, имевших влияние на рождение, смерть и вообще на всю жизнь человека. Они стояли в таинственной связи со звездами. Только тот, кто глубоко верит в обновленную Россию как предсказательницу новой судьбы, будет достоин счастливой райской жизни, - с сияющей звездой, как известно, издавна связывалась жизнь. Как видим, для Есенина вся будущая жизнь неотделима от революционной Руси.
* (См. А. Марченко. Указ. соч., стр. 113-114.)
Но перед теми, кто не принял революции, врата рая сомкнутся, их не примут небеса:
Но сгибни, кто вышел И узрел лишь миг! Мы облачной крышей Придавим слепых.
Таков смысл этого образа, в иносказании которого заключен вполне определенный смысл.
Примечательно, что в поэмах с революцией связывается весна, когда все набирается молодых, крепких сил, полных новых надежд. В колорите этих поэм много синего, голубого: "засинела вода", "синь и песня в речах", "голубой сад", "голубые глаза", "голубые воды" и т. д. Издавна синий (этимологически от слова сиять) был торжественным, священным цветом. В духе народной традиции Есенин употребляет и образ солнца. "Для наших предков, - пишет Афанасьев, - солнце было божество рождающее, дарующее земле урожаи и наделяющее людей изобилием, богатством, а значит и счастьем". Потому-то Есенин славит солнце, неся его, как "сноп овсяный", как символ мира и благоденствия. От солнца, от голубого сияния как бы падают на всю землю золотые и желтые отсветы, зажигают огнем - златятся снопы, золотое лето, златоколенный дождь, золотая поветь, алмазные двери, светит пыль, светит шуба, сияют звезды, дуга, горит пожаром, бушующим без края и границ, "пламя мира ко всему миру".
Кругом весенний перезвон, все пришло петь, хвалить, славить наступление красного лета. Диссонанс звуков "с-з-ж", на котором построены поэмы, отчетливо выделяет их звонкость, золотистость, синеву. Весь этот многоголосый громкий поющий хор словно исполняет торжественную кантату в честь великого события на земле, приемлющей революционное крещение.
Условно-аллегорическая трактовка темы революции была характерна для многих художников той поры, заявивших себя сторонниками нового мира. Интересное наблюдение над поэзией того времени высказал в июле 1918 года один из современников Есенина: "Все поэты из числа благословляющих Революцию, если только они талантливы и вдумчивы, - писал он, - непременно обнаруживают заметное тяготение к образам и символике религиозного культа"*.
* ("Понедельник". М., № 11, 8 июля 1918 г.)
"Эпоха требовала широких жестов и высоких слов. Рвущийся наружу революционный энтузиазм порождал торжественные интонации, патетическую библейскую образность. Символ и гипербола становились главными средствами художественного выражения"*.
* (Л. А. Плоткин. Октябрь в поэзии.- В сб. "Октябрь в советской поэзии". Л., "Советский писатель", 1967, стр. 23.)
И не только в поэзии. Революционное время породило совершенно особую лексику выступлений, речей и даже официальных резолюций, постановлений. Обращение к документам революционных лет, в которых непосредственно отразился язык победившего народа, позволяет увидеть в них ту же тенденцию к торжественной речи, переосмысление и употребление религиозных слов, ту же метафоричность, что и в стихах Есенина.
И в этом надо видеть близость его поэзии духу эпохи, а не удаленность от реальной действительности.
В октябре 1917 года, в канун свершения Октябрьской революции, Есенин пишет "Пришествие". Поэма начинается мольбой лирического героя к богу ввести в рай пронзенную дождевыми стрелами Россию.
На этой революционной земле, в синеве долин, то есть, как мы сказали, в священных долинах, Есенину видится одинокая фигура Христа, несущего свой крест из "прозревшей Руссии". На первый взгляд, этот образ может показаться необъяснимым. Ведь в "Товарище", как мы видели, Есенин похоронил Христа.
