И. С. Эвентов. "Синеглазый брат"

Ближайшее окружение Есенина в годы его творческой зрелости было весьма изменчивым и пестрым. Среди спутников поэта занимал особое место, заслужив с его стороны дружеское расположение и даже любовь, Петр Васильевич Орешин.

Петр Орешин был на восемь лет старше Есенина, печататься он начал двумя годами раньше него (в 1911 году в газетах "Саратовский листок" и "Саратовский вестник"), а ко времени пребывания Есенина в университете Шанявского уже сотрудничал в столичных литературных изданиях. Его стихи Есенин мог прочесть в "Заветах", в "Вестнике Европы". Университет Шанявского, и в особенности Суриковский литературно-художественный кружок, который Есенин посещал в те же годы (1913-1914), возбудили в нем интерес к демократической поэзии, к "писателям из народа". Естественно, что его привлекла фигура Орешина - поэта, в жизни и в мотивах творчества которого многое было ему чрезвычайно близко.

Орешин, как и Есенин, родился в бедной крестьянской семье и воспитывался у деда - отец не жил в деревне, а добывал себе средства к существованию в городе. Как и Есенин, Орешин с детства испытывал влияние старообрядческой среды,-

 Где мысль в коряжинах иконных 
 Ломала свой павлиний хвост, 
 Откуда с колокольным звоном 
 Ее тащили на погост!*

_* (Петр Орешин. Избранное. Стихи. М., "Московский рабочий", 1968, стр. 279. В дальнейшем цитаты из произведений П. Орешина (за исключением особо оговариваемых) - по этому изданию, с указанием названий и дат.)

Мотивы бедняцкой юдоли, тяжкого труда, жизни-мачехи пронизывали все раннее творчество Орешина.

 В поле вихрится ветер-зимач, 
 За бураном - вечерние зори. 
 Санный скрип - недоплаканный плач, 
 Дальний путь - безысходное горе.

("С обозом", 1914)

Орешин часто наделял природу признаками живых существ. "Березка перед осенью тоскует у ворот", "Белым яблоням как будто сон вечерний снится", "Глянет месяц из-за гор, вспыхнет конской гривой" - эти строки из стихотворений 1913-1914 годов как будто написаны самим Есениным. Импонировала ему и словесная живопись у Орешина - умение видеть деревню в многоцветных красках природы ("Уж зорькой опоясаны лачуги деревень", "В небе звездочке-малютке чистое раздолье"), и музыкальный строй его стихов, например:

 Неподвижны хижины 
 С выбитыми окнами, 
 Обнялись обиженно 
 Бревнами поблеклыми*.

^* ("Ждут" (1914) - Петр Орешин. Стихотворения и поэмы. М., 1958, стр. 41.)

Орешин сразу и решительно порвал с тяжким грузом старообрядчества, давившим его в детские годы. Он, по собственному признанию, "вышел с боем из закута... откуда вековое люто звериный извергало дух..." Религиозный фольклор, духовные песни, библейская символика, да и внешние бытовые черты старообрядческого уклада - все это прошло мимо него, не задев его творчества и, главное, не заронив в нем чувства сожаления о том, что уходит.

Кто знает, быть может, чистый, последовательный демократизм Орешина, его безболезненный разрыв со старым, заложенный в нем иммунитет против церковной и религиозной романтики усиливал интерес Есенина к нему и еще больше сближал поэтов?

В 1915-1916 годах Есенин регулярно печатался в "Ежемесячном журнале", издававшемся В. С. Миролюбовым. В том же издании сотрудничал Орешин.

Для Орешина это были очень тяжелые годы. Он служил на фронте рядовым, потерял всякие связи с литературным миром.

Есенин в этот период тоже находился на военной службе, но довольно часто печатался, вращался в литературных кругах столицы и в начале 1916 года успел выпустить первую книгу стихов "Радуница". Встречи двух поэтов в эти годы - творческие, но не личные - происходили лишь на страницах "Ежемесячного журнала".

В 1917 году встречи эти возобновились в сборниках "Скифы". Привлекая обоих поэтов к участию в своих изданиях, Р. В. Иванов-Разумник всячески подчеркивал народные корни и революционные мотивы творчества каждого из них, создавая тем самым удобное прикрытие реакционно-народническим идеям, которые он проповедал в "Скифах". "Клюев, Есенин, Орешин, - писал он, - поэты народные не только по духу, но и по происхождению... Лишь у них оказалась подлинность поэтических переживаний в дни Великой революции. Их устами народ из глубины России откликнулся на "грохот громов"^*.

^* (Р. Иванов-Разумник. Поэты и революция. "Скифы", 1918, № 2, стр. 1, 3.)

Николай Клюев не был прямым проповедником скифства", но религиозно-мистическая трактовка "души" русского крестьянина, рисуемый им образ "России в багдадском монисто с бедуинским изломом бровей", то есть России азиатской, в которой "не будет песен про молот, про невидящий маховик", - почти полностью укладывались в рамки социальных утопий, воздвигавшихся Ивановым-Разумником.

Есенин, наоборот, называл себя и других участников сборника "скифами", но вкладывал в это понятие не социально-историческое, а легендарно-романтическое содержание, поддерживая в нем идею противопоставления революционной, крестьянской России капиталистическому Западу. "Мы ведь, - утверждал он в письме к А. Ширяевцу, - скифы, приявшие глазами Андрея Рублева Византию и писания Козьмы Индикоплова с поверием наших бабок, что земля на трех китах стоит, а они все романцы, брат, все западники. Им нужна Америка, а нам в Жигулях песня да костер Стеньки Разина". Это писано в июне 1917 года, но после Октября, когда "скифство" обнаружило свою реакционную сущность, Есенин порвал с ним.

Что же касается Орешина, то ему идеология "скифства" была совершенно чужда. Он не обращал благоговейного взора к древности, к старине. В год революционного перелома он писал:

 Прошлого сердцу не жаль. 
 Весел гармоники звон. 
 Песню весеняя даль 
 Ловит в зеленый полон.

("Праздник", 1917)

Россию он не архаизировал, не отторгал от путей современной цивилизации, не отделял от Запада. Россия, поднявшая знамя революции, должна, по его мысли, указать путь современному Западу:

 В поле несжатом звезды разбросаны всюду. 
 Клонится рожь в окна родного села. 
 В поле Россия мощно голодному люду - 
 Миру всему! - огненный стяг подняла. 

("Думы мои", 1917)

И, наконец, при всей своей приверженности к мечте о "мужицком рае" ("Полны будут закрома. Будет, братцы, гоже?"), при возвеличивании революции как "радости лапотного рая" ("На пашне", 1917), Орешин рассматривал революцию как процесс многосторонний, в котором исключительная роль принадлежит рабочему классу. В пору наиболее активного распространения "скифских" идей, всего лишь через три-четыре недели после выхода в свет первого сборника "Скифы", 6 сентября 1917 года, Орешин писал:

   Слава кующим счастье 
   Алой земли своей. 
   Слава крылатой силе 
   Рабочих масс. 
   Слава поднявшим руку 
   В час огневой борьбы, 
   Слава - за стяг свободы 
   Принявшим смерть. 
Мертвые срама на земле не имут. 
Над живыми вечно - меч слепой судьбы. 
За заводом черным перекаты дыма, 
Над заводом шумным - алые столбы.

("Зарево")

В воспоминаниях Рюрика Ивнева есть такие строки: "Иду по Невскому. Голубой снег. Прошло всего несколько дней после февральского переворота... Вдруг ижу - прямо по улице идут четверо, взявшись за руки, точно цепью. Смотрю: Клюев, Клычков, Орешин и с ними Есенин. Все какие-то новые - широкогрудые, взлохмаченные, все в расстегнутых пальто. Накидываются на меня. Колют злыми словами: "Наше время пришло!" - шипит елейный Клюев"...^*

^* (Р. Ивнев. Об Есенине.- В кн.: "Сергей Александрович Есенин. Воспоминания", М., 1926, стр. 16.)

Свидетельство это неточно. Как явствует из слов самого Орешина, в феврале 1917 года, да и позднее (летом и в начале осени) он не был знаком ни с одним из перечисленных поэтов; во встрече на Невском, описанной Ивневым, участвовали, по-видимому, все, кроме Орешина. Первым из них, с кем познакомился, и единственным, с кем по-настоящему сблизился Орешин, был Сергей Есенин.

"Часов около девяти вечера, - рассказывает Орешин, - слышу - кто-то за дверью спрашивает меня, Дверь без предупреждения открывается, и входит Есенин.

Было это в семнадцатом году, осенью, в Петрограде, когда в воздухе уже попахивало Октябрем. Я сидел за самоваром, дописывал какое-то стихотворение. Есенин подошел ко мне, и мы поцеловались"^*.

^* (П. В. Орешин. Мое знакомство с Сергеем Есениным (1926). - В кн.: "Воспоминания о Сергее Есенине", стр. 187. В дальнейшем цитаты из воспоминаний Орешина - по этому источнику, без указания страниц.)

В датировке этой встречи Орешин ошибиться не мог. Когда гость далеко за полночь собрался уходить, хозяин предложил ему заночевать. Но тот отказался:

- А жену кому?.. Я, брат, жену люблю! Приходи к нам...

Есенин женился (речь идет о женитьбе на Зинаиде Райх) 4 августа 1917 года^*. Значит, визит к Орешину состоялся позднее, причем в один из очень холодных вечеров: на Есенине, поверх костюма, была меховая куртка; проводив его, Орешин "вернулся в свою большую холодную комнату, отнес пустой ледяной самовар на кухню..." По всей вероятности, Есенин приходил к нему в конце сентября или в начале октября.

^* (См. В. Белоусов. Сергей Есенин! Литературная хроника, ч. 1. М., "Советская Россия", 1969, стр. 114, 252.)

Провели они вместе почти всю ночь - с девяти вечера до четырех утра. "За окном висел густой петроградский туман, - рассказывает Орешин. - Самовар крутился горячим паром к самому потолку. Я сидел на диване. Есенин под электрической лампочкой, на середине комнаты читал стихи, взмахивая руками и поднимаясь на цыпочки... Голос его гремел по всей квартире, желтые кудри стряхивались на лицо".

После чтения, когда началось чаепитие, потянулась беседа. За несколько часов собеседники, по признанию Орешина, "переворошили всю современную литературу, основательно промыли ей кости и нахохотались до слез". Тут-то и раскрылся особый смысл не только этой встречи, но и самого сближения двух поэтов.

"Вот дураки! - захлебываясь, хохотал Есенин.- Они думали, мы лыком шиты... Ведь Клюев-то, знаешь... я неграмотный, говорит! Через о... неграмотный! Это в салоне-то... А думаешь, я не чудил? А поддевка-то зачем! Хрестьянские, мол!.. Хотя, знаешь, я от Клюева ухожу... Вот лысый черт! Революция, а он "избяные песни"... На-ка-за-ние! Совсем старик отяжелел. А поэт огромный! Ну, только не по пути..." В этих словах - целая исповедь. Минуло уже не менее полутора лет с тех пор, как прекратились эти "хождения", но влияние Клюева на "меньшого брата" было все еще велико. И вот - кризис: "от Клюева ухожу". Это - сжигание мостов, решающий в жизни шаг. И вызван он, как подсказывает сам Есенин, причинами отнюдь не личного порядка и не утратой веры в силу Клюева как поэта. Наоборот, он по-прежнему считает Клюева "огромным" художником, но великие события времени раскрыли пред ним анахронизм сего поэтического явления: "Революция, а он "избяные песни". Предчувствие грандиозных социальных потрясений толкнуло Есенина на то, чтобы пересмотреть свой путь: порвать с клюевщиной, со "скифством", с Ивановым-Разумником - порвать затем, чтобы пойти навстречу революционному народу.

В этом крутом, нелегком решении молодой поэт - ему было всего лишь 22 года - искал себе моральную опору. Искал у человека с жизненным опытом (в скитаниях по городам и весям Орешин накопил этот опыт еще до того, как стал поэтом), у поэта-крестьянина, демократа, свободного от каких-либо патриархальных иллюзий. И эту поддержку Есенин нашел.

"Я понял, - заключает Орешин, - что в творчестве Сергея Есенина наступила пора яркого и широкого расцвета. В самом деле, до сей поры Есенин писал, подражая Клюеву, изредка прорываясь своими самостоятельными строками и образами... Но этот настоящий Есенин сквозил и в те первые революционные Дни".

Выслушав его последние стихотворения, Орешин пришел к твердому выводу: "Есенин круто повернул влево. Но это вовсе не было внезапное полевение. Есенин принял Октябрь с неописуемым восторгом, и принял его, конечно, только потому, что внутренне был уже подготовлен к нему, что весь его нечеловеческий темперамент гармонировал с Октябрем, что по существу он никогда не был с Клюевым".

Потому столь знаменательной в жизни поэтов оказалась холодная, осенняя петроградская ночь. "Ночь, - вспоминает Орешин, - затянулась, и первое наше знакомство сразу перешло в дружбу... После этого... мы виделись часто и подолгу. Я бывал у Есенина. Есенин бывал у меня. Я встречал его в редакциях газет и журналов и, к моему удивлению, видел, как быстро вширь и в глубину расцветает Есенин".

Естественно поинтересоваться, а как сам Есенин воспринимал в эту пору своего нового друга? Оправдалось ли. то представление о нем, которое сложилось в минувшие четыре года на основе лишь знакомства со стихами? И что ценил он в Орешине как в поэте?

Есенин не замедлил ответить на эти вопросы не только себе, но и читателям, выступив с печатным отзывом на первую же книгу Орешина "Зарево", увидевшую свет лишь после Октября. Его интересовало то, что творчество Орешина на всем протяжении отличалось чувством преданности родной земле, живым и ясным, ничем не замутненным чувством патриотизма, которое может испытывать лишь человек, оплодотворяющий землю, вкладывающий в нее свой ежедневный труд.

В книге привлекает внимание стихотворение 1915 года, начинающееся словами:

 Кто любит Родину, 
 Русскую землю с худыми избами, 
 Чахлое поле, 
 Тяжкими днями и горем убитое?

Вопрос повторяется:

 Кто любит Пашню, 
 Соху двужильную, соху-матушку? 
 Выдь только в поле, 
 Сила измызгана, 
 Потом и кровью исходит силушка, 
 А избы старые, 
 И по селу опять ходят нищие...

Наконец, снова вопрос "Кто любит родину?", и на него отвечает "ветер-бродяга":

 Кто плачет осенью 
 Над нивой скошенной и снова радостно 
 Под вешним солнцем 
 В поле босой и без шапки 
 Идет за сохой - 
 Он, господи, больше всех любит родину*.

^* (Петр Орешин. Зарево. Пг. изд-во "Революционный социализм", 1918, стр. 17, 18. В позднейшей редакции последняя строка: "Он, лапотный, больше всех любит родину!" (См. Петр Орешин. Стихотворения и поэмы, стр. 49).)

Есенин, говоря о книге "Зарево", прежде всего обратил внимание на это стихотворение. Процитировав приведенные строки (ответ "ветра-бродяги"), он указал:

"Вот такими простыми и теплыми словами, похожими на сельское озеро, где отражается и месяц, и церковь, и хаты, наполнена книга Петра Орешина. В наши дни, когда "бог смешал все языки", когда все вчерашние патриоты готовы отречься и проклясть все то, что искони составляло "родину", книга эта как-то особенно становится радостной".

"У каждого поэта, - писал Есенин, - есть свой общий тон красок, свой ларец слов и образов. Пусть во многих местах глаз опытного читателя отмечает промахи и недочеты, пусть некоторые образы сидят на строчках, как тараканы, объедающие корку хлеба, в стихе, - все-таки это свежести и пахучести книги нисколько не умаляет, а тому, кто видит, что "зори над хатами вяжут широченные сети", кто слышит, что "красный петух в облаках прокричал", - могут показаться образы эти даже стилем мастера всех этих коротких и длинных песенок..."

Нетрудно заметить, что Есенин выделял в творчестве Орешина главным образом то, что было дорого ему самому как поэту.

Орешин многое делал по-своему, но это не ослабляло привязанности к поэту, с которым его соединила судьба.

Весной 1918 года Есенин переехал в Москву.

Перебрался туда и Орешин, который стал заведовать литературным отделом газеты ВЦИК "Голос трудового крестьянства". В этой газете печатались оба поэта. Есенин поместил на ее страницах "Частушки", "При-баски", "Песнь о Евпатии Коловрате", "Снег, словно мед ноздреватый..." и другие произведения.

По словам Орешина, "для Есенина эта весна и этот год были исключительно счастливым временем. О нем говорили на всех перекрестках литературы того времени. Каждое его стихотворение находило отклик. На каждое его стихотворение обрушивались потоки похвал и ругательств. Есенин работал неутомимо, развивался и расцветал своим великолепным талантом с необыкновенной силой".

Эта творческая работа протекала на глазах у Орешина, и во все свои организационные и издательские начинания Есенин неизменно вовлекал друга.

Творческое тяготение к ранним пролетарским поэтам, особенно к таким, как Н. Полетаев, М. Герасимов, Самобытник, было характерно и для Есенина и для Орешина.

Есенин и Орешин выступали на пролеткультовских вечерах, участвовали в обсуждении рукописей молодых пролетарских поэтов. Пролеткульт привлекал их своей близостью к рабочему классу, своей организованностью, духом коллективизма. В Пролеткульте они видели "жизнетворческий очаг пролетарской мысли и искусства". Обратившись совместно с С. Коненковым и С. Клычковым в Московский Пролеткульт с заявлением, они писали:

"Великая Российская революция, разрушившая коренные устои старого буржуазного мира, вызвала к жизни творческие силы, таящиеся в русских городах и деревнях. Сам живой голос жизни поставил на очередь вопрос об образовании особых организаций, которые могли бы повести великое дело собирания и выявления этих скрытых в массовой толпе творческих возможностей".

Отношение пролеткультовцев к Есенину и Орешину - вообще к писателям из деревни - было различным. Некоторые печатные органы Пролеткульта относили Есенина и Орешина к поэтам хотя и не пролетарским, но "по-своему революционным и отражающим современность"^*. Есенина ценили за "глубокую веру в революционное возрождение России"^**.

^* ("Зарево заводов", 1919, № 2, стр. 40.)

^** ("Горн", 1918, № 1, стр. 86.)

Известно, однако, что идейные руководители Пролеткульта занимали ошибочные позиции в вопросах развития революционной культуры. Они блюли "классовую чистоту" пролетарского творчества и резкой гранью отделяли рабочих от других слоев трудящихся, прежде всего от крестьян. Этим определялось и их отношение к так называемым деревенским писателям. Редактируемый А. А. Богдановым журнал "Пролетарская культура" объявил, что "С. Есенин, как и П. Орешин, чужд не только пролетарской культуре, но и общереволюционному энтузиазму"^*. Другой руководитель Пролеткульта, П. Бессалько, по свидетельству А. В. Луначарского, "ратовал против так называемых крестьянских поэтов - Клюева, Есенина и Орешина..."^**.

^* ("Пролетарская культура", 1919, № 6, стр. 42.)

^** (А. В. Луначарский. Статьи о советской литературе. М., 1958, стр. 446.)

Надо ли удивляться тому, что заявление Есенина, Клычкова, Коненкова и Орешина было весьма холодно встречено Исполнительным бюро Московского Пролеткульта. Оно было передано в ЦК Всероссийского совета Пролеткульта, а ЦК, рассмотрев его на заседании 12 октября 1918 года, решил вопрос "оставить открытым".

Тем не менее Орешин и Есенин не упускали возможности участвовать в массовой просветительской и агитационной работе совместно с пролетарскими писателями и с литераторами, стоявшими вне групп. Они продолжали выступать на пролеткультовских вечерах. Совместно с А. Серафимовичем, В. Полонским, С. Гусевым-Оренбургским и другими они вошли в литературную секцию при агитпоезде им. А. В. Луначарского. "Секция, - сообщалось в печати, - ставит своей задачей широкое ознакомление масс с литературой, литературными течениями и школами. В каждом городе, в котором будет останавливаться поезд, будут устраиваться митинги искусства, лекции, диспуты"^*.

^* ("Советская страна", 1919, 17 февраля.)

Первый год общения двух поэтов - с осени 1917 до конца 1918 года - был первым годом новой, советской эпохи. Для каждого из них (и для обоих вместе) время это было насыщено великой радостью участия в революционных делах, напряженной общественной деятельностью, творческим трудом. В каждом из них этот важнейший отрезок жизненного пути раскрыл большие духовные творческие силы. Окидывая взглядом пережитое, Орешин писал, что "такой огромный художественный рост и такая пышность расцвета творчества за один год могут быть только у совершенно исключительного и самобытного поэта", каким он и считал Сергея Есенина.

Весной 1919 года П. Орешин переселился из Москвы в Саратов, где на протяжении трех с лишним лет сотрудничал в местной печати. Связь его с Есениным не прекращалась, но вскоре между ними произошла размолвка, о которой Есенин 26 июня 1920 года писал А. В. Ширяевцу:

"С старыми товарищами не имею почти ничего... Орешин глядит как-то все исподлобья, словно съесть хочет. Сейчас он в Саратове, пишет плохие коммунистические стихи и со всеми ругается. Я очень его любил, часто старался его приблизить к себе, но ему все казалось, что я отрезаю ему голову, так у нас ничего и не вышло, а сейчас он, вероятно, думает обо мне еще хуже".

В этом упреке есть большая доля истины. На страницах "Саратовских известий" в 1919-1920 годах появилось немало агитационных стихотворений Орешина, чаще всего приуроченных к датам "красного календаря"^*. В большинстве своем это поверхностные, слабые стихи, написанные наспех. Многие из них автор не включил потом в собрание сочинений^**. Разумеется, Есенина коробило не то, что они злободневные, гражданственные, или, как он говорит, "коммунистические", а то, что они написаны ниже возможностей автора.

^* (См., например, "На красном пути". - "Саратовские известия", 1919, 30 ноября; "Февраль 1917 - 1920 гг." - там же, 1920, 12 марта и др. См. также выходившие в Саратове, в губернском агентстве Центропечати и в Издательстве союза потребительских обществ, небольшие сборники стихов П. Орешина: "Дулей-ка" (1919), "Набат" (1920), "Березка" (1920).)

^** (Собрание сочинений П. Орешина в четырех томах было выпущено московскими издательствами (т. I-III - ГИЗ, т. IV - "Федерация") в 1923 - 1928 гг.)

Точный смысл других слов об Орешине - "ему все казалось, что я отрезаю ему голову" - нам неизвестен, но они, скорее всего, относились к какому-либо совместному литературному (или издательскому) мероприятию, в котором Есенин отстаивал свой приоритет, с чем Орешин, будучи старше по возрасту и несколько опытнее в жизни, мог не соглашаться. Аналогичный эпизод имел место и в 1923 году, когда Есенин задумал альманах "Россияне". Есенин хотел быть его единоличным редактором, на что Клычков и Орешин не давали согласия. Как свидетельствует А. Мариенгоф, Есенин маневрировал, пытаясь опереться на Клюева, чтобы "Миколаем" смирить Клычкова с Орешиным^*. Ясно одно: возникшая в 1920 году размолвка не носила принципиального характера и к тому же была кратковременной. Оба поэта питали глубочайшую симпатию друг к другу, и отношения их возобновились еще до возвращения Орешина в Москву (т. е. до середины 1923 года). Характерно, что даже будучи за границей, Есенин в письмах вспоминал своего друга. В корреспонденции А. Мариенгофу из Нью-Йорка 12 ноября 1922 года он просил "поклониться" Орешину (и некоторым другим) "в первую голову". Уезжая из Москвы в Ленинград, Тифлис и другие города, он в письмах справлялся об Орешине, слал приветы ему.

^* (См. выдержки из воспоминаний С. Фомина и А. Мариенгофа в кн.: В. Белоусов. Сергей Есенин. Литературная хроника, ч. 2. М., "Советская Россия", 1970, стр. 88, 95.)

Возобновились и их совместные выступления на литературных вечерах. Одно из таких выступлений состоялось в Твери 9 июня. 1924 года в здании центрального рабочего клуба (кинотеатр "Гигант") на обширном вечере крестьянской поэзии памяти Александра Ширяевца^*. Вечер устраивало Тверское литературно-художественное общество имени И. С. Никитина. Орешин открыл вечер докладом о творчестве Александра Ширяевца. Есенин, Орешин, Дрожжин, Клычков и другие читали стихи^**.

^* (А. Ширяевец (А. В. Абрамов) скончался 15 мая 1924 г. Решением правления Союза писателей Есенин и Орешин вошли в комиссию по литературному наследству покойного поэта. См. совместное письмо С. Есенина, С. Клычкова и П. Орешина в Правление Союза писателей.)

^** (Афиша вечера хранится в Государственном литературном музее (Москва). См.: В. Белоусов. Сергей Есенин. Литературная хроника, ч. 2, стр. 131.)

К совместным издательским начинаниям того времени кроме названного уже сборника "Россияне" относится литературно-художественный альманах "Поляны", который предполагалось выпускать периодически, два-три раза в год, под редакцией С. Есенина, Вс. Иванова и других. В альманахе намечалось печатать не только поэзию, но и критику, и прозу. "По замыслу Есенина, - сообщает В. Наседкин, - альманах должен стять вехой современной литературы, с некоторой ориентацией на деревню". Из поэтов решили привлечь в первую очередь П. Орешина, П. Радимова, В. Александровского, В. Казина^*. Отъезд Есенина из Москвы на Кавказ, а затем его смерть помешали осуществлению этого замысла (не состоялся также и альманах "Россияне"). Частые встречи и беседы с Орешиным в последние годы жизни Есенина закрепили их дружбу. Петр Васильевич был первым слушателем и судьей многих произведений Есенина, созданных в этот период. Одним из первых услышал он в чтении автора и поэму "Анна Онегина".

^* (См.: "Воспоминания о Сергее Есенине". "Московский рабочий", 1965, стр. 442.)

О том, насколько дорожил Есенин Орешиным, можно судить по переговорам, которые он вел с Маяковским о своем участии в журнале "Леф": когда Маяковский пытался привлечь Есенина к сотрудничеству в журнале, тот, по свидетельству Н. Асеева, "с места в карьер запросил вхождения группой". (Разговор происходил в кафе на Тверской незадолго до смерти Есенина.)

- Бросьте вы,- говорил Маяковский,- ваших Орешиных и Клычковых! Что вы эту глину на ногах тащите?

- Я - глину, а вы - чугун и железо,- отвечал Есенин.- Из глины человек создан, а из чугуна что?

- А из чугуна памятники! - парировал Маяковский, но переубедить собеседника не смог^*.

^* (См.: Н. Н. Асеев. Воспоминания о Маяковском.- В кн: "В. В. Маяковский в воспоминаниях современников". М., Гослитиздат, 1963, стр. 422, 423.)

Дарование Орешина было не таким крупным, как дарование Есенина. Маяковскому могло и впрямь показаться, будто эта дружба чем-то отягощает большого художника. На самом деле Орешин занимал хотя и скромное, но свое, никем не оспоренное место в русской демократической поэзии предоктябрьских и первых советских лет. Есенин ценил его лиризм, искренность, идейную прямоту, незамутненность его духовного зрения, ценил его личную преданность, скромность в быту, реалистичность, земную простоту.

В 1917 году это был противовес клюевщине и "скифству", в 1918-1919 годах - мелкобуржуазной богеме, в 1923-1925 годах - тем назойливым спутникам и непрошеным друзьям, которые пытались погреться в лучах шумной славы Есенина.

Смерть Есенина вызвала целый поток воспоминаний и стихов, среди которых, по меткому выражению Маяковского, было много "заупокойного лома". Сколько недругов, случайных спутников, литературных проходимцев пытались изобразить себя неутешными печальниками и осиротевшими друзьями!

Лишь немногие стихотворения, посвященные Есенину, отличались неподкупной искренностью и выражали истинную боль по поводу невосполнимой утраты. К их числу принадлежит и стихотворение Петра Орешина, опубликованное во второй книге "Красной нови" за 1926 год. Оно пронизано нежностью к поэту и неизбывной братской скорбью:

 Сказка это, чудо ль 
 Или это - бред: 
 Отзвенела удаль 
 Разудалых лет. 

 Песня отзвенела 
 Над родной землей. 
 Что же ты наделал, 
 Синеглазый мой? 

 Было это, нет ли, 
 Сам не знаю я. 
 Задушила петля 
 В роще соловья. 

 До беды жалею, 
 Что далеко был 
 И петлю на шее 
 Не перекусил! 

 Кликну, кликну с горя, 
 А тебя уж нет. 
 В черном коленкоре 
 На столе портрет. 

 Дождичек весенний 
 Окропил наш сад. 
 Песенник Есенин, 
 Синеглазый брат...

Много раз овладевали поэтом в те дни печальные настроения, но он нашел в себе силы преодолеть их, и недаром в том же ритме, что и стихотворение "Сергей Есенин", написал другое - "Бессонница" (1926):

 Хорошо ли, плохо ль, 
 А ведь надо жить. 
 И снега и тополь 
 Видеть и любить. 

 Дорожить минутой, 
 Не темнить лицо, 
 Подарить кому-то 
 Доброе словцо! 

Будучи на протяжении нескольких лет одним из самых близких Есенину людей, Орешин считал своим долгом рассказать о поэте, выразить свое отношение к его творчеству. В двух номерах "Красной нови" за 1926 год он напечатал рецензии на два тома посмертного собрания его сочинений.

"Пред нами, - писал он, - первый ломоть есенинской лирики. Душистый голубой ломоть. Первый том души Есенина, его жизни, его самого".

В слитности души поэта с жизнью мира Орешин видел силу его лирики: "Есенин обнажил себя перед Миром, и поэтому мы ощущаем его в каждом образе, в каждой строке, в каждом созданном слове"^*.

^* ("Красная новь", 1926, № 5, стр. 235, 236.)

Орешин подчеркивает образное богатство стихов Есенина, выраженное в них тонкое чувство природы, отточенное мастерство.

Обозревая второй том произведений Есенина, Орешин пытался дать периодизацию его творчества: делил путь поэта на четыре периода, особенно выделяя последний из них, отмеченный таким шедевром, как "Русь советская". В то же время он показывал сложность и противоречивость вживания поэта в советскую действительность. Высоко ставя лирику Есенина, Орешин, к сожалению, недооценил его поэм, полагая, что жанр этот несвойствен его дарованию^*.

^* (См.: "Красная новь", 1926, № 6, стр. 232-234.)

В конце 1926 года Орешин написал воспоминания о Есенине, опубликованные в последнем, 52-м номере иллюстрированного журнала "Красная нива" за тот же год.

Наконец, к первой годовщине смерти Есенина он выступил со статьей "Великий лирик". Статья эта, посвященная "синеглазому брату", очень важна для понимания как особенностей творчества Есенина - его ревнивой страстности, беззаветной преданности искусству, заботы о совершенстве стиха.

"В жизни, - писал Орешин, - Сергей Есенин мог быть великодушным и равнодушным, но в искусстве он был ревнив и беспощаден... Служа искусству, Сергей Есенин был величайшим лириком своего времени, а следовательно, и душой всей современной ему поэзии, и обнаженная душа эта горела ярким лирическим пламенем, как ночной костер, возле которого грелись поэты и читатели. Служа искусству, Сергей Есенин чеканил каждую строфу до полного ее совершенства, вынашивал каждый свой образ до положительной ясности, и каждую мысль любовно облекал в свою собственную плоть и кровь"^*.

^* ("Красная новь", 1927, № 1, стр. 242, 243.)

Не вступая в полемику, не приводя господствующих мнений, Орешин тем не менее опроверг широко бытовавшее тогда представление о том, что вся поэзия Есенина пронизана пессимистическими настроениями, что в "печали души" и "печали полей" заключен весь пафос его лирики. Едва ли не впервые в нашей литературе здесь прозвучали слова о жизнеутверждающем, высокочеловечном содержании его творчества.

"Сергей Есенин, - читаем мы в статье, - был певцом человеческой юности. Сила жизни и красота человеческой молодости - вот основной и несменяющийся лейтмотив есенинского творчества:

 Я более всего весну люблю, 
 Люблю разлив стремительным потоком, 
 Где каждой щепке, словно кораблю, 
 Такой простор, что не окинешь оком.

Недаром он на все голоса благодарит и благословляет земную жизнь, которую он прожил с такой жадностью, и от которой жадно брал все, что только можно взять...

По представлению и размышлению Есенина, жизнь должна быть молодой и здоровой. Без этого юношеского задора, без этой естественной молодости жизни, по Есенину, нет,

И в тот час, когда его впервые посетил "черный человек" и внушил ему, что он "очень и очень болен", Сергей Есенин обеими руками схватился за свою кудрявую голову, увидел черный конец свой и ужаснулся..."

Процитировав далее строки Есенина: "Жизнь моя, иль ты приснилась мне?..", Орешин в заключение писал:

"...Выводы напрашиваются сами собой. Этой статьей мы чествуем память величайшего русского поэта-лирика, обнажившего себя беспощадно, воспевшего Русь советскую, вечную юность земли и человека на ней"^*.

^* ("Красная новь", 1927, № 1, стр. 243-244.)

Статья "Великий лирик", имеющая несомненную ценность как документ, характеризующий важнейшие особенности есенинского поэтического стиля, в то же время завершила историю дружбы и взаимоотношений двух поэтов, судьба каждого из которых была по-своему трагична: жизнь Петра Орешина оборвалась в марте 1938 года. И его песня, как и песня друга, была недопета.