Ю. Л. Прокушев. "Через каменное и стальное..."

 Но ту весну, 
 Которую люблю, 
 Я революцией великой 
 Называю!

В 1925 году на Кавказе, в Баку и Тифлисе, выходят две новые книги Сергея Есенина - "Русь советская"^* и "Страна Советская"^**.

^* (С. Есенин. Русь советская. Стихи. Баку, Кооперативное изд-во "Бакинский рабочий", 1925.)

^** (С. Есенин. Страна Советская. Тифлис, изд-во "Советский Кавказ", 1925.)

"Собранные здесь стихи,- писал в предисловии к книге "Русь советская" П. И. Чагин, в ту пору редактор газеты "Бакинский рабочий", член Центрального Комитета Коммунистической партии Азербайджана,- первые ласточки, первые предвестники настоящей революционной весны есенинского творчества. В этих стихах Сергей Есенин - уже больше чем попутчик, он уже наш спутник (подчеркнуто П. И. Чагиным) - с буйным молодым задором пробивающийся через разношерстную, вслушивающуюся в революцию толпу, куда он попал, вырвавшись из четырех стен,- в широкую революционную массу.

Такие превосходные создания есенинского пера, как "На родине", "Русь советская", чрезвычайно характерны не только для него, но и для всей той среды, через которую и вместе с которой он, подгоняемый ветрами и бурями революции, проталкивается к массам. В гражданских стихах Есенина, отмечает далее П. И. Чагин, нашел свое поэтическое выражение перелом, происходящий теперь в настроениях и сознании нашей интеллигенции. Это лишний раз свидетельствует о непочатой силе есенинского таланта и о том, какого большого поэта приобретает в нем революция"^*.

^* (П. Чагин. Предисловие.- См.: С. Есенин. Русь советская. Баку, Кооперативное изд-во "Бакинский рабочий", 1925, стр. 4.)

Каждый образ, каждая строка книги "Русь советская" подтверждает мысли автора "Предисловия". Достаточно обратиться к ее содержанию, чтобы явственно почувствовать это. "Поэма о 36", "Песнь о великом походе", "Баллада о двадцати шести", "Возвращение на Родину", "Русь уходящая", "Письмо к женщине", "Письмо к матери" и, наконец, "маленькая поэма" "Русь советская" - вот те произведения, которые составили бакинский сборник поэта. Все сказанное выше с еще большим основанием может быть отнесено к книге "Страна Советская". Есенин включил в нее "Возвращение на родину", "Русь советскую", "Русь бесприютную", "Русь уходящую", "На Кавказе", "Поэтам Грузии", "Балладу о двадцати шести", "Письмо к женщине", "Страну негодяев" (отрывок из драматической поэмы), "Письмо от матери", "Ответ", "Стансы", "Письмо к деду", "Ленин" (отрывок из поэмы "Гуляй-поле"), "Метель".

Со все возрастающей идейно-художественной силой звучит в книгах "Русь советская" и "Страна Советская" голос новой революционной России, ее радости, тревоги, надежды.

В этих книгах, действительно, Есенин не только "попутчик" новой жизни; в них поэт прежде всего ее соучастник, все решительнее и увереннее шагающий в ногу с революционными массами.

Как и для одного из его героев - комиссара Рассветова - отныне и навсегда Советская власть неотделима от России и для самого поэта. Взволнованно говорит он об этом в "Стране Советской":

 Но Россия... вот это глыба 
 Лишь бы только Советская власть!..

Даже в глубоко личном, исповедальном, интимнейшем разговоре в знаменитом "Письме к женщине"^*, разговоре непосредственном, казалось бы далеком от судеб родины, революции, поэт как о самом главном "изменении" своей жизни с радостью, счастливо "сообщает" любимой, что отныне он: "за знамя вольности и светлого труда готов идти хоть до Ламанша". Как видим, романтически-революционная устремленность поэта в будущее в его стихах теперь неотделима от его личной судьбы, его гражданских помыслов. Как никогда ранее творчество Есенина теперь все зримее "стыкуется" с новью Советской. Обостряется до предела чувство гражданской ответственности поэта перед своим временем, народом, родиной. Мысли эти все больше волнуют Есенина. Откровенны и глубоки раздумья поэта на эту тему в его "Стансах", написанных на Кавказе осенью 1924 года:

^* ("Письмо к женщине" написано на Кавказе, напечатано впервые 21 ноября 1924 года в газете "Заря Востока".)

 Стишок писнуть, 
 Пожалуй, всякий сможет - 
 О девушке, о звездах, о луне... 
 Но мне другое чувство 
 Сердце гложет, 
 Другие думы 
 Давят череп мне.

Эти "другие думы" поэта примечательны. Вспомним, что еще совсем недавно (три-четыре года тому назад) Есенину виделся его путь в литературе и жизни как путь "последнего поэта деревни". В "Стансах" же поэт дерзко мечтает о совершенно ином пути, иной своей судьбе в будущем:

 Хочу я быть певцом 
 И гражданином, 
 Чтоб каждому, 
 Как гордость и пример, 
 Был настоящим, 
 А не сводным сыном - 
 В великих штатах СССР.

Без преувеличения можно сказать, что в книгах "Русь советская" и "Страна Советская" чувство сыновней любви и верности советской Родине выражено поэтом с особо впечатляющей художественной силой и убежденностью. Перед современниками Есенина вставал в этих книгах прекрасный образ Советской революционной России. Вот почему нам и сегодня особенно дорого то по-настоящему партийное, живое, умное слово, которое об одной из этих книг - "Руси советской",- сказал в свое время П. И. Чагин. В "Предисловии" он, как мы видим, справедливо говорит прежде всего о том главном, что было примечательно для Есенина как художника, творчество которого все более органически сливалось с Октябрьской эпохой. При жизни Есенина крайне редко писали и говорили о его творчестве, и особенно о его историко-революционных поэмах и стихах, так, как это сделал в своем "Предисловии" редактор "Бакинского рабочего". Наоборот, значительно чаще решительный поворот Есенина к советской Действительности, образу великого Ленина, историко-революционным темам не получал должной и справедливой оценки в критике. Даже те из критиков и редакторов, которые в общем-то поддерживали лирические стихи поэта, крайне осторожно, а порой и просто отрицательно воспринимали смелое и настойчивое обращение Есенина к большим социально-гражданским темам, считая, что поэту за эти темы пока лучше не браться. Вот что, к примеру, писал о "Стансах*" Есенина редактор "Красной нови" А. Воронский в статье "На разные темы": "После... чудесных лирических стихов "Стансы" режут слух как гвоздем по стеклу. Они небрежны, написаны с какой-то нарочитой, подчеркнутой неряшливостью, словно поэт сознательно хотел показать: и так сойдет". И далее: "...Хуже всего, что "Стансам" не веришь, они не убеждают. В них не вложено никакого серьезного, искреннего чувства, и клятвы поэта звучат сиро и фальшиво"^*. Но и этого критику показалось недостаточно. И он вновь и вновь повторяет, что "Стансы" фальшивы, внутренне пусты, неверны, несерьезны, их пафос неуместен, они безрадостны и худосочны"^**. В конце критик приходит к такому "заключению": "Если внимательно вчитаться в "Стансы", станет очевидным, что за внешней революционностью таится глубочайшее равнодушие и скука; как будто говорит поэт: хотите революционных стишков - могу, мне все равно, могу о фонарях, об индустрии, о Ленине, о Марксе. Плохо? Ничего, сойдет; напечатаете"^***.

^* (А. Воронский. На разные темы. - Альманах "Наши дни", М., 1925, № 5, стр. 305.)

^** (А. Воронский. На разные темы. - Альманах "Наши дни", М., 1925, № 5, стр. 305-306.)

^*** (А. Воронский. На разные темы. - Альманах "Наши дни", М., 1925, № 5, стр. 306.)

Так резко отрицательно отозвался о "Стансах" литератор, который, по свидетельству ряда современников поэта, относился к Есенину со вниманием и охотно печатал в своем журнале есенинские стихи. Что же говорить о разного рода "Крученых"! Они и при жизни Есенина, и особенно после смерти поэта всячески стремились убедить всех и "вся", что "Есенин... в "советских" стихах беспомощно топтался на истрепанных и надоевших путях и образах - общих местах"^*, что "вообще", в последний период его творчества ему лучше удавались строки о мрачном разрушении... нежели строки о светлом строительстве ("Стансы" и проч.). Это вполне понятно: поэт всегда лучше всего пишет о том, что созвучно его внутренней жизни. А внутренняя жизнь Есенина в последние годы была только дорогой к смерти"^**. Как в таких случаях говорят: комментарии излишни. Заметим лишь, что сам поэт при жизни решительно отвергал подобные критические "поучения" и попытки "доказать" его равнодушие и неискренность в "Стансах".

^* (А. Крученых. Лики Есенина. М., 1926, изд. автора. стр. 18.)

^** (А. Крученых. Лики Есенина. М., 1926, изд. автора. стр. 23-24.)

 Есть музыка, стихи и танцы, 
 Есть ложь и лесть... 
 Пускай меня бранят за "Стансы" - 
 В них правда есть.

Так отвечал поэт всем хулителям его "Стансов" в стихотворении "1 Мая", написанном на Кавказе весной 1925 года.

Здесь уместно будет напомнить, что и раньше, в первые годы революции, обращение Есенина к гражданской революционной лирике, к теме Великого Октября, далеко не у всех встречало правильное понимание. Вскоре после смерти поэта один из тех, кто знал Есенина, виделся с ним в разные годы - Георгий Устинов,- писал на страницах ленинградской "Красной газеты": "Сергей Есенин - может быть, очень не надолго, но крепко почувствовал железный, неуклонный шаг революции: в начале 1919 г. он однажды робко приносит мне на стол записку, написанную мелким прямым почерком, так похожим на почерк М. Горького. Это было заявление С. Есенина о его желании вступить в партию большевиков, "чтобы нужнее работать".

- Напиши, пожалуйста, рекомендацию... Я, знаешь ли... я понял... и могу умереть хоть сейчас.

Тогда, замечает Устинов далее, с коммуниста это спрашивалось в первую очередь. В эти огненные годы нужна была полная готовность умереть за Советскую власть, за коммунизм, чтобы быть революционером. Других революционеров партия не знала.

- Нет, Сергей, в партию тебе... зачем?

- А стихи?

- Давай, попробуем...

И Сергей Есенин пишет слабоватое, но зато вдребезги "революционное" стихотворение "Небесный барабанщик". Я в то время был заведующим редакцией московской "Правды" и при нем, при Есенине, написал на уголке стихотворения: "По-моему, годится,- а впрочем, подожди, говорю, что скажут другие члены редколлегии". И послал стихотворение Н. Л. Мещерякову. Тот возвратил стихотворение тут же, с такой надписью: "Нескладная чепуха. Не пойдет. Н. М.".

- Ну, как... насчет заявления?

- Подожди... Надо подумать...

Через неделю-другую Сергей Есенин учредил теперь уже достаточно известную, достаточно надоевшую и достаточно забытую литературную секту под названием "имажинизм"^*.

^* (Георгий Устинов. Сергей Есенин и его смерть.- "Красная газета". Веч. выпуск. Л., 1925, 29 декабря, стр. 4.)

Как видим, бывало и так... Вольно или невольно, но и Устинов, и Мещеряков не поддержали поэта в очень важную для него пору. А ведь Есенин еще в 1914 году напечатал в "Правде" одно из своих ранних гражданских стихотворений - "Кузнец".

Что же касается П. И. Чагина, то он хорошо знал не только творчество Есенина, но и самого поэта, его новые стихотворные замыслы, настроения, общественно-литературную деятельность. С первых дней пребывания Есенина в Азербайджане П. И. Чагин сумел "подключить" поэта к живому участию в бакинской печати. По-братски, с большой заинтересованностью, относятся к Есенину местные журналисты, и прежде всего коллектив редакции газеты "Бакинский рабочий" во главе с ее редактором. Есенин приезжает в Баку 20 сентября 1924 года. В тот же день он встречается с П. И. Чагиным, до этого они познакомились и виделись в феврале 1924 года в Москве. П. И. Чагин вспоминает: "Я пожурил Есенина за то, что он так поздно приехал: ведь 20 сентября - священный для бакинцев день памяти 26-ти бакинских комиссаров. И если бы приехал на два дня раньше, он мог бы дать в юбилейный номер стихи. Есенин,- замечает Чагин,- еще в Москве признавался мне, что тема гибели 26-ти комиссаров волнует его. Быстро договорились поправить дело и поместить есенинские стихи по горячему следу в ближайшем номере газеты. Но их еще нет в природе. Как же быть?

Я вооружил Есенина материалами о 26-ти бакинских комиссарах - недостатка в них в Баку не было. Так, например, номер "Бакинского рабочего" к предшествующей годовщине с такого рода материалами был выпущен на двадцати восьми полосах. Есенин жадно набрасывается, на эти материалы и запирается в моем редакторском кабинете.

Под утро приезжаю в редакцию и вижу: стихи "Баллада о двадцати шести" на столе. И творец этой жемчужины советской поэзии лежит полусонный на диване, шепча еще неостывшие строки:

 Пой, поэт, песню, 
 Пой, 
 Ситец с неба такой 
 Голубой... 
 Море тоже рокочет 
 Песнь. 
 26 их было, 
 26.

В ближайшем номере, 22 сентября, "Баллада о двадцати шести" была напечатана в "Бакинском рабочем"^*. Есенин посвятил ее: "С любовью - прекрасному художнику Г. Якулову"^**.

^* (П. И. Чагин. Сергей Есенин в Баку.- См. "Сергей Есенин. Исследования, мемуары, выступления". М., "Просвещение", 1967, стр. 252-253.)

^** (См. "26. Сборник поэм и стихов памяти 26-ти бакинских комиссаров", Баку, 1928, стр. 16.)

Может показаться, что Есенин без какой бы то ни было подготовки написал свою "Балладу". На самом же деле он так быстро смог создать свои стихи о бакинских комиссарах именно потому, что тема эта волновала его уже не один день.

"26. Баллада". Так первоначально озаглавил Есенин в черновом автографе "Поэму о 36", написанную им в августе 1924 года. Продолжая после "Песни о великом походе" дальнейшую работу над историко-революционной темой, Есенин создает поэму, героями которой являются революционеры, узники Шлиссельбурга, идущие затем по этапу, в Сибирскую ссылку и каторгу. Но их дух не сломлен. Они продолжают вести борьбу с царизмом в побеждают:

 Их было тридцать 
 Шесть. 
 В камере негде 
 Сесть. 
 В окнах бурунный 
 Вспург. 
 Крепко стоит 
 Шлиссельбург, 
 Море поет ему 
 Песнь. 
 Их было тридцать 
 Шесть. 
 В каждом кипела 
 Месть. 
 И каждый в октябрьский 
 Звон 
 Пошел на влюбленных 
 в трон. 
 Чтоб навсегда их сместь. 
 ........................
 Теплая синяя 
 Весь, 
 Всякие песни 
 Есть... 
 Над каждым своя 
 Звезда... 
 Мы же поем 
 Всегда: 
 Их было тридцать 
 Шесть. 

Эти строфы "Поэмы о 36" стали для Есенина как бы теми первыми поэтическими "завязями", теми определяющими эмоциональными вехами, которые в дальнейшем во многом задали высокий романтический настрой его "Балладе о двадцати шести". Опыт работы над "Песнью о великом походе" и особенно "Поэмой о 36", несомненно, способствовал созданию Есениным "Баллады о двадцати шести" в такие сжатые, кажущиеся фантастическими, сроки.

При этом важно подчеркнуть: в "Балладе о двадцати шести" для Есенина главное не история, а современность, показ результатов героической борьбы бакинских комиссаров за свободу людей труда. Ради этого светлого будущего родины они отдали свои прекрасные жизни. Вот почему они бессмертны и всегда с нами, в наших сердцах, нашей памяти. Мысль эта заглавная в "Балладе..." В этом ее окрыляющий революционный пафос.

Тихо "рокочет" свою вечную "песнь жизни" ночное море, и так же тихо и раздумчиво в какое-то мгновение начинает звучать немного глуховатый, встревоженный голос поэта:

 Ночь как будто сегодня 
 Бледней. 
 Над Баку 
 26 теней. 
 Теней этих 
 26. 
 О них наша боль 
 И песнь.

"Оживают" великие тени бакинских комиссаров. Глубоким смыслом наполнен их взволнованный разговор-диалог, который они "ведут" между собой:

 То не ветер шумит, 
 Не туман. 
 Слышишь, как говорит 
 Шаумян: 
 "Джапаридзе, 
 Иль я ослеп, 
 Посмотри: 
 У рабочих хлеб. 
 Нефть - как черная 
 Кровь земли. 
 Паровозы кругом... 
 Корабли... 
 И во все корабли, 
 В поезда 
 Вбита красная наша 
 звезда". 

 Весть. 
 Джапаридзе в ответ: 
 "Да, есть. 
 Это очень приятная 
 Весть. 
 Значит, крепко рабочий 
 Класс 
 Держит в цепких руках 
 Кавказ".

Несомненно, здесь, в этих строках, кульминация "Баллады". Это удачный, смелый художественный "прорыв" поэта в будущее. И будущее это теперь для него реально. Ленин, его революционные соратники и ученики, такие же мужественные и стойкие, как двадцать шесть бакинских комиссаров,- вот кто прокладывал в многонациональной рабочей и крестьянской России этот путь в будущее.

 Коммунизм - 
 Земля всех свобод. 
 Ураганом вскипел 
 Народ. 
 На империю встали 
 В ряд 
 И крестьянин 
 И пролетариат. 
 Там, в России, 
 Дворянский бич 
 Был наш строгий отец 
 Ильич. 
 А на Востоке 
 Здесь 
 26 их было, 
 26.

Появляясь в "Балладе..." дважды, эти чеканные, литые строки звучат как боевой, призывный рефрен, обращенный прежде всего к тем, кто продолжает великое дело бакинских комиссаров.

"Баллада о двадцати шести" заставляет нас невольно вспомнить призывные строки "Левого марша" Владимира Маяковского.

Есенин одним из первых вместе с В. Маяковским, Н. Асеевым и другими зачинателями советской поэзии создает достойный поэтический памятник славным сынам' революционного Азербайджана.

Подвиг 26-ти бакинских комиссаров волновал и всегда будет волновать поэтов нашей многонациональной литературы.

В том же номере "Бакинского рабочего" за 22 сентября 1924 года была напечатана и поэма Ник. Асеева "26. Памяти павших", датированная автором "Москва, сентябрь". В поэме шесть глав: "Вступление", "Путь", "Смерть", "Кто предал", "Кто убил", "Заключение". Обращаясь в конце к бакинским комиссарам, к их памяти, Ник. Асеев взволнованно говорит:

 Эта песня писана 
                  в вашу честь; 
 Эта песня о вас, 
                  Двадцать шесть, 
 Эта слава, 
            знаю, еще слаба, 
 Это голос 
            проснувшегося раба. 
 .....................
 Ваш последний шаг - 
                     все звенит в ушах: 
 Той стране не пасть, 
                      той стране цвести, 
 Где могила есть 
                 двадцати шести!*

^* (См. "26. Сборник поэм и стихов памяти 26-ти бакинских комиссаров", Баку, 1928, стр 14-15.)

К теме 26-ти бакинских комиссаров обращается в это же время и Маяковский. В сентябре 1924 года поэт находится на Кавказе, в Грузии. Здесь он пишет свое известное стихотворение "Гулом восстаний, на эхо помноженным, об этом дадут настоящий стих, а я лишь то, что сегодня можно, скажу о деле 26-ти".

20 сентября, в шестую годовщину гибели бакинских комиссаров, в газете "Заря Востока" это стихотворение было опубликовано с авторским примечанием, что оно написано "в Тифлисе в первой половине сентября 1924 г.". Для Маяковского бакинские комиссары - это прежде всего славные сыны революционного Востока, те, кто первыми поднял на Востоке великое Ленинское знамя пролетарской революции. Пафос его стихотворения в утверждении интернационального значения подвига бакинских комиссаров для сегодняшней, современной борьбы пролетариев Востока с колониальным рабством.

 Никогда, 
          никогда 
                  ваша кровь не остынет,- 
 26 - 
      Джапаридзе и Шаумян! 
 Окропленные 
             вашей кровью 
                          пустыни 
 Красным знаменем 
                  реют, 
                        над нами шумя. 
 ......................................
 Вчера -  
         20.
             Сегодня - 
                       100. 
 Завтра 
        миллионом станем! 
 Вставай! 
          Подымайся, 
                     трудовой Восток, 
 Единым, 
         красным станом!

В 1928 году в Баку выходит книга: "26. Сборник поэм и стихов памяти 26-ти бакинских комиссаров". На обложке - имена авторов, чьи произведения составили эту книгу: Д. Бедный, Н. Асеев, С. Есенин, В. Маяковский и далее бакинские поэты: М. Юрин, Б. Серебряков, М. Данилов, Ю. Фидлер (в таком порядке стихи и поэмы были помещены в сборнике).

Стихи "26" из этого сборника неоднократно звучали на митингах и вечерах памяти бакинских комиссаров, звучали на этих встречах и строки есенинской "Баллады...". "Помню,- рассказывает П. И. Чагин,- с каким вдохновением Сергей Есенин читал эту свою знаменитую "Балладу..." у памятника двадцати шести и какой бурной овацией наградили его бакинские рабочие"^*. Многих взволновал поэт своим выступлением у памятника "26". "Голос Есенина,- вспоминает один из бакинцев,- несся над толпой, собравшейся у памятника, над домами, с которых свешивались восточные ковры. Негромкий, удивительно выразительный, этот голос как бы воздвигал другой поэтический, памятник двадцати шести погибшим комиссарам"^**.

^* (П. И. Чагин в Баку.- "Воспоминания о Сергее Есенине". М., "Московский рабочий", 1965, стр. 414.)

^** (Владимир Швейцер. Песня.- В кн.: "Воспоминания о Сергее Есенине". М., "Московский рабочий", 1965, стр. 407.)

"Баллада..." положила счастливое начало активному выступлению Есенина в 1924-1925 годах на страницах "Бакинского рабочего".

На следующий день после ее опубликования, 23 сентября 1924 года, в газете под общей шапкой "Стихи Сергея Есенина" были напечатаны "Отговорила роща золотая..." и "Сукин сын" ("Снова выплыли годы из мрака..."). Это была первая публикация ныне известнейших есенинских стихов.

В том же номере газеты сообщалось о предстоящей встрече Есенина с бакинскими рабочими писателями: "В среду в 6 часов вечера в Черном городе, в клубе им. Пятакова, состоится собрание рабочих писателей и поэтов с участием поэта Сергея Есенина, находящегося в настоящее время в Баку. Повестка дня: читка стихов Есенина автором".

На следующий день, 24 сентября, в "Бакинском рабочем" под той же рубрикой - "Стихи Сергея Есенина" - впервые печатается программная "маленькая поэма" Есенина - "Русь советская".

25 сентября 1924 года газета вновь под рубрикой "Стихи С. Есенина" публикует стихотворения "Пушкину", "Этой грусти теперь не рассыпать..." В этом же номере "Бакинского рабочего" была помещена статья о творчестве поэта, озаглавленная "Сергей Есенин". "У Есенина - истинный и глубокий талант",- отмечает автор статьи и подчеркивает: "Самое удивительное в Есенине - это синтез Блока, Клюева и Маяковского. Многое взял он у своих предшественников и учителей. Взял и выплавил новый металл, горящий, искрящийся". Автор убежден, что "Есенин пойдет туда, где жизнь и живые люди". Этими словами он заканчивает свои размышления о поэте.

26 сентября 1924 года на страницах "Бакинского рабочего" опять появляется рубрика "Стихи Сергея Есенина" и печатается впервые "Низкий дом с голубыми ставнями..."

29 сентября 1924 года все под той же рубрикой - "Стихи Сергея Есенина" - впервые была напечатана "Страна негодяев" (отрывок из драматической поэмы). Это был знаменитый монолог Рассветова.

За неделю "Бакинским рабочим" опубликовано восемь стихотворений С. Есенина. И каких! "Баллада о двадцати шести", "Русь советская", "Отговорила роща золотая...", "Пушкину". Подлинный праздник русской советской поэзии в Азербайджане! Трудящиеся республики имели широкую возможность ознакомиться с творчеством Сергея Есенина.

"Бакинский рабочий" в дальнейшем продолжает регулярно печатать стихи и поэмы Есенина. В газете были опубликованы впервые: "Я иду долиной. На затылке кепи..." "Спит ковыль. Равнина дорогая...", "Письмо деду", "Шаганэ ты моя, Шаганэ...", "Неуютная жидкая лунность...", "Синий май, заревая теплынь..." - всего сорок шесть стихотворений и поэм.

1 и 3 мая 1925 года в газете "Бакинский рабочий" впервые была напечатана поэма "Анна Снегина", ставшая ныне классикой советской литературы.

"Бакинский рабочий" не только печатает стихи поэта. Газета рассказывает читателям о встречах Есенина с рабочими нефтяных промыслов, писателями, журналистами, студентами. Так, 3 октября 1924 года в "Бакинском рабочем" сообщалось о выступлении поэта в Азербайджанском Государственном университете. "Сегодня,- говорилось в заметке "Вечер Сергея Есенина",- культпросветом АГУ в студенческом клубе имени "Сабира" устраивается вечер стихов поэта Сергея Есенина...

Широко известное всей читающей публике имя Сергея Есенина достаточно говорит за себя и дает уверенность в том, что весь литературный и любящий литературу Баку будет представлен на этом вечере полностью.

Сергей Есенин прочтет свои новые стихи и поэмы, являющие значительный перелом в его творческих настроениях и ряд крупнейших достижений в области поэтической формы".

6 октября 1924 года газета поместила отчет об этом вечере. Начинался он с полемического рассуждения о том, что "Можно считать творчество Есенина нужным или ненужным, созвучным или несозвучным нашему времени, можно спорить о совершенстве его мастерства и значительности его достижений, можно называть его упадочником и попутчиком...

Но немыслимо остаться равнодушным к звонкой простоте его стихов, чарующих неподдельной искренностью, доходящей до смелой откровенности, волнующих безудержной русской удалью... Удалью даже в тоске, которая у Есенина никогда не переходит в нытье, не звучит надрывно...

Есенин - дикий ветер русского духа, одинаково способный ломать, ласкать и бродить, но даже и в бессмысленном разгуле своем таящий некий первобытный разум, которого нельзя не почувствовать, в котором есть много дельного и здорового. Того, что нужно нам сейчас".

. Далее автор отмечал: "Публика, преимущественно молодежь, как литературная всех толков и направлений, так и нейтральная, тесно набилась в "клуб Сабира" и встретила Есенина тепло". Из прочитанных произведений "наибольший успех" наряду с другими стихами имела "Русь советская".

К сожалению, автор отчета не оценил по достоинству "Песнь о великом походе". Наоборот, он писал, что эта поэма, "прочитанная по вырезке, пропала совсем" и что этой "вещи, явно не сделанной еще (!!!), совсем читать не следовало". Вместе с тем, замечает автор статьи" "очень жаль, что не была прочитана четкая и красивая "Поэма о 36".

Были в Баку у Есенина и другие знаменательные встречи.

Весной в Азербайджан на гастроли приехал Московский художественный театр. Приехали Станиславский, Качалов; с последним Есенин встречался еще в Москве, тогда же написал свои взволнованные, наполненные светлой грустью стихи "Дай, Джим, на счастье лапу мне..." Со Станиславским поэт встретился впервые в Баку, беседовал, читал стихи. Мхатовцы в тот вечер играли "Царя Федора". "Я... привел Есенина за кулисы, в нашу уборную,- рассказывает Качалов.- Познакомил со Станиславским. У Есенина в руке несколько великолепных чайных роз. Пальцы раскровавлены... Это я вам, об шипы накололся, пожалуйста",- поднес нам каждому по два цветка... Я ушел на сцену кончать последний акт "Царя Федора". Возвращаюсь... Станиславский, сощурив глаза, с любопытством рассматривает и внимательно слушает. Есенин - уже без всякого звука - хриплым шепотом читает стихи..."^*

^* (В. И. Качалов. Встречи с Есениным. - В кн.: "Воспоминания о Сергее Есенине". М., "Московский рабочий", 1965, стр. 421-422.)

Еще до встречи с Качаловым и Станиславским, 7 апреля 1925 года, Есенин опубликовал стихотворение "Собаке Качалова" в "Бакинском рабочем".

Но, пожалуй, самым главным явилось то, что "в Баку Есенин, едва ли не впервые, близко видит деятелей и мечтателей социалистической нови. На Есенина бакинского периода, несомненно, оказала влияние личность Кирова. Когда Киров всходил на трибуну - невысокий, коренастый, в скромной куртке военного покроя,- он казался небольшим, почти незаметным...

Негромкий голос поначалу звучал сдержанно, сухо. Потом голос Кирова крепчал, становился мускулистым, заполнял зал. Молнии гнева, пафоса, иронии, казалось, вспыхивали среди бури чувств и мыслей. Киров как бы вырастал, поднимался над трибуной..."^*

^* (Владимир Швейцер. Песня.- В кн.: "Воспоминания о Сергее Есенине". М., "Московский рабочий", 1965, стр. 405-406.)

О встречах Есенина с Кировым и Фрунзе, с рабочими бакинских нефтепромыслов, партийными и хозяйственными руководителями республики много интересного и поучительного мы узнаем от П. И. Чагина.

"Одним из самых примечательных дней в бакинский период жизни Сергея Есенина,- отмечает он в своих воспоминаниях,- был день 1 мая 1925 года.

Первомай того года мы решили провести необычно. Вместо общегородской демонстрации организовали митинги в промысловых и заводских районах, посвященные закладке новых рабочих поселков, а затем - рабочие, народные гуляния. Взяли с собой в машину, где были секретари ЦК Азербайджана, Сергея Есенина. Он не был к тому времени новичком в среде бакинских нефтяников. Он уже с полгода как жил в Баку. Часто выезжал на нефтепромыслы, в стихию которых, говоря его словами, мы его посвящали. Много беседовал с рабочими, которые знали и любили поэта. Есенина на маевке встретили как старого знакомого. Вместе с партийными руководителями ходил он по лужайкам, где прямо на земле, на молодой весенней траве, расположились рабочие со своими семьями, читал стихи, пел частушки.

После этого поехали на дачу в Мардакьянах, под Баку, где Есенин в присутствии Сергея Мироновича Кирова неповторимо задушевно читал новые стихи из цикла "Персидские мотивы".

Киров, человек большого эстетического вкуса, в дореволюционном прошлом блестящий литератор и незаурядный литературный критик, обратился ко мне после есенинского чтения с укоризной: "Почему ты до сих пор не создал Есенину иллюзию Персии в Баку? Смотри, как написал, как будто был в Персии. В Персию мы не пустим его, учитывая опасности, которые его могут подстеречь, и боясь за его жизнь. Но ведь тебе же поручили создать ему иллюзию Персии в Баку. Так создай! Чего не хватит - довообразит. Он же поэт, да какой!"

"Огромное впечатление,- отмечает П. П. Чагин,- произвела на Есенина эта встреча с Сергеем Мироновичем"^*.

^* (П. Чагин. Сергей Есенин в Баку.- В кн.: "Сергей Есенин. Исследования, мемуары, выступления". М., "Просвещение", 1967, стр. 254.)

О том, сколь все это было важно для поэта, как все это согревало его сердце и душу, рассказывает один из участников встречи с рабочими-нефтяниками: "...Есенин... переходил от группы к группе, оживленный, разговорчивый, поднимая тосты за рабочих, принимая тосты за поэзию.

Тонкие морщинки у щек разгладились, на бледные губы легла улыбка. Казалось, Есенин, озябший в своем уединении, грелся среди людского множества у праздничных костров человеческого тепла.

Киров дружелюбным, умным, чуть насмешливым взглядом следил за весенним походом поэта в "Массы"...^*

^* (Владимир Швейцер. Песня. - В кн.: "Воспоминания о Сергее Есенине". М., "Московский рабочий", 1965, стр. 409-410.)

Но, пожалуй, еще более восторженно и окрыленно в своих чувствах, рожденных светлым праздником трудового братства, рассказал сам поэт в стихах, посвященных этой памятной для него встрече. Он так и назвал их - "1 Мая". С доброй, веселой улыбкой ведет поэт свой праздничный "репортаж":

 Я видел праздник, праздник мая - 
 И поражен. 
 Готов был сгибнуть, обнимая 
 Всех дев и жен. 

 Куда пойдешь, кому расскажешь 
 На чье-то "хны", 
 Что в солнечной купались пряже 
 Балаханы? 

 Ну как тут в сердце гимн не высечь, 
 Не впасть как в дрожь? 
 Гуляли, пели сорок тысяч 
 И пили тож. 

 Стихи! Стихи! Не очень лефте! 
 Простей! Простей! 
 Мы пили за здоровье нефти 
 И за гостей. 

 И, первый мой бокал вздымая, 
 Одним кивком 
 Я выпил в этот праздник мая 
 За Совнарком. 

 Второй бокал, чтоб так, не очень 
 Вдрезину лечь, 
 Я гордо выпил за рабочих 
 Под чью-то речь. 

 И третий мой бокал я выпил, 
 Как некий хан, 
 За то, чтоб не сгибалась в хрипе 
 Судьба крестьян. 

 Пей, сердце! Только не в упор ты, 
 Чтоб жизнь губя... 
 Вот почему я пил четвертый 
 Лишь за себя.

5 мая 1925 года это стихотворение Есенина было напечатано в "Бакинском рабочем" - газете, редакция которой стала для Есенина поистине родным домом.

"Дружище Сергей, крепись и дальше. Что пишешь? Персидские мотивы продолжай, невредно, но работай над ними поаккуратней, тут неряшливость меньше всего уместна,- замечает дружески в одном из писем к Есенину П. И. Чагин.- Вспомни уклон в гражданственность, тряхни стариной - очень неплохо было бы, чтобы соорудить что-нибудь в честь урожая, не браваду и не державинскую оду, а вещь, понимаешь?"^*

^* (Печатается по автографу, хранящемуся у сына поэта - Константина Сергеевича Есенина, любезно предоставившего нам данное письмо.)

Сотрудничавший в те годы в "Бакинском рабочем" писатель Владимир Швейцер справедливо указывает, что "Для литературных околоточных того времени Есенин был только "упадочным" поэтом с сомнительным имажинистским прошлым. Для "Бакинского рабочего" это был ценный постоянный сотрудник - стихи его печатались рядом с передовыми статьями и фельетонами"^*.

^* (Владимир Швейцер. Песня. - В кн.: "Воспоминания о Сергее Есенине". М., "Московский рабочий", 1965, стр. 406.)

В свое время (в 1923 г.), вернувшись из поездки в Европу и Америку, Есенин в очерке "Железный Миргород", рассказывая о технических достижениях американцев, указывал, что "нужно пережить реальный быт индустрии, чтобы стать ее поэтом. У нашей российской реальности пока еще, как говорят, "слаба гайка", и потому мне смешны поэты, которые пишут стихи по картинкам плохих американских журналов".

Теперь, находясь в Баку, поэт не только сталкивается и переживает "реальный быт индустрии", он стремится воспеть "индустриальную мощь", рождающуюся на древней азербайджанской земле. Осенью 1924 года он писал в "Стансах":

 Дни, как ручьи, текут 
 В туманную реку. 
 Мелькают города, как буквы на бумаге. 
 Как буквы на бумаге. 
 Недавно был в Москве, 
 А нынче вот в Баку. 
 В стихию промыслов 
 Нас посвящает Чагин. 

 "Смотри,- он говорит, - 
 Не лучше ли церквей 
 Вот эти вышки 
 Черных нефть-фонтанов. 
 Довольно с нас мистических туманов, 
 Воспой, поэт, 
 Что крепче и живей". 

 Нефть на воде, 
 Как одеяло перса, 
 И вечер по небу 
 Рассыпал звездный куль. 
 Но я готов поклясться 
 Чистым сердцем, 
 Что фонари 
 Прекрасней звезд в Баку. 

 Я полон дум об индустрийной мощи, 
 Я слышу голос человечьих сил. 
 Довольно с нас 
 Небесных всех светил - 
 Нам на земле 
 Устроить это проще.

Уже в те годы Баку становится одним из индустриальных форпостов молодой Советской республики на Востоке.

К широко известным тогда в стране промыслам Азнефти было приковано внимание всего Союза. Многие ведущие писатели приезжали тогда в Баку и писали о знаменитых нефтепромыслах. Одним из первых среди них был Есенин.

В 1926 году в Баку, на промыслах Азнефти, побывал Маяковский, а спустя два года - Горький. Оба они помнили и знали дореволюционный "черный город". Им было с чем сравнить, сопоставить настоящее и прошлое Баку.

И, конечно, далеко не случайно М. Горький с рассказа о Баку начинает свои знаменитые очерки "По Союзу Советов". Он приезжает в Баку в июле 1928 года. До этого, указывает он в "Очерках", "в Баку я был дважды: в 1892 и в 1897 годах"^*. Тогда, подчеркивает Горький, "нефтяные промыслы остались в памяти моей гениально сделанной картиной мрачного ада...

^* (М. Горький. Собр. соч. в 30-ти томах, т. 17, М., Госполитиздат, 1952, стр. 113.)

Весь день, с утра до ночи, я ходил по промыслу в состоянии умопомрачения. Было неестественно душно, одолевал кашель, я чувствовал себя отравленным... И земля, и все на ней, и люди - обрызганы, пронизаны темным жиром, всюду зеленоватые лужи напоминали о гниении, песок под ногами не скрипел, а чмокал... Всюду суетятся рабочие: тюрки, русские, персы роют лопатами карьеры... перетаскивают с места на место длинные трубы... Рабочие вызывали впечатление полупьяных; раздраженно, бесцельно кричали друг на друга...

Среди хаоса вышек прижимались к земле наскоро сложенные из рыжеватых и серых неотесанных камней длинные, низенькие казармы рабочих... Я никогда не видел так много всякой грязи и отбросов вокруг человеческого жилья, так много выбитых стекол в окнах и такой убогой бедности в комнатах, подобных пещерам"^*.

^* (М. Горький. Собр. соч. в 30-ти томах, т. 17, М., Госполит-издат, 1952, стр. 115 - 116.)

Потрясенный этой картиной "мрачного ада" старых бакинских нефтепромыслов, Горький вспоминает, что после всего виденного он "ушел в поле очумевшим, испытывая анархическое желание поджечь эти деревянные пирамиды, пропитанные черным жиром земли, поджечь, чтоб сгорели не только пруды темно-оливковой масляной грязи в карьерах, но воспламенился весь жар в недрах земли и взорвал, уничтожил Сураханы, Балаханы, Романы, всю эту грязную сковороду, на которой кипели, поджаривались тысячи измученных людей"^*. -

^* (М. Горький. Собр. соч. в 30-ти томах, т. 17, М., Госполит-издат, 1952, стр. 117.)

И вот Горький вновь на бакинских промыслах, опять в Балахане и Сураханах. Теперь здесь новый "хозяин" - рабочий класс, который отныне и навсегда "крепко... держит в цепких руках Кавказ".

"Едем... по территории промыслов,- рассказывает Горький,- я оглядываюсь и, разумеется, ничего не узнаю,- сильно разрослись промысла, изумительно широко! Но еще более изумляет тишина вокруг. Там, где я ожидал снова увидеть сотни выпачканных нефтью, ненормально возбужденных людей,- люди встречаются редко... Рабочих, облитых черным жиром, не видно нигде, и нет нигде жилищ доисторического вида"^*. Вместо них "в Сураханах, Валаханах, Романах" Горький увидел новые прекрасные рабочие поселки Азнефти. "Эти маленькие города,- замечает Алексей Максимович,- построены умными людьми". "Почти каждый дом имеет свою архитектурную физиономию, и это... делает поселки удивительно веселыми... Широкие бетонированные улицы, водопровод, канализация, площадки для игр детей. В каждом поселке семьи тюрков живут обок с русскими семьями, дети воспитываются вместе, и это возбуждает надежду, что через два десятка лет не будет ни тюрков, ни русских, а только люди, крепко объединенные идеей всемирного братства рабочих"^**.

^* (М. Горький. Собр. соч. в 30-ти томах, т. 17, М., Госполит-издат, 1952, стр. 119.)

^** (М. Горький. Собр. соч. в 30-ти томах, т. 17, М., Госполит-издат, 1952, стр. 124.)

В Баку Горький побывал на первых морских нефтепромыслах, где задолго до ныне знаменитых "Нефтяных камней" велась разведка и добыча нефти.

"...Мы - на Били-Эйбате, где люди отнимают у моря часть его площади для того, чтоб освободить из-под воды нефтеносную землю. Каменная плотина обрезала у Каспия большой кусок, образовала тихий пруд, среди него дерзко возвышаются клетки буровых вышек"^*. Заканчивая свой взволнованный рассказ о посещении Баку, встречах и беседах с руководителями и рабочими Азнефти, Горький подчеркивает, что "фантастики я видел уже немало на Днепрострое, в Москве, здесь (в Баку.- Ю. П.),- как всюду,- ее воплощают в железо, она превращается в мощную реальность, говорит о величии разума и о том, что недалеко время, когда рабочий класс Европы тоже почувствует себя единственным законным владельцем всех сокровищ земли и начнет вот так же работать на себя, как начали эту работу в Союзе Советов..." И далее, как главная мысль, как окончательное заключение писателя из всего того, что видел, о чем думал, с чем теперь встретился на бакинской земле: "Баку - неоспоримое и великое доказательство успешности процесса строения государства рабочих, создания новой культуры..."^**.

^* (М. Горький. Собр. соч. в 30-ти томах, т. 17, М., Госполит-издат, 1952, стр. 122.)

^** (М. Горький. Собр. соч. в 30-ти томах, т. 17, М., Госполит-издат, 1952, стр. 123.)

И вот что писал, побывав в Баку, Маяковский.

"Баку я видел три раза.

Первый - восемнадцать лет назад. Издали... Второй раз я видел Баку в 13-м. Несколько часов - от лекции до поезда. Меня повели смотреть город...

- Нельзя ли на промысла?- заикнулся я.

- Бросьте!- отвечали мне.- Чего же там смотреть! Черный, грязный город. Промысла тоже - грязь да нефть"^*.

^* (Владимир Маяковский. Поли. собр. соч. в 30-ти томах, т. 7, М., Гослитиздат 1958, стр. 357.)

Совсем по-иному относились бакинцы к нефтепромыслам теперь. Это были их нефтепромыслы. Они гордились теми огромными изменениями и социалистическими преобразованиями, которые свершались на их глазах и которые они творили сами. Маяковский сразу же ощутил это в свой третий приезд в Баку в начале 1926 года. Он рассказывает о том, как первый же встречный спросил его:

"- Вы видали промысла?

Второй:

- Вы уже были в черном городе?

- Как вам нравится Разинский поселок?

- Вот побывайте на заводе Шмидта...

- Посмотрите ленинские..."^*

^* (Владимир Маяковский. Поли. собр. соч. в 30-ти томах, т. 7, М., Гослитиздат 1958, стр. 357-358.)

И Маяковский побывал на нефтепромыслах, беседовал и встречался с работниками Азнефти. Увиденное взволновало, а точнее сказать, потрясло его своим индустриальным размахом, масштабностью содеянного. Выразительно, в "скупом" репортажном стиле, характерном для него, говорит он об этом в очерке:

"Черный город.

Сейчас уже название "Черный" стареет.

Сносятся мелкие отсталые заводики раньше конкурировавших фирм, и вся строительная энергия бросается на расширение, укрепление больших, по последнему слову оборудованных, заводов...

Вместо отечественных лачуг с паршивым "дымом отечества" выводятся и растут рабочие поселки, с домами в террасах с электричеством, на газе. В Разинском, в Романинском и Балаханском поселках уже исчезла чернота и дым.

И черный и белеющий город,- конечно, не случайность и не благотворительность. Это - отражение, это - продолжение способов добычи нефти.

В изумлении хожу по промыслам"^*.

^* (Владимир Маяковский. Поли. собр. соч. в 30-ти томах, т. 7, М., Гослитиздат 1958, стр. 358.)

Порядок, чистота на промыслах такие, замечает поэт, что спокойно "снимайте галоши, выпустите кончики белого платочка и в кремовых (если хотите) брюках шагайте на сегодняшние промысла"^*.

^* (Владимир Маяковский. Поли. собр. соч. в 30-ти томах, т. 7, М., Гослитиздат 1958, стр. 359.)

Обращаясь к дореволюционному прошлому нефтяного Баку, Маяковский подчеркивает, что когда "200 хозяев и хозяйчиков конкурировали, дрались и расхищали нефть на этом маленьком клочке земли.

Расхищали потому, что рвачески выбиралась нефть...

До революции попробовали глубокие насосы и бросили - слишком долгий способ. Сразу разбогатеть веселее. Осталось 10-12 часов"^*. Теперь же, отмечает Маяковский, "Глубоких насосов 1200, и гордостью стоит тысячная "вышка", оборудованная в честь XV бакинской партконференции. Это из общего количества 2350 работающих вышек. Еще полторы тысячи скважин ждут своей очереди"^**.

^* (Владимир Маяковский. Поли. собр. соч. в 30-ти томах, т. 7, М., Гослитиздат 1958, стр. 358 - 359.)

^** (Владимир Маяковский. Поли. собр. соч. в 30-ти томах, т. 7, М., Гослитиздат 1958, стр. 359.)

Таков был наглядный результат социалистических преобразований бакинских нефтепромыслов. Таковы были успехи свободного социалистического труда.

То, что так взволновало, искренне поразило и обрадовало при встрече с Баку Советским Горького и Маяковского, что наполнило гордостью их сердца и на что они так восторженно-увлеченно откликнулись живым писательским словом в своих очерках,- все это по-своему испытал и пережил Есенин.

Именно от встречи с бакинской социалистической новью, которая позднее так потрясла Горького и Маяковского, приходит окончательное прозрение и к Сергею Есенину.

Здесь, в Баку, он, пожалуй, впервые так явственно ощутил путь своей родины в будущее.

Неоднократно Есенин говорит об этом в кавказских стихах. Следует выделить стихотворение "Неуютная жидкая лунность...", написанное в Баку. 25 мая 1925 года оно было напечатано в "Бакинском рабочем". Стихотворение это наглядно раскрывает нам глубину исторического мышления поэта, его гражданскую позицию, зрелость художественного метода:

 Неуютная жидкая лунность 
 И тоска бесконечных равнин,- 
 Вот что видел я в резвую юность, 
 Что, любя, проклинал не один. 

 По дорогам усохшие вербы 
 И тележная песня колес... 
 Ни за что не хотел я теперь бы, 
 Чтоб мне слушать ее привелось. 

 Равнодушен я стал к лачугам, 
 И очажный огонь мне не мил, 
 Даже яблонь весеннюю вьюгу 
 Я за бедность полей разлюбил. 

 Мне теперь по душе иное... 
 И в чахоточном свете луны 
 Через каменное и стальное 
 Вижу мощь я родной стороны. 

 Полевая Россия! Довольно 
 Волочиться сохой по полям! 
 Нищету твою видеть больно 
 и березам и тополям. 

 Я не знаю, что будет со мною... 
 Может, в новую жизнь не гожусь, 
 Но и все же хочу я стальною 
 Видеть бедную, нищую Русь. 

 И, внимая моторному лаю 
 В сонме вьюг, в сонме бурь и гроз, 
 Ни за что я теперь не желаю 
 Слушать песню тележных колес.

Как глубоко и самозабвенно надо было любить Родину, какую чистую, широкую душу надо было иметь, чтобы сказать так мужественно о себе и так проницательно о будущем России!

В кавказских стихах Есенин с болью окончательно прощается со старой, нищей, патриархальной Русью. Всем сердцем теперь Есенин принимает и готов воспеть иную красоту - красоту рождающейся "стальной Руси", ибо за ней - будущее. И это для поэта становится все более очевидным. Вместе с тем Есенин ни на йоту не поступается в стихах до конца своей жизни любовью к "рязанским раздольям", красоте родной земли. И в этом нет никакого противоречия. Оно - кажущееся. Ибо человек и природа, человек и родина - вечные темы поэзии. В наши дни об этом прекрасно сказал Александр Твардовский в стихотворении "Разговор с Паруном". Людям нужна "и та, и та" красота: и красота могучего ангарского падунского порога, и красота могучей Братской плотины, усмирившей стремительный бег великой сибирской реки.

В двадцатые годы Есенин почувствовал это одним из первых наших поэтов, и не только почувствовал, но сумел сохранить в своих стихах для будущего, для потомков красоту родной природы, русских раздолий, красоту души русского человека, красоту русского слова, русской песни, вместе с тем сумел смело заглянуть в будущее "стальной Руси", сумел рассказать в стихах о новой красоте, рожденной Октябрем, о красоте подвига восставшего, революционного народа, рассказать о тех первых, самых трудных шагах по пути к коммуне народов бывшей царской России, рассказать о социалистической нови, которая с особой реальностью и пафосом так счастливо открылась сердцу поэта в Баку.