Но Христос, как мировой образ величайшего страдания, оказался снова необходимым Есенину теперь, когда положение страны стало катастрофичным. Пытаясь довести до конца свой план ликвидации назревавшей социалистической революции, капиталисты закрывали заводы и выбрасывали десятки тысяч рабочих на улицу. Росли цены на товары. "Костлявая рука голода", заявлял Рябушинский, должна схватить за горло революцию и задушить ее. О катастрофе невиданных размеров говорилось во всех газетах, в многочисленных резолюциях партии и Советов рабочих, солдатских и крестьянских депутатов. В сентябре 1917 года В. И. Ленин писал: "России грозит неминуемая катастрофа. Железнодорожный транспорт расстроен неимоверно и расстраивается все больше. Железные дороги встанут. Прекратится подвоз сырых материалов и угля на фабрики. Прекратится подвоз хлеба. Капиталисты умышленно и неуклонно саботируют (портят, останавливают, подрывают, тормозят) производство, надеясь, что неслыханная катастрофа будет крахом республики и демократизма, Советов и вообще пролетарских и крестьянских союзов, облегчая возврат к монархии восстановление всевластия буржуазии и помещиков"*.
* (В. И. Ленин. Поля. собр. соч., т. 34, стр. 155.)
Эту обстановку и рисует поэт в метафорически усложненных переосмысленных образах:
Рухнули гнезда Облачных риз. Ласточки-звезды Канули вниз.
Ласточку, предвещавшую возврат весны с ее благодатными грозами, на Руси называли святой, божьей птицей. Она считалась одновременно предвестницей света и плодородия. Теперь эта птица падает бездыханной на землю! Этот образ символизирует опустошение, разруху, холод и голод, которые переживает страна. В "Пришествии" появляется образ страдающего Христа:
Опять его вой Стегают плетьми И бьют головою О выступы тьмы.
По мере того как в стране нарастала социалистическая революция, значительная часть буржуазной интеллиганции все больше и больше обнаруживаил свою контрреволюционную сущность, предавала коренные интересы народа. Есенинский Христос оказывается теперь одинок, без апостолов и учеников. О страшном предательстве, совершившемся на земле, Есенин пишет, интерпретируя библейские и народные легенды.
Возвращая к ним читателя, Есенин утверждает мысль, что каждый человек ответствен за все, что совершается на земле. Сын земли, на которой распяли Христа, то есть предали революцию, не может подняться к царству божьему - его руки обагрены кровью:
Как взойду, как поднимусь по ней С кровью на отцах и братьях?
Русь для поэта - по-прежнему "приснодева, поправшая смерть", сошедшая из "звездного чрева на земную твердь". Над ней, будто над Елеоном (священной горой, где, по евангельскому преданию, часто бывал Христос), явится новый бог.
Победа придет не скоро, многие обречены:
...долог час до встречи, А гибель так близка.
Но сквозь ржанье бури, шум громов прольется, верит поэт, "ведро лазури" на старый, ветхий мир:
И дай дочерпать волю Медведицей и сном, Чтоб вытекшею душою Удобрить чернозем.
Вера в торжество революции здесь так же глубока, как и в предшествовавших поэмах. Она является главным стрежнем произведения. И мысль, что спасение придет через муки и смерть, которой не было ни в "Певущем зове", ни в "Октоихе", ни в "Отчаре", не гасит уверенности в победе. Образ Страшного суда не вызывает ужаса и страха, он появляется как аналог библейских событий. Весьма характерно, что к библейскому образу Страшного суда обращался в те годы один из вождей и основателей Германской коммунистической партии К. Либкнехт: "Ныне спящие еще массы пролетариата проснутся от грозных раскатов приближающегося крушения, как от трубных звуков Страшного суда. Тогда воскреснут трупы убитых борцов и потребуют отчета от проклятых убийц. Сегодня раздается лишь подземный гул вулкана, но завтра вулкан разразится огнем и под потоком своей горящей лавы он похоронит их всех, этих убийц!"
Прошло совсем немного времени, и Есенин после победы Октября создает поэму с символическим названием "Преображение".
Если в "Пришествии" поэт ждал, когда поля Руси посетит новый бог, то в "Преображении" этот срок наступает:
Облаки лают. Ревет златозубая высь...
Марченко усмотрела в этих строках "горькую весть о начале новых испытаний: хищное, злое, разрушительное начало вновь "обнажило пасть"*. Но если это так, тогда становятся бессмысленными идущие следом строки - "Пою и взываю: Господи, отелись!" Чтобы правильно понять смысл процитированных строк, надо вспомнить, что лай - это старинная метафора завывания бурных ветров. С ним народная фантазия соединяла силу, разгоняющую демонов мрака (темные тучи), а рев небесной выси, то есть гром, в древних преданиях пробуждал природу от зимней смерти, творил новый весенний мир. Потому-то и взывает поэт: "Господи, отелись!", что он слышит в лае облаков и в реве златозубой выси не хищное и злое, а добрую весть о рождении нового мира, о спасении которого лирический герой и молит господа, стучит во врата рая, требуя благословения этой только что рожденной земле:
* (А. Марченко. Указ. соч., стр. 114.)
Звездами спеленай Телицу Русь. За тучи тянется моя рука, Бурею шумит песнь. Небесного молока Даждъ днесь.
Небесное молоко здесь - метафора дождя. Дождевые облака древним пастушеским племенам представлялись небесными коровами, кобылицами, овцами, а дождь и роса метафорически назывались молоком. К тому же по народным поверьям выпадение дождя при начале какого-либо предприятия предвещает успех и счастье. Потому-то и просит Есенин дождя, как благословения совершившейся Октябрьской революции.
Поэт верит, что произойдет полное обновление жизни, и спешит поведать эту радостную весть россиянам, поднявшимся на борьбу со старым: "Ей, Россияне, Ловцы вселенной?.. Трубите в трубы!" - восклицает он.
Под плугом бури Ревет земля. Рушит скалы златоклыкий Омеж.
На Русь едет светлый гость, чтобы "вынуть выржавленный гвоздь" из "распятого терпенья".
Свершив чудо на земле, светлый гость "...в ладью златую свесясь, Уплывет в свои сады".
Оттуда, из голубого лона, он пошлет свою последнюю благодать - слово, чтобы воспеть и рассказать о новом мире, о счастливой стране, принявшей революционное преображение.
И из лона голубого, Широко взмахнув веслом, Как яйцо, нам сбросит слово С проклевавшимся птенцом.
Если вспомнить, что в старинных рукописях мир и вся вселенная нередко уподоблялись яйцу, а в мифологии яйцо принималось за символ весеннего возрождения природы к новой жизни, за источник ее творческих сил, то станет понятен глубинный смысл этого образа. "Когда холодное дыхание зимы насылает на небо и землю печать смерти и разрушения, в этом яйце таится зародыш будущей жизни, и с приходом весны из него создается новый мир", - читаем у Афанасьева. Есенин связывает представление об обновлении жизни с новыми возможностями для творчества - тема, к которой он часто обращается в революционных поэмах.
"В начале 1918 года,- писал Есенин,- я твердо почувствовал, что связь со старым миром порвана, и написал поэму "Инония".
Если в "Пришествии" преображение Руси связывалось с библейскими сказаниями о страданиях и гибели Христа, а революция воспринималась как освобождение через искупление, то в "Инонии" Есенин отходит от этой мысли.
Недаром все созданные до "Инонии" художественные образы получают здесь новое толкование. Если в "Пришествии" и "Преображении" лирический герой молил бога, ждал от него благодати, благодарил за щедроты; в "Октоихе" ждал, когда "желтоклыкий об лак" прокусит "Млечный пуп", то теперь он сам "прокусывает покров":
Протянусь до незримого города, Млечный прокушу покров,-
вздыбливает землю на звездные пики, поднимается по ней до незримого города, скрытого от Руси.
И так же, как в поэме "Октоих", стремясь исторически осмыслить происходящие в стране перемены, Есенин обращается к далекому прошлому родины.
Отказавшись от прежней веры в бога ("Тело, Христово тело,|| Выплевываю изо рта"), поэт проклинает Китеж ("Проклинаю я дыханье Китежа"), предвещает гибель древнему Кремлю:
Плачь и рыдай, Московия! Новый пришел Индикоплов,
провозглашает "пророк Есенин Сергей". Но с плачем Кремля связываются колокольные клики:
Колокольные над Русью клики Это плачут стены Кремля.
В позднейшем варианте Есенин исправил первую строку:
Лай колоколов над Русью грозный.
Но вспомним, что в "Преображении" в лае облаков поэт слышал добрую весть о рождении телицы Руси, а по старинным народным верованиям колокольный звон разгоняет демонов мрака, предвещая весть о восходе солнца, о победе добра. И образ колокольных кликов или лающих колоколов по-прежнему остается благословенным, потому что как то созидание, так и это разрушение не антагонистичны друг другу, они имеют одну и ту же цель - спасение Руси. Если в "Преображении" поэт скажет, что светлый гость придет, чтобы
Из распятого терпенья Вынуть выржавленный гвоздь,-
то и золотые рога нового бога Инонии "разгвоздят мировое кипение", и новый пророк Инонии Есенин Сергей "раскует подковы мук". Таким образом, для Есенина важно одно - освобождение Руси, он принимает только новый путь этого освобождения, постигая иное учение "прободающих вечность звезд".
Если в "Октоихе" "шишки слов" спадали с неба как благодать бога и пели "о днях иных земель и вод", то в "Инонии" сам поэт находит то "отчее слово", которое заменяет прежние словесные каноны:
Все молитвы в твоем часослове Проклюю моим клювом слов.
И уведя народ от прежнего упования, дает ему "силу и мощь":
Чтобы поле его словесное Выращало ульями злак, Чтобы зерна под крышей небесною Озлащали, как пчелы, мрак.
По верованиям древних пчела считалась священным насекомым, ей приписывалось чудесное свойство вдохновлять поэтов, приносить дар поэзии. В то же время считалось за добрую примету ожидаемого счастья, если пчелиный рой залетит на двор. Вот почему Есенин так часто в революционных поэмах говорит о пчелах, "озлащающих" ночи мрак.
Герой поэмы ниспровергает бога за то, что тот учил смирению и покорности, гасил порывы всех зовущих и всех дерзающих:
Ты огня золотого залежи Разрыхлял киркою воды. Стаи туч твоих, по-волчьи лающих, Словно стаи злющих волков, Всех зовущих и всех дерзающих, Прободали копьем клыков. Твое солнце когтистыми лапами Прокогтялось в душу, как нож...
Люди принимают новую правду, и из уст поэта вырывается ликующий возглас:
Радуйся, Сионе, Проливай свой свет! Новый в небосклоне Вызрел Назарет.
Чтобы понять это обращение, нужно вспомнить, что Сионом называлась священная гора, где, по преданию, было жилище бога. Пророки часто именовали Сионом царство божие на земле и на небе. Сион "радуется" рождению Руси, которая в представлении поэта становится таким же священным краем, каким был в христианской вере город Назарет, где, по евангельской легенде, в доме плотника прошли детские годы Христа.
Несомненно, в этом образе важно не обращение Есенина к библейским символам, а желание увидеть в революции высшее предзнаменование и высший смысл.
Всех, не принявших революцию, ждет, по мнению Есенина, гибель:
Говорю Вам - вы все погибнете, Всех задушит Вас веры мох.
Вере в бога поэт противопоставляет веру народа в самого себя:
Наша вера - в силе, Наша правда - в нас!
Он славит активное начало, призывая народ плугом распахивать "с солнцем нощь", обличает тех, кто пытается уйти от борьбы.
В этом стремлении нетрудно увидеть тот пафос борьбы и те настроения, которыми жила страна. Есенин выразил подлинные настроения народа, который в свободной стране создает материальные и духовные ценности.
Не случайно поэма посвящена Иеремии - одному из легендарных пророков Ветхого завета, словом своим обличавшему пороки людей, энергично боровшемуся за освобождение родной земли.
Когда Иерусалим был разрушен, Иеремия, оплакивая пепелище родного города, не покинул своей земли. Скрыв огонь, взятый им с жертвенника разрушенного храма, он предсказал приход нового царя. Побитый камнями, он умер, не отказавшись от своих убеждений.
Обращение Есенина к образу пророка заставляет вспомнить "пророков" Пушкина и Лермонтова, непреклонных борцов, идущих на смерть за великую правду. Таким же пророком, несущим в мир свет духовный, видящим свою роль в том, чтобы будить народ, объявляет себя и Есенин:
Не устрашуся гибели, Ни копий, ни стрел дождей - Так говорит по библии Пророк Есенин Сергей.
В Советской республике шла гражданская война. "Над Российской Советской Республикой нависли в настоящее время тяжелые тучи, международное наше положение критическое. Со всех сторон - с севера и юга, с востока и запада - нас обступили, грозя нас задушить, захватчики и грабители. Наша социалистическая республика подобна острову среди бурного моря, ежеминутно готового его поглотить"*,- писали журналы тех лет.
* ("Творчество". М., 1918, № 2, стр. 5.)
Это определило образы и направленность поэмы "Сельский часослов", опубликованной 11 июня 1918 года. Непосредственность светлого и радостного чувства уступают место сосредоточенности, тревоге и трагизму.
"Где ты... Где моя родина?" - с болью спрашивает поэт. И уже не зреющие "золотые снопы" и не "белое молоко" предстают его взору, а "истерзанные" снега - "покровы родины".
На красное лето, которое, надеялся поэт, приведет к "скрытым брегам" новой жизни, на вешнюю грозу, на все, что пело, приветствовало и звало, обрушилось горе. В поэме вместо весны и солнца возникает зима как олицетворение зла и бедствий. Лыками содраны дороги, ветер "синим языком" вылизал белую шерсть - снег родины. Разореньем и смертью веет от прежней благодати. Россия представляется Есенину "кладезем мук".
Родину, которую он еще раньше назвал звездой Востока, Есенин противопоставляет Западу. По народным верованиям, восток - где рождается солнце, несущее дневной свет и жизнь миру, издавна считается счастливой, благодатной стороной. С востоком соединялось представление рая, блаженного царства вечной весны, неиссякаемого света и радостей. Напротив, с западом, где заходит солнце, связывалась идея смерти и ада, печального царства вечной тьмы.
Темные силы, выступающие против революции, видятся поэту вороном:
Волком воет от запада
Ветер...
Ночь, как ворон,
Точит клюв на глаза-озера.
Подобно тому как распяли библейского Христа, вся вина которого состояла в том, что он принес людям новую правду, так ныне казнят начертательницу третьего завета, революционную Русь, за открытую людям правду. Вот почему в "Сельском часослове" Русь висит на кресте с перебитыми голенями дорог и холмов:
Снеги, белые снеги -
Покров моей родины -
Рвут на части.
На кресте висит
Ее тело.
Голени дорог и холмов
Перебиты...
Поэт плачет и скорбит о своей родине:
Тяжко и горько мне...
Кровью поют уста...
Гибни, край мой!
Гибни, Русь моя,
Начертательница
Третьего
Завета.
Но Русь, сказавшая миру новую правду, загоревшись новой звездой, не останавливается даже перед гибелью во имя правды. Готовая умереть, принести себя в жертву, она как бы предстает пред страшным судом, но не гибнет, а возрождается, исполнив вековую мечту народа:
Тайна твоя велика есть.
Гибель твоя миру купель
Предвечная.
Деве твоей Руси
Новое возвестил я
Рождение.
Называя Россию Девой, Есенин тем самым связывает с ней все светлое, чистое, блистающее.
А Блок в статье "Интеллигенция и революция" (январь 1918 г.) писал: "России суждено пережить муки унижения, разделения, но она выйдет из этих унижений новой - по-новому - великой".
То же настроение слышится и в поэме Есенина "Сельский часослов", где Русь названа "начертательницей третьего завета". Первый завет, как известно, связан с "сотворением мира", и от этого "события" велось старое летоисчисление; второй - с рождением Христа, от него ведется современное летоисчисление; третий завет - рождение новой Эры - Есенин начинает от свершения Октябрьской революции в России. По предложению Есенина в издательстве "Трудовая артель художников слова" было принято новое летоисчисление - от Октября 1917 года.
В те дни, когда контрреволюция на все лады провозглашала, что Октябрьская революция погубила свободу, Есенин со всей определенностью заявлял себя сторонником революции.
Публикуя поэму "Отчарь" он вносит в нее характерную поправку. Вместо раннего варианта:
Радостней свободы
В этом мире нет.
Пишет:
Гибельной свободы
В этом мире нет.
Эти строки об активном, страстном принятии Есениным революции было бы неверно интерпретировать, как это делает А. Марченко, утверждая будто Есенин хотел видеть и надеялся, что "многомиллионное русское крестьянство, вовлеченное в революционный оборот, сумеет отвести от его "Голубой Руси" опасность "гибельной свободы". Ничего подобного у Есенина, как видим, нет.
Вслед за поэмой "Сельский часослов" новая поэма "Иорданская голубица" как бы благословляет кротостью "Инонию". Образ иорданской голубицы возвращает нас не только к библейскому голубю, парившему над Христом во время его крещения в реке Иордань, но и к тем народным поверьям, которые наделяли голубицу такой чистотой и святостью, что ни одна темная сила не могла принять ее образа. Называя революционную Россию "Иорданской голубицей", Есенин тем самым вновь и вновь выражал мысль о святости совершившейся в России революции.
Поэма "Иорданская голубица" отличается от предшествующих откликов на революцию своим спокойствием, размеренным ритмом. Словно отгремели громы, успокоилась твердь земли. Земля родная уже не кажется поэту овцой, дрыгающей ногами в небо, путающей небо с яслями, а звезды с золотистым овсом ("Сельский часослов"). Теперь поэт восклицает:
Земля моя златая! Осенний светлый храм!
Рай воспринимается поэтом как родной отчий дом:
Снова до отчета рая Руки мои поднялись.
Одна из частей поэмы окрашена особой грустью: она - словно реквием тем, кто погиб в дни революции: поэт как бы стремится примирить живущих с этой неизбежной жертвой борьбы:
Братья мои, люди! люди! Все мы, все когда-нибудь В тех благих селеньях будем, Где протоптан Млечный Путь. Не жалейте же ушедших, Уходящих каждый час,- Там на ландышах расцветших Лучше, чем в полях у нас.
Есенин верит, что живущие с великой радостью встретят:
...новый, новый, новый, прорезавший тучи день!
Поэт видит в жизни своей родины повторение славного поступка библейского героя - Авраама, первым отрекшегося от старой веры и принявшего новую: страна первой совершила социалистическую революцию, стала ее стойкой и мужественной поборницей. На холмы опустилась древняя тень Мамврикии, принося с собой мир, согласие, дружбу в большую семью народов. Поэт благословляет этот новый день, как вестника новой жизни и преображения.
Летящим в высь светлым стихом он возвещает:
Небо - как колокол, Месяц - язык, Мать моя - родина, Я - большевик.
В этих словах выразились отнюдь не иллюзорные и не неопределенные мечтания мелкобуржуазных отсталых слоев, как думает один из исследователей. В них - действительное, для тех лет реальное настроение подавляющего большинства крестьян, в те годы перешедших на сторону большевиков и Советов, почувствовавших себя сопричастными великому строительству социализма в России.
Вот что, например, писали Ленину крестьяне села Мелово Курской губернии в апреле 1918 года: "Вообще борцы за социализм - это партия большевиков.
Раньше мы не знали, кто такие большевики. А когда мы узнали, кто такие большевики, оказывается, что мы, крестьяне, все - большевики"*.
* ("Творчество". М., 1918, № 2, стр. 5.)
Слово "коммунист", "большевик" в устах рабочих и крестьян стало синонимом честности, мужества, благородства, служения правому делу.
Три строфы "Иорданской голубицы" не вошли в окончательный текст поэмы и были опубликованы позднее в газете "Советская страна" как самостоятельное стихотворение: "И небо и земля все те же..." Оно связано с "Иорданской голубицей" единством темы, замысла. Несмотря на то что в стране свершается революция, природа родной Руси остается той же: те же поля, небо, земля, воды; умирает старая, только казавшаяся родной, ложноклассическая Русь. Как заклинание звучат последние строки стиха:
Шуми, шуми, реви сильней, Свирепствуй, океан мятежный, И в солнца золотые мрежи Сгоняй сребристых окуней.
В поэме "Пантократор" звучит гимн освобожденному народу, который Есенин символически называет всемогущим, вседержителем. Усиливается романтический, революционный пафос.
Утверждая своего Пантократора, Есенин вновь и вновь ниспровергает старое божество:
За седины твои кудрявые, За копейки с златых осин Я кричу тебе: "К черту старое!" Непокорный, разбойный сын... Не молиться тебе, а лаяться Научил ты меня, господь.
Отвергая тысячелетнюю нищету и тоску, поэт метлой "стряхивает" солнце с небес. Здесь тоже звучит тема действенного отношения к жизни. Не дождавшись благостей от бога, люди, по мнению поэта, должны сами дерзнуть постичь тайну мироздания:
Славь мой стих, кто ревет и бесится, Кто хоронит тоску в плече Лошадиную морду месяца Схватить за узду лучей.
Поэт ждет с неба красного коня. Словно конь крестьянина, он впряжется в землю и вывезет земной шар на иную колею. Радостью встретят его люди:
Сойди, явись нам, красный конь! Впрягись в земли оглобли... Пролей, пролей нам над водой Твое глухое ржанье... Мы радугу тебе - дугой, Полярный круг - на сбрую. О, вывези наш шар земной На колею иную. Хвостом к земле ты прицепись, С зари отчалься гривой. За тучи, в эту высь Скачи к стране счастливой.
В символическом образе красного коня предстает в поэме революция, которая должна вывести страну из разрухи.
В 1919 году Есенин создает поэму "Небесный барабанщик", впервые опубликованную в 1920 году в сборнике "Конница бурь".
В собрании сочинений Есенина поэма условно датируется 1918 годом на основании позднейшей датировки Есенина в так называемом "наборном экземпляре".
Такая датировка нам представляется ошибочной. Поэма, как мы полагаем, была создана не ранее марта 1919 года. Автограф ее неизвестен, но в авторизованном списке в подготовленном, но не изданном сборнике "Вече" (самый ранний текст, которым мы располагаем) есть строки:
Души бросаем бомбами, В высь прорывая мрак. Что нам плюющий иконами В волжскую синь Колчак.
Наступление Колчака, как известно, началось 4 марта 1919 года, и, следовательно, самый ранний из дошедших до нас вариантов поэмы дает основание полагать, что она была создана не ранее марта 1919 года. О том, что поэма была создана в 1919 году, свидетельствует и Г. Устинов*.
* (Г. Устинов. Мои воспоминания об Есенине.- "Сергей Александрович Есенин". Воспоминания. Под ред. Ив. Евдокимова. М., 1926, стр. 150, 151.)
Публикуя поэму в 1920 году в сборнике "Конница бурь", Есенин снял упоминание о Колчаке, и это вполне понятно, ибо к тому времени не только Колчак, но и Деникин, Врангель, Юденич вступили в борьбу против Советской России, и Есенин, естественно, вместо строк, говоривших о Колчаке, дал обобщенный образ всех главарей контрреволюции, защищающих "тени церквей и острогов".
В поэме Есенин воспевает солдат революции, преданных ее делу, готовых умереть за свободу и братство. Эта смуглая дружная рать обрушивается на "белое стадо горилл", корявой рукой срывает солнце с небес и несет как боевой барабан. Зов небесного барабанщика поднимает запуганных, "прилипших" к земле рабов. Сомкнувшись тесной стеной, они становятся той реальной силой, которая сметает на своем пути полководцев "белого стада горилл":
Ратью смуглой, ратью дружной, Мы идем сплотить весь мир. Мы идем, и пылью вьюжной Тает облако горилл.
Поэт славит готовность солдат умереть во имя свободы :
Солдаты, солдаты, солдаты - Сверкающий бич над смерчом. Кто хочет свободы и братства, Тому умирать нипочем.
Эти слова не были только поэтической фразой. Они звучали торжественной клятвой, нерушимым обетом. В заявлении в литературно-художественный клуб советской секции Союза писателей, художников и поэтов в феврале 1919 года. Есенин признает себя по убеждению идейным коммунистом, примыкающим к революционному движению, представленным РКП и активно проявляющим это в своих поэмах и статьях.
В поэтических образах поэмы "Небесный барабанщик" Есенин выражал веру народа в победу Советской Республики в гражданской войне:
Верьте, победа за нами, Новый берег недалек,-
и в этом следует видеть главное, основное, определяющее поэзию Есенина революционных лет.
Сложная метафоричность образов, фигуральность языка, отсутствие художественных типов - вот некоторые из особенностей революционных поэм. "Я не особенный любитель... в поэзии типов, которые нужны только беллетристам. Поэту нужно всегда раздвигать зрение над словом" (5, 96). "Искусство для меня не затейливость узоров, а самое необходимое слово того языка, которым я хочу себя выразить" (5, 18), - писал он, утверждая, что поэт должен прийти к созданию образов "двойного зрения", подобно древним предкам, угадывая в привычных значениях слов другой, скрытый смысл".
В соответствии с исповедуемой теорией "существа творчества в образах" он "крестит" воздух "именами близких нам предметов", "создает мир воздуха из предметов земных благ". Эта его теория "поэтических напечатлений" своеобразно преломляется в образах революционных поэм, где поэт стремится "слить небо с землею",- мысль, которая красной нитью проходит через все творчество Есенина этого времени.
Придавая большое значение своему новому поэтическому видению, в "Сельском часослове" Есенин и напишет, что революционная Россия "сына родит... Имя ему - Израмистил".
В письме Иванову-Разумнику в 1921 году Есенин писал о своих исканиях словесной формы в годы революции, о том, что, опираясь на метафорическую образность народных сказок, загадок, символику языка скифов, но пытался создать новую образность своего стиха. "И даже в поэме "Сельский часослов" назвал это "мое брожение "Израмистил", то есть, поясняет он, мистическое изографство. Как видим, абревиатура этих двух слов - изографство мистическое и создает придуманное Есениным слово "Израмистил". Но здесь же Есенин говорит, что неправильно называл в те годы свои поиски мистическим изографством. "Теперь я просто говорю, что это эпоха двойного зрения, оправданная двойным слухом моих отцов", создавших "Слово о полку Игореве"...
Есенин в последующие годы откажется от имажинизма. Но главное здесь в другом - с революцией он связывал новые возможности народного творчества, весь его так называемый имажинизм построен на той образности, которая была главной в устном народном творчестве, в великом памятнике русского народа - "Слове о полку Игореве".
Отказавшись от излишней усложненности в своих стихах, Есенин не отказался от глубинной образности поэтического языка - от того пути, который открыла ему революция.
Ведя традиции своего творчества от народных верований, поэт обращался к ним, передавая вселенский размах революции, говоря о великом обновлении земли, об очищении ее от лжи и несправедливости. Образы революционных поэм густо замешаны на метафоричности русского фольклора. Кроме того, Есенин использовал и образы христианской мифологии. Он сознательно прибегал к словам и образам не будничным, а торжественно приподнятым, как бы следовал завету Ломоносова выражаться о возвышенных предметах высоким "штилем" и употреблял каждый раз неповторимые, обновленные сравнения.
Появление библейских образов в поэзии Есенина нельзя связывать с непониманием им задач революции. Давно замечено, что на многих произведениях Библии лежит печать особого поэтического способа мышления. Многие художники слова не раз обращались к библии. М. Горький видел в ней книгу высокой художественной ценности.
Вспомним, как много библейских изречений, афористических, ярких, ставших поистине крылатыми, живет в современном русском языке. Эта особенность Библии и привлекла к себе внимание Есенина. Он увидел в ней своего рода художественное произведение и еще сильнее полюбил, по собственному признанию, "ее образы и пафос ее пророков". Употребляемые Есениным библейские образы и понятия были обиходны, привычны, понятны в то время для народа и имели такое же значение, как греческая мифология в пушкинскую пору для образованных людей.
Таким образом, отражение древних и народных вероварий и библейские образы не были отвлеченными понятиями. Это - переосмысливание действительности, желание найти значимые сравнения, достойные величия и масштабов происходящего. В революционных поэмах явно ощутима непосредственная связь с действительностью.
"Литературная жизнь, прерванная в начальный период революции,- писал в 1919 году Жак Садуль,- вновь забила ключом. Два самых знаменитых поэта - Александр Блок и Сергей Есенин - публикуют стихи о титаническом размахе народного движения"*.
* (ЖакСадуль. Записки о большевистской революции. Париж, 1919. Цит. по: "За рубежом". 1971, № 45(594), 5-11 ноября, стр. 23.)
Задача исследователей, пишущих об отражении в творчестве Есенина этого необычайно сложного периода истории нашего народа, состоит не в том, чтобы выделить наивное и неопределенное в мировоззрении поэта, не в том, чтобы констатировать сложность поэтических образов и отягощенность их библейской мифологией, а в конкретном выявлении метафорической образности языка. С первых дней революции Есенин был заодно с революционным народом. Внимание поэта в те трудные годы было приковано к большим общественным вопросам, волновавшим его современников. В творчестве Есенина, в романтических образах его поэм, в переосмысленной библейской символике и древних верованиях слышатся отзвуки мыслей и чувств эпохи, величие и пафос революционных событий.
При использовании материалов обязательна установка активной ссылки:
http://s-a-esenin.ru/ "Сергей Александрович Есенин